Этайн, дочь Хранительницы

      Темная пещера... Нет, скорее, подвал какого-то дома: стены здесь ровные, и под ногами гладкий пол. А еще — очень тесно. Если верить эху, отражающемуся от стен, — шагов семь в длину, пять в ширину. Каменный мешок.       И в этом мешке — Санни.       Руки и ноги Санни замотаны противной липкой паутиной, крепко-накрепко связаны ею: не высвободишься, даже не шевельнешься! Да она и не пытается освободиться: неподвижно висит в безобразном мешке-коконе, безвольно опустив голову. А сверху над Санни нависает мохнатое страшилище с восемью круглыми неподвижными глазами, зловеще поблескивающими в полумраке. Страшилище суетится, деловито ощупывает жертву двумя длинными волосатыми членистыми отростками...       Этайн растерянно стоит перед готовящимся пожрать ее подругу громадным пауком, и в голове ее вертится лишь одна мысль: не успела, не успела! И все-таки рука ее вопреки всему уже тянется к поясу, туда, где должна висеть верная Сувуслан. Но находит лишь пустоту...       Потом память услужливо сообщает: да ты же подарила шашку Морлео! И все, что осталось у тебя, — это зажатый в другой руке фиал, маленький стеклянный сосуд, заключающий в себе волшебный свет утренней звезды, свет Эарендила. Но фиал почти темен: ясное пламя, которого так боятся Морготовы твари, едва теплится на его донышке — и как пробудить его, неведомо...       И тогда Этайн в отчаянии восклицает, моля о помощи светлую валиэ:       — А Элберет Гилтониэль!       И фиал вдруг ярко вспыхивает, и страшное мохнатое чудище шарахается от Санни и стремительно уносится прочь...       Сначала Танька ощутила запахи — не затхлую вонь каменной темницы, а обычные запахи деревенского подворья. Пахло сеном, лошадьми, дымом очага, а сильнее всего — свежеиспеченным хлебом. Потом сквозь чуть приоткрытые веки она уловила свет. Теплый дневной свет, совсем не похожий на бело-голубое пламя волшебного фиала. А сама Танька лежала на чем-то мягком и была заботливо укрыта тяжелым, но совсем не колючим то ли одеялом, то ли пледом.       Значит, и замотанная паутиной Санни, и огромный паук, и фиал — всё ей приснилось? Но тогда как же славно, что это был всего лишь сон!       Танька чуть повернула голову, шевельнула ухом, направила его в сторону раздававшихся неподалеку голосов. Прислушалась. Узнала мунстерскую напевную скороговорку Орли, улыбнулась. И только теперь окончательно распахнула глаза.       Солнечные лучи пробивались сквозь маленькие мутные стеклышки окна, зайчиками прыгали по серой оштукатуренной стене и закопченному деревянному потолку. В углу под потолком старательно плел свою сеть паучок, маленький и вовсе не страшный. А всё остальное загораживала ширма из небеленого льняного холста.       Танька пошевелилась, попыталась приподняться. Не получилось: голову тотчас же словно сжало невидимым обручем, а перед глазами всё закружилось и поплыло. Охнув, сида опустилась обратно на постель.       И за ширмой сразу же послышался шепот.       — Проснулась?       — Кажется. Хочешь, я загляну?       — Погоди, давай я сначала Гвен позову!       Две девушки, Орли и еще кто-то, переговаривались между собой по-ирландски. Впрочем, вторую собеседницу Танька тоже быстро узнала — по знакомому саксонскому акценту, от которого так и веяло родной «двоечкой». Санни, ну конечно же!       И, словно в подтверждение догадки, над ширмой показалось лицо Санни.       — Проснулась, Танни? Ну, как ты? Получше?       А Танька смотрела на университетскую подружку и не узнавала ее. Санни больше не походила ни ту белокурую юную красавицу, какой она была в Кер-Сиди, ни на обезображенную синяками горемыку с нелепо обритой наполовину головой, какой увидела ее Танька в шерифовом доме. Теперь щеки Санни светились розовым румянцем, а совсем короткие волосы делали ее похожей на мальчишку-подростка. Но вот выражение глаз, наоборот, прибавляло Санни возраст, словно бы она стала сразу на дюжину лет старше.       И все равно Санни улыбалась — да так заразительно, что Танька, позабыв про недавний приступ головной боли, улыбнулась в ответ. И лишь потом, опомнившись, спросила с тревогой:       — Санни!.. Сколько же дней я проспала?       В ответ Санни улыбнулась еще шире:       — Да не так и долго, подружка! Мы тебя вчера вечером уложили, а сейчас утро, — и, словно подслушав мысли в Танькиной голове, весело пояснила: — Мне Гвен синяки своими красками замазала. И остригла меня тоже она — уж лучше так, чем с половиной волос ходить. Верно ты тогда мне посоветовала, спасибо! Правда же, я теперь красивая? — и, проведя ладонью по короткому ежику волос, совсем тихим шепотом добавила: — Знаешь, зато теперь, по-моему, принц перестал на меня та́к смотреть — а я и рада!..       И, вдруг отчего-то смутившись, запнулась. Потом продолжила:       — Ну как ты, Танни?       Танька пожала плечами в ответ:       — Да я и сама не пойму. Во сне такое увидела, что и пересказывать не хочется. И встать не получилось: сразу голова закружилась и заболела. А так, пока лежу, — вроде, ничего.       Санни нахмурилась, задумчиво посмотрела на сиду.       — Слушай, а вдруг у тебя это самое ваше обновление?       Танька молча помотала головой: рано. В книжке же написано: лет до семнадцати — восемнадцати никаких обновлений быть не может, организм к ним еще не готов.       А потом вдруг обрадовалась. Не то чтобы в ее семье делали из обновлений совсем уж большую тайну, но особо о них тоже не рассказывали. Значит... Сердце сиды вдруг взволнованно забилось.       — Ты знаешь про обновления! Выходит, нас нашла леди Эмлин и тебе про них рассказала! — радостно воскликнула она — и тут же поморщилась от немедленно вернувшейся боли, вновь сжавшей голову в тиски.       — Нет, не нашла пока. Нам про сидовские обновления рассказала Орли, — покачала головой Санни. — А ей и правда всё давным-давно объяснила леди Эмлин — на всякий случай. Ты не бойся: Орли с нас со всех взяла клятву молчать, даже с принца. И не сердись на нее: просто когда ты заболела...       Санни не успела договорить: раздался еще один голос — юношеский, ломающийся:       — А что такое «элберет», великолепная?       Танька повернула голову, поймала спросившего в поле зрения. И улыбнулась, узнала принца Кердика. Тот перегнулся через ширму и смотрел на нее с любопытством.       А в следующее мгновение Танька ужаснулась: на ней же одна лишь нижняя рубашка! Спохватилась, быстро натянула на себя одеяло до самого подбородка. И, облегченно выдохнув, но так и не успокоившись, сбивчиво принялась объяснять:       — Элберет?.. Ну, это из наших старинных преданий... Так звали древнюю королеву, сотворившую звезды на небе...       И тут Танька увидела, как от восторга могут вспыхивать глаза. А принц, позабыв обо всех приличиях, ворвался к ней за ширму и возбужденно воскликнул:       — Из преданий сидов? Вот это да! Великолепная, можно вас спросить?..       Договорить принц не успел: подоспевшая Орли решительно ухватила его за руку и оттащила прочь. А вместо принца перед Танькой появилась незнакомая черноволосая женщина. Решительно выгнав всех остальных из комнаты, женщина сразу же принялась ее обихаживать. Пришлось подниматься на ноги. Голова больше не болела, только кружилась, но каждый шаг давался с большим трудом. И когда Танька вновь очутилась в постели, то облеченно вздохнула.       — Выпейте это, леди! — женщина протянула ей чашку — на редкость знакомую, явно гленской выделки.       Танька с трудом приподнялась — голова вновь напомнила о себе приступом мучительной боли — и покорно отпила глоток. В чашке оказался ароматный, чуть горьковатый травяной настой. Танька уловила в нем пряный запах чабреца, но были там еще и какие-то другие, незнакомые ей растения.       — Этим зельем поделилась со мной старая Эадбург, — гордо пояснила женщина, — а уж она-то свое дело знает! Скоро вам непременно полегчает, леди.       Танька допила настой, благодарно улыбнулась.       — Спасибо!.. Как мне вас называть, почтенная госпожа?       — Гвенифер верх Мадрон, леди! — женщина церемонно поклонилась.       Выговор госпожи Гвенифер казался странным — такого Танька не слыхивала еще никогда. И имя ее тоже было непривычным: камбрийка назвалась бы иначе, Гвенвайр или Гвенвивар.       Должно быть, госпожа Гвенифер заметила Танькино удивление, потому что она вдруг улыбнулась и пояснила:       — Не удивляйтесь моему имени, леди: я же родом из Керниу! Да вы зовите меня просто Гвен, так вам будет проще.       — Из Керниу? — Танька посмотрела на Гвен с еще бо́льшим любопытством: Керниу — это же поистине легендарная страна! Когда-то Танька читала народные предания, записанные по маминому поручению в разных частях Придайна, и об этом маленьком княжестве рассказывалось в них так много! Где-то там, в Керниу, на скале возле самого моря возвышалась крепость Тинтагель, в которой будто бы был рожден король Артур, и неважно, что нынешние ее стены, отстроенные по проекту Хранительницы, были совсем новыми, хорошо если в два раза старше Таньки. А неподалеку от крепости росла дубовая роща, в которой когда-то в древности друиды поклонялись Танькиной маме — это было так странно, особенно если знать, что не только деревья той рощи, но и сама мама гораздо моложе тех времен...       Гвен поймала Танькин взгляд, кивнула. И принялась воодушевленно рассказывать:       — Я родилась в Босвене, леди. Это такой маленький городок в Керниу, почти деревня, по здешним меркам. Пара улиц, монастырь святого Петрока и много-много оловянных шахт вокруг. Зато неподалеку от города раскинулась огромная вересковая пустошь Гоэн-Брен с синими озерами и зелеными холмами. Рассказывают, что как раз там-то, возле озера Доз-Мере, ваша матушка и вручила королю Артуру волшебный меч Каледвулх. А на самом высоком из холмов, Бронн-Веннели, нашли свой последний приют в каменных гробницах короли прежних времен. Они умерли так давно, что даже самые древние старики не знают их имен. Но небеса до сих пор оплакивают их, и от Бронн-Веннели по всему Керниу то и дело разбегаются проливные дожди. Местные жители верят, что это сама пресветлая Дон плачет по своим погибшим детям.       Увлекшись, Гвен принялась и дальше рассказывать о своей родной стране, о ее самых красивых, о самых загадочных, самых волшебных местах — о навек застывших в танце каменных девах Плув-Веряна, о странном сооружении из обломков скал, воздвигнутом неведомыми великанами подле Морваха, о заброшенной Вороньей крепости, почерневшие от времени камни которой до сих пор помнили тяжелую поступь своего прежнего владыки Брана Благословенного...       А Танька слушала Гвен и чувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Вроде не было ведь ничего особенного ни в сами́х древних могилах, ни в плаче по упокоившимся в них властителям неведомых королевств прошлого, ни даже в легенде о сгинувших в давние времена великанах: мало ли похожих рассказов слышала и читала Танька у себя в Кер-Сиди! Но Гвен сумела так рассказать обо всем об этом — а может, помогла еще и навалившаяся на Таньку неведомая болезнь — что в душе сиды ожили давно пугавшие и мучившие ее образы. А вдруг в глубине этого самого Бронн-Веннели скрывается еще и зловещий пустой бруг, мертвый город, будто бы оставленный когда-то ее народом? И оттого, что в таких сидовских селениях на самом деле никогда никто не жил, Таньке вовсе не становилось легче. Наоборот, она только больше страдала от этого знания. В памяти всплыла вдруг старая, нелепая обида на брата, так и не понявшего ее слез после первой вылазки в тулмен возле Кер-Сиди. А что тут понимать-то? Даже последним в роду быть лучше, чем вытащенным из небытия плодом чьего-то воображения! Может, потому-то и оживила Танька тот тулмен, устроив в нем себе лабораторию, может, потому же и цеплялась так упорно за мамины сказки о Срединной Земле?..       — Простите, леди, я чем-то опечалила вас?       Гвен, оборвав рассказ, встревоженно всматривалась в Танькино лицо.       А Танька тихо вздохнула. Ну почему сидам так трудно дается даже самая пустяковая ложь? Как бы не пришлось огорчить ни в чем не повинную Гвен!       Но нужные слова все-таки нашлись: правду можно ведь тоже сказать по-разному. Танька вымученно улыбнулась:       — Что вы, госпожа Гвен! Даже если вы меня и опечалили немного, все равно спасибо вам огромное! Это было замечательно: я словно балладу слушала! А от хорошей баллады и поплакать не грех. Вы, наверное, бардесса, госпожа Гвен?       Щеки у Гвен порозовели. Смущенно потупившись, она покачала головой, проговорила, словно бы оправдываясь:       — Я просто лицедейка, леди. Дочка мима, жена мима и сама мимесса. Нам положено быть чуточку бардами. Но баллад я не складываю. Вот Эрк мой — он это умеет.

* * *

      После того, как Гвен ушла, Танька опять погрузилась в полудрему. Однако заснуть по-настоящему так и не удалось. Во-первых, перед ее глазами как наяву стояла и никак не хотела исчезать таинственная пустошь Гоэн-Брен. В воображении она рисовалась бескрайней, уходящей за горизонт, лилово-розовой от цветущего вереска, и над нею одиноко возвышалась мрачная громада Бронн-Веннели с каменными пирамидами гробниц на вершине и с пустыми темными анфиладами залов в глубине. Образ этот одновременно и пугал, и притягивал, заставляя сердце трепетать, а фантазию — дорисовывать всё новые и новые детали.       А во-вторых, ее то и дело навещали друзья. Несколько раз приходила Орли: осторожно заглядывала поверх ширмы, долго смотрела на Таньку, но каждый раз принимала ее, лежавшую с полуприкрытыми глазами, за спящую и тихонько уходила. Появлялась и Санни: та тоже боялась ее потревожить, но один раз все-таки подошла к самой постели и поправила одеяло. Разуверять подруг в своем крепком сне не хотелось: их заботливая предупредительность была так приятна!       Но потом до Таньки добрался неугомонный принц Кердик. Сначала он долго сидел возле ширмы и добросовестно старался не шуметь — только это не особо помогало: Танька слышала и его частое дыхание, и тихое бормотание, различала даже отдельные слова, но не понимала их. Получалось, что принц, хотя и владел в совершенстве камбрийским языком, хотя и просил называть себя камбрийским именем, сам с собой разговаривал все же по-англски. Впрочем, сейчас Танька была даже рада этому: как ни посмотри, а подслушивать — это неправильно... Но стоило ей шевельнуться, как принц осторожно кашлянул.       — Вы не спите, великолепная? — спросил он, чуть выждав.       В ответ Танька лишь вздохнула. Потом вежливо подтвердила:       — Я не сплю, принц Кэррадок.       Принц помолчал, снова кашлянул. Потом осторожно спросил:       — Великолепная, а можно с вами поговорить?       На этот раз вздох удалось сдержать. Впрочем, это было уже нетрудно: проснулось любопытство. Однако ответила Танька, как подобает благовоспитанной леди: спокойно, почтительно, даже чуть холодно:       — Да, я слушаю вас, принц.       И вдруг, к ужасу своему, чуть не рассмеялась: вспомнила ни с того ни с сего, как они стояли друг перед другом на четвереньках! Смех этот сдержать оказалось куда труднее, чем вздох. Но помогла головная боль: милосердно напомнила о себе, спасла от позора.       Принц, однако же, по-видимому, ничего не заметил. Погруженный в себя и при этом явно взволнованный, он подошел к кровати и остановился, теребя рукав туники и никак не осмеливаясь заговорить. Конечно же, Танька подумала, что принц спросит что-нибудь о Санни, даже приготовилась утешать незадачливого влюбленного. Однако разговор пошел совсем о другом. Поколебавшись, принц наконец решился:       — Вы читали «Энеиду» Публия Вергилия Марона, великолепная?       «Энеиду» Танька, конечно же, читала: как-никак, дочь римской императрицы! И не только читала: даже помнила наизусть несколько отрывков. Оттого, не задумываясь, и продекламировала в ответ на латыни:       Битвы и мужа пою, что первый с прибрежия Трои       Прибыл к Лавинским брегам в Италию, роком гонимый.       Много скитаться ему по земле и по морю судила       Сила всевышних и гнев незабывчивый злобной Юноны...       Забывшись, сида чуть приподнялась на постели. И сразу же замолчала: боль снова сдавила виски.       А принц, опять ничего не заметив, восторженно подхватил текст:       Много и в бранях терпел, пока, состроивши город,       В Лаций не внес он богов, откуда и племя латинов,       И Албане отцы, и стены высокого Рима.       Блеснув глазами, Кердик радостно посмотрел на Таньку и увлеченно продолжил:       — Я и не сомневался, великолепная, что вы тоже любите Вергилия и его «Энеиду»! Вот и я давно порываюсь написать историю своих предков — подобно тому, как Вергилий написал поэму об Энее, предке императора Октавиана Августа. Благочестивый Эней когда-то покинул разрушенную греками Трою и нашел своему народу новый дом в Италии. Точно так же и мой далекий предок, король Икел, приплыл на наш остров с континента...       «И разорил цветущий Кер-Лерион, и предал смерти несметное количество бриттов», — мысленно продолжила Танька, вспомнив университетские лекции по истории, — однако опять справилась с собой, не произнесла вслух. Но принц словно услышал ее: заговорил об этом сам.       — Я догадываюсь, великолепная, о чем вы сейчас подумали, — с досадой произнес он. — Но Икел со своими воинами пришел сюда не как завоеватель, а как союзник, как защитник британских городов от диких пиктов и гаэлов, и не его вина, что англов вероломно обманули, нарушили договор!       «Дикие пикты и гаэлы — надо же было такое выболванить! Господи, как же хорошо, что принца сейчас не слышат ни Морлео, ни Кайл! А Орли? Если она где-то поблизости...» — Танька представила себе ссору между друзьями и ужаснулась. А еще почувствовала, как ее саму захлестывает жгучая обида.       Принц, должно быть, и сам понял, что сказал что-то не то. Покраснев, он вдруг опустил голову.       — Простите, великолепная... Это были другие времена, дикие нравы... И, вы ведь знаете, я сын королевы Сэнэн, в моих жилах тоже течет гаэльская кровь!       — Но я не сержусь на вас, принц, — улыбнулась сида. «Цензор» не возмутился: рассердиться по-настоящему на этого странного мальчишку, чем-то неуловимо напоминавшего мэтра Рори Мак-Артура, она и правда не могла. А обиду она, конечно же, задавит, не позволит ей разрастись!       Танькиной улыбке принц обрадовался, приободрился. И вновь удивил. Пряча глаза, он робко, но в то же время настойчиво произнес:       — Должно быть, вы уже устали от меня, великолепная. И все-таки, как бы то ни было... Вы ведь знакомы с древними преданиями сидов! И, я же помню, что-то знаете про короля Эомера! Помогите мне, пожалуйста! Это очень важно для моей поэмы: ведь Икел и Ви́нта, первые короли англов на Придайне, приходились ему сыновьями. Расскажите мне про Рохан, пожалуйста!

* * *

      Принц Кердик понимал, что ведет себя неправильно. Конечно же, то, что леди Этайн заболела, его искренне огорчало. Помочь ей он решительно ничем не мог, но и создавать лишних неудобств совершенно не желал. И поэтому сейчас отчаянно злился на себя. На то, что не давал ей покоя, что не смог справиться со своим любопытством. Злился — и все равно не в силах был себя остановить — с того самого мига, как услышал ее странное восклицание во сне. «А Элберет Гилтониэль!» — эти загадочные слова не были похожи ни на один из знакомых ему языков, от них веяло седой, сказочной стариной!       — Расскажите мне про Рохан, пожалуйста! — проговорил Кердик, едва сдерживая волнение. Сейчас Великолепная решительно скажет «нет», обидится, возмутится...       — Принц, я не очень много знаю про эту страну, — леди Этайн отчего-то смутилась, щеки ее сделались густо-лиловыми. — Конечно, я постараюсь вспомнить всё, что слышала от мамы. Только...       Договорить ей Кердик не дал:       — Как бы то ни было, какими бы недостойными ни остались мои предки в памяти сидов — все равно расскажите о них! Я не обижусь, даже если узнаю что-нибудь совсем постыдное. Ведь истина — важнее всего, какой бы горькой она ни была!       Леди Этайн как-то странно посмотрела на него и вдруг улыбнулась:       — Вы мне всё больше напоминаете одного моего учителя, принц Кэррадок! Но выслушайте же меня...       Однако принц опять не дослушал.       — Великолепная, очень вас прошу, расскажите мне хотя бы про короля Эомера! Мне это действительно очень важно!       Взгляд больших глаз леди Этайн стал совсем несчастным: Кердику даже показалось, что сида взмолится сейчас о пощаде. Снова мелькнула горькая мысль: «Господи, что же я творю-то! Может быть, ей сейчас из-за болезни трудно говорить!» Пряча глаза, чувствуя, как пылают щеки, принц стоял подле кровати и мучительно боролся с собой, разрываясь между угрызениями совести и сжигавшим его любопытством. Но когда он совсем было уже решился попросить извинения и уйти, сида вдруг кивнула:       — Хорошо, принц!       И начала рассказывать. О бескрайних равнинах, покрытых зеленой травой, и о пасшихся на них неисчислимых табунах лошадей. Об отважных и свободолюбивых людях, живших среди этих равнин и с раннего детства проводивших в седле больше времени, чем на земле. О раскинувшемся на высоком холме у подножья гор Эдорасе, главном городе Рохана и резиденции его королей. О самих королях — гордом Теодене и отважном Эомере. О леди Эовин, храброй племяннице короля Теодена, под видом юноши отправившейся на войну...       А Кердик слушал сиду и силился всё запомнить. А еще — ловил в ее рассказе знакомые образы, привычные имена. То и дело он перебивал Этайн, то что-нибудь переспрашивая, то просто радуясь замеченному сходству — а иногда, наоборот, ему огорчаясь.       — Брего, Теоден... — задумчиво повторял он. — По-нашему «брего» означает «принц». А «теоден» — это просто «вождь». Как странно, что такие простые имена были у великих королей Рохана! Но, может быть, беспощадное время не сохранило их настоящих имен?.. Грима? Так на нашем языке называют шлемы с личиной — должно быть, вы видели такие, великолепная... Да, этот изменник — он, конечно, тоже может быть моим соплеменником, хотя мне и горько это сознавать.       Что произвело на принца самое удручающее впечатление — так это рассказ леди Этайн о Гриме Червеусте, коварном лазутчике врага, втершемся в доверие к королю Теодену и надолго лишившем его воли. Целая вереница образов прошла перед внутренним взором Кердика: льстивые и коварные монахи-греки из патриаршей миссии — после произошедшего в шерифовом имении он уже не восхищался умным и добрым отцом Хризостомом, а люто его ненавидел; нортумбрийский лекарь, погубивший его мать, королеву Сэнэн, и так и избежавший заслуженной кары; наконец, сама нынешняя мерсийская королева Альхфлед, попытавшаяся захватить власть, едва лишь отец отправился в военный поход...       Мрачный от воспоминаний, Кердик стоял у изголовья кровати и повторял про себя имена королей и героев, названия рек и городов. Хотя леди Этайн и говорила, что помнит про Рохан совсем немного, все равно ему было трудно удержать в голове такое обилие неизвестных ему прежде имен и событий. И сейчас он больше всего боялся что-нибудь забыть, что-нибудь перепутать...       Внезапно Кердика осенила совсем простая мысль: зачем же он, подобно ирландскому филиду, пытается удержать весь рассказ леди Этайн в памяти, если его можно взять и записать?! А ведь в этом доме живут лицедеи римской школы, явно грамотные... Да он же, вроде бы, и сам видел здесь на столе чернильницу и перо!       Мысль эта быстро овладела Кердиком, увлекла его, подчинила себе. Даже чувство неловкости перед леди Этайн если и не исчезло у него совсем, то отступило, притихло. Не в силах сдержать себя, принц быстро проговорил, обращаясь к сиде и не замечая ее усталого и одновременно тревожного взгляда:       — Великолепная, позвольте мне отлучиться ненадолго! Кажется, у хозяев этого дома есть пергамент и чернила, так я у них попрошу...       И, не дожидаясь ответа, выскочил из-за ширмы.       В комнате, однако же, больше никого не оказалось. Но с улицы через дверь доносились громкие голоса. Чуть поразмыслив, принц выглянул наружу.       А во дворе кипела жизнь. Хозяйка дома, госпожа Гвен, отдавала какие-то распоряжения молодому англу в крестьянской одежде. Хозяин, странного облика коротышка чуть ли не в два раза ниже жены ростом, ковырял в зубах соломинкой и задумчиво наблюдал за тем, как Орли, леди Саннива и двое незнакомых принцу одетых по-деревенски мужчин перетаскивали вещи из дома в громоздкую крытую повозку. Всё это оказалось настолько неожиданным, что Кердик растерялся. Обескураженный, он стоял возле двери и не знал, что предпринять. Просить письменные принадлежности у занятой делом хозяйки было неловко, а хозяина, подозрительно походившего на подземного эльфа, он, к своему стыду, побаивался. Между тем госпожа Гвен, заметив принца, прервала разговор, почтительно ему поклонилась.       Всё еще недоумевая от происходящего, Кердик переступил наконец через порог. Сделал пару шагов по тропинке. Хозяйка, заметив это, сама поспешила навстречу.       — Простите, принц, за самоуправство... — госпожа Гвен вновь поклонилась. — Эрк мой с Робином говорят, что здесь опасно оставаться. По правде сказать, я тоже так думаю. Есть тут неподалеку деревенька Кальвестон — вернее сказать, была... Так вот, вчера кэрлы шерифа отступали из Уэстбери, и Кальвестон попался им на пути. Ну, они и отвели там душу: всё разграбили, всё сожгли!       Сначала принц совсем растерялся от услышанного. Казалось, невзгоды миновали — и вот снова беда, пусть теперь уже не у него самого, как недавно, но ведь у жителей его страны, у подданных мерсийского короля! А рассчитывать на отцовскую помощь сейчас ну никак не приходилось!       И тогда Кердик задал себе вопрос: как бы повел себя на его месте отец? А потом, подражая ему, деловито спросил:       — А с людьми что?       Госпожа Гвен хмуро посмотрела на него, вздохнула:       — Говорят, почти все спаслись, прячутся по лесам. Но кого-то вроде бы убили. Так что здешние тоже решили уходить. Ну, вот и мы собираемся — как все...       Смутившись, госпожа Гвен принялась оправдываться:       — Принц, мы бы и рады остаться оборонять деревню, но я, по совести говоря, оружия в руках сроду не держала. А из Эрка воин и вовсе никакой, вы же видите... Вы не подумайте, мы и девушек заберем, и вас! Повозка у нас большая, лошади сильные...       И вдруг запнулась, замолчала.       А Кердика переполняли обида и бессильный гнев. На вероломную мачеху. На самодура и изменника Кудду. На трусливых крестьян. А заодно — на вздумавшую распоряжаться им и его друзьями думнонскую лицедейку! Сейчас он чувствовал себя роханским королем Теоденом, только что освободившимся от наведенного врагом морока. И, подобно тому королю из стародавних времен, рвался в бой. Да что «рвался» — в своем воображении он уже мчался на белогривом коне впереди дружины верных гезитов навстречу врагу, обнажив разящий клинок меча! Только вот наяву не было у Кердика ни боевого коня, ни даже захудалой клячи, ни прославленного меча, подобного Хэругриму Теодена, ни хотя бы скрамасакса². А самого его, как малого ребенка, собрались посадить в повозку и увезти в безопасное место!..       — Что с вами, принц? — госпожа Гвен встревоженно смотрела на Кердика. — Вам нездоровится?       Глаза у госпожи Гвен были большие, серо-голубые, а взгляд — заботливый и очень добрый. Так когда-то смотрела на Кердика покойная мать, если он недужил. И от этого взгляда растаяла вся решимость принца дать достойной опор нахальной простолюдинке. Нет, обида до конца не ушла — но от гнева не осталось и следа.       — Со мной всё в порядке, госпожа Гвен! — принц натужно улыбнулся, спрятав глаза. — Благодарю за заботу.       И торопливо вернулся в дом.       Решение, как поступить, он принял.

* * *

      В углу под потолком суетливо перебирал ножками, бегал туда и сюда паучок — достраивал ловчую сеть. Лежа в постели, Танька наблюдала, как он выпускал из кончика толстого брюшка паутинную нить, как натягивал ее, помогая себе задними ногами. Следить за работой паука было интересно. И, самое главное, занятие это неплохо отвлекало от неприятных мыслей. А мысли эти так и роились у нее в голове — причем вовсе не из-за болезни. Недомогания своего сида почему-то совсем не боялась, лишь недоумевала: ну почему с нею опять приключилась какая-то неприятность? Но как же не хотелось быть обузой для Гвен и ее мужа, для этих славных людей, уже второй день терпевших у себя в доме целую ораву нахлебников! А еще было очень неловко перед принцем. Вот разве можно было так и не объяснить ему, что Эомер из Рохана никак не может быть предком мерсийских королей? Но нет же, оставила бедного Кердика в заблуждении!       Этот обман угнетал Таньку, хотя «цензор» и не возмущался: она ведь не сказала принцу ни единого слова неправды — всего лишь не договорила, что вся история Рохана была придумана одним замечательным университетским мэтром из другого мира! И все равно ей было очень неуютно. Положа руку на сердце, Танька не могла назвать произошедшее совсем уж случайностью. Дело было не только в том, что принц убежал, так ее и не дослушав. Ей и самой в глубине души вовсе не хотелось его разубеждать. Ведь она так мечтала обзавестись хотя бы одним единомышленником, которому тоже были бы до́роги сказания о Срединной Земле! Но находить себе союзников ценой лжи — нет, это все-таки было бы неправильно!       Поэтому, услышав хлопо́к двери и знакомые шаги принца, Танька оживилась. Сейчас она всё исправит, всё ему объяснит! Да, наверное, она огорчит принца. Да, наверное, ей тоже будет очень больно от этого признания: она же сама почти уверовала в правдивость этих сказаний, хотя мама даже называла ей имя человека, их придумавшего. Но ведь правильно говорили ей сначала мэтр Рори Мак-Артур, а потом и сам принц Кердик: истина — важнее всего!       А принц стремительно влетел к ней за ширму, не спросив разрешения, даже не предупредив — так что опять пришлось спешно натягивать на себя одеяло. Шумно дыша, он быстро, чуть ли не на одном выдохе проговорил:       — Великолепная, простите меня за бесцеремонное вторжение! Хочу с вами проститься — и поблагодарить за всё! За спасение, за рассказ о Рохане и короле Эомере... И поклонитесь от меня леди Санниве — пусть Господь хранит и вас, и ее!       И так же быстро выбежал прочь, оставив сиду в недоумении.

* * *

      — Давайте-ка покушаем, леди! — Гвен появилась из-за ширмы, держа в руках большую оловянную тарелку — аппетитно дымящуюся, распространяющую вокруг себя аромат овсяной каши. А когда Гвен пристроила тарелку на табурет, когда в руке у Таньки оказалась ложка…       Какое же это было счастье, получить после тюремной холодной перловки настоящую, правильную еду! В прежние времена Танька не особенно жаловала овсянку, но сейчас она показалась поистине божественным кушаньем. Да, в принесенной Гвен каше откровенно не хватало соли, а масло в ней почему-то было зеленоватым и имело странный ореховый привкус — но все равно она была невероятно, безумно вкусна! Танька поспешно проглотила первую ложку, поморщилась от боли в обожженном языке — и все равно тут же зачерпнула вторую.       — Простите уж, леди, — Гвен смущенно опустила глаза. — Овсянка у нас на воде да на конопляном масле: молока-то нет. Ну, вы же видите, какие времена настали...       — Что вы, что вы, — проглотив кашу, сида решительно замотала головой. — Всё очень-очень вкусно! — и тут же продолжила совершенно некстати: — Госпожа Гвен, а принц сейчас где?       — А принц — он боевой оказался, — неожиданно оживилась Гвен. — Весь в отца! Пробежался по деревне, отыскал старосту — вот ведь какой прыткий! Теперь они уже вдвоем распоряжаются, готовятся жителей в лес вывозить.       — В лес? Зачем? — Танька чуть не выронила ложку от удивления.       — Так страшно же — по деревням шерифовы головорезы бродят! Вот принц со старым Суизином и решили — женщин и детей спрятать, а мужчин вооружить косами да топорами... Ой! — Гвен вдруг всплеснула руками. — Я же вам не сказала! Мы ведь тоже собираемся — в Керниу, в мои родные края! Орли и леди Саннива уже вещи ваши собрали. А Эрк сейчас как раз обряд проводит — шелковинок в дорогу зазывает.       — В Керниу?.. — переспросила всё больше недоумевающая Танька. Ложка наконец выпала из ее руки — по счастью, не на пол, а всего лишь на простыню.       — Ну да, леди... — быстро закивала Гвен. — Вы уж простите, но старая Эадбург как про шерифовых кэрлов-разбойников услыхала, так первая и сбежала — а больше знахарок-то поблизости и не найдешь. Ну, вот Робин и предложил довезти вас до своей Мэйрион — та-то у себя в Анноне небось славный народ не раз лечила. Уж Эрку моему она точно эллилов прострел убрала, а ведь не то что Эадбург, даже кер-ваддонские лекари за него не брались! Да и нам пора дом менять — и так уже совсем на одном месте засиделись. Мы же гистрионы, народ бродячий! А Керниу — чай, не Пиктавия: бог даст, дня за четыре доберемся.       Гвен как-то странно поглядела на Таньку, помолчала. Потом, почему-то шепотом, добавила:       — Но если вы дальней дороги боитесь, леди...       А у Таньки глаза светились восторгом. Ведь она, может быть, скоро увидит своими глазами всё, о чем так увлекательно рассказывала госпожа Гвен: и волшебное озеро, где будто бы навсегда упокоился меч Артура, и таинственные круги из огромных каменных плит, и мрачный холм Бронн-Веннели с древними гробницами, и даже древнюю крепость короля-великана Брана! И, позабыв и про оставшегося в плену своих заблуждений принца, и про наверняка торопящихся домой в Кер-Сиди подруг, юная сида радостно воскликнула:       — Что вы, что вы, госпожа Гвен! Да я с такой радостью побываю в ваших родных краях! А уж если еще и повстречаюсь там с самой Мэйрион Думнонской — это будет просто чудесно! Мама так много о ней рассказывала!

* * *

      Робин стоял у стены Сваммова дома, слушал через приоткрытое окно разговор Гвен с сидой и ликовал. Ликовал и не верил своей удаче. Всё складывалось так хорошо, что лучше было и не придумать.       Как же кстати заговорил он этим утром со Сваммом и Гвен о жизни в Суэйнсуике! Оказалось, не так уж хорошо им в этой деревне и жилось. Другой язык, другие обычаи, да еще и вечно настороженное отношение местных жителей к коротышке Свамму — всё это угнетало, мешало чувствовать себя по-настоящему дома. К тому же целебные воды Бата и Лэм-Брока, на которые они надеялись, поселяясь в этих местах, больной спине Свамма помогали не особо. Так что стоило Робину вовремя напомнить Гвен о ее родном городе, как она тут же загорелась мыслью о возвращении в Керниу — да еще и увлекла ею Свамма! И даже внезапная болезнь Неметониной дочки пришлась как нельзя кстати. Вот разве иначе удалось бы уговорить Гвен и Свамма отвезти ее к Мэйрион?       Удача эта напоминала Робину о давних временах, о его самых славных проделках, изящных, остроумных и все-таки никогда не обходившихся без толики везения. И, что особенно его радовало, совесть у Робина на сей раз была чиста как никогда: оставаться в Суэйнсуике и правда становилось всё опаснее и опаснее. А в том, что Мэйрион сможет исцелить захворавшую сиду, он даже не сомневался.

* * *

      Дневной сон у Таньки был неприятным. Снилась ей лилово-розовая от цветущего вереска пустошь Гоэн-Брен — а над ней зловеще нависали громады темных холмов, увенчанные каменными пирамидами надгробий. Над пирамидами поднимался густой туман, он светился, его клубы принимали причудливые формы, напоминая то людей, то птиц, то неведомых многоногих тварей. Потом вдруг откуда-то в памяти всплыло странное, жутковатое слово «упокоища» — и тут же она увидела себя, Орли и Санни словно бы со стороны — неподвижно лежащими в каменном склепе в нарядных праздничных платьях, с золотыми венцами на головах, с синими пиктскими узорами на лицах. А рядом стоял принц Кердик с пылающим мечом в руке и готовился нанести удар по тянувшейся к ним невероятно длинной тонкой зеленовато-серой руке со скрюченными пальцами...       Проснулась Танька от собственного крика. Сердце ее бешено колотилось, тягучая боль сдавливала виски. А в голове крутилась одна лишь мысль: где друзья, всё ли с ними в порядке?       Приподняла голову — и тут же услышала торопливые шаги, узнала по ним Орли — а следом раздался такой родной ее голос:       — Бегу, бегу, Этнин! Что с тобой, холмовая? Водички принести? Она здесь целебная!       — Орли!.. — Танька радостно улыбнулась, увидев знакомые веснушки и всё еще непривычные толстые огненно-рыжие косы. — Нет-нет, со мной всё хорошо... А с тобой, с Санни, с принцем?       И прикусила себе язык. Вот ведь дурища-то ушастая: чуть про свой сон не брякнула! А разве можно такое Орли рассказывать: она же весь этот ужас за пророчество сочтет! Вот угораздило же тебя, Танька, родиться сидой: будешь теперь за каждое свое слово в ответе!       — Да хорошо всё, — быстро ответила Орли, зачем-то потрогав Таньке лоб. — Мы уже и вещи уложили, и лошадей запрягли, и даже господина Свамма в колесницу посадили. Тебя только и ждали: будить не хотели. Ты идти-то сможешь? — и, не дожидаясь ответа, тут же выскочила из-за ширмы, закричала в окошко: — Санни, Санни! Беги сюда: Этнин проснулась!

* * *

      Крытая повозка, запряженная двумя невысокими коренастыми лошадками, была уже подогнана к самому дому. Орли и Санни подвели к ней Таньку, бережно поддерживая под руки. Гвен ждала их, устроившись на передке, на месте возницы. Увидев девушек, она подвинулась, поманила их рукой. И тут же в глубине повозки мелькнула пухлая рука Свамма.       — Ну, вот и славно! — улыбнулась Гвен. — Все шестеро путешественников собрались: три девушки, Робин да мы с Эрком. Теперь можно и в путь!       — Шестеро? — уже обо всём догадавшись, но еще не поверив до конца, переспросила Танька. — А принц где?       — Так в деревне же, — пряча глаза, ответила Орли. — Как же ему уезжать-то отсюда, если короля нет? Здешние только на Кердика нашего и надеются! — и тихо добавила шепотом: — Я его хотела уговорить с нами ехать — и так, и сяк с ним, а он ни в какую!       Танька вздохнула. Покачала головой. И тихо ответила:       — Он прав, Орли.       Уже забираясь в повозку, Танька обернулась напоследок — и сердце ее оборвалось.       Вдалеке на деревенской улице рядом с несколькими мужчинами в крестьянской одежде, вооруженными косами и кольями, стоял принц Кердик и махал рукой. А над высокой крышей одного из домов трепетало на ветру зеленое полотнище с грубо, явно наспех начертанным на нем вздыбленным белым конем — знамя Рохана.