бездна, в которую мы упадем

Людовика Сторци выглядит так, будто она вечно слегка под кайфом. Возможно, так оно и есть — о Людо говорили разное, но в одном слухи сходились: эта девчонка бедовая. Кевин не интересовался всем этим дерьмом, которым внезапно стали одержимы все его сверстники — он не ходил на свидания, не бредил идеей кого-нибудь пощупать в школьной раздевалке, не испытывал буйства гормонов… Ему было наплевать, он всегда был выше низменного. Если он хотел что-то, то просто брал это, не возводя в культ ни собственные желания, ни пути к ним. Людовика никак не входила в сферу интересов Кевина и потому он долгое время даже и не замечал ее. Кто она, чем и как живет, что о ней говорят — все это было не важно, но ровно до тех самых пор, пока в одну из его смен в хосписе взгляд Кевина не замер на ее безучастном лице. Он подрабатывал в хосписе уже полгода — работа была грязная и сложная морально для кого угодно, но не для него. Кевина эта работа умиротворяла — порой его тяга к темным поступкам становилась почти невыносимой, и только вид чужих страданий помогал совладать с собой. Упиваясь чужой болью, чужим страхом, чужим ощущением неотвратимой беды Кевин избавлялся от собственных проблем — он нашел способ не сломаться и искренне гордился собой. Что в его хосписе делала Людовика Сторци? Навещала ли кого-то из умирающих родственников, или пришла разрушить его монополию на чужие мучения? Если первое, то и черт с ней, но второго Кевин допускать не собирался. Да, в хосписе постоянная текучка и берут с радостью кого угодно, но одно дело незнакомцы, и совсем другое — девчонка из его школы, которая непременно станет совать свой нос куда не следует и рано или поздно все его одноклассники узнают о том, что псих Качадурян возится с полумертвыми и наслаждается этим. Кевин подкараулил Людо у ее дома вечером — она брела по гравийной дорожке прочь от захлопнувшейся за ее спиной двери, ее острые коленки выглядели такими жалкими и беззащитными, тогда как мини-юбка и драные колготы в сетку придавали ее образу вульгарности и особого бунтарского шика. — Не припомню, чтоб договаривалась с тобой о встрече, — вяло бросила она, когда Кевин с каменным лицом преградил ей дорогу. — Что ты делала в хосписе? — Какая тебе на хрен разница, Качадурян? — глаза у нее были как у злой кошки, Людовика в одно мгновение вышла из своего меланхоличного состояния и обернулась чистой яростью. — Мне вот насрать, что там делал ты. — Если ты устроишься туда на работу, я превращу твою жизнь в ад, — мрачно и очень убедительно пообещал ей Кевин, а Людовика жестко улыбнулась: — Ох, правда? Ну, попробуй, и посмотрим, кто кого. Через неделю они трахались как остервенелые, запершись в палате умирающего мистера Джерарда Арджента — у него на глазах, разумеется. Джерард умирал от какого-то неведомого дерьма, поразившего все его органы, он едва дышал и не мог ни говорить, ни двигаться, и все его страдания и возмущение можно было прочесть лишь по его вечно слезящимся глазам, да понять по едва слышному мычанию. Людо нравилось мучить Джерарда — Кевин поймал ее за этим пару дней назад. Признаться, он даже хотел сдать ее старшей медсестре, но Людовика взглянула на него так выразительно, что Кев понял: он не сдаст ее, ни сегодня, ни завтра, никогда. Людовика усмиряла здесь своих демонов так же, как это делал он сам, и внезапно ему показалось, что они могли бы попробовать делать это вместе. У них получалось неплохо — секс, боль, унижения, страх, все смешалось в один дикий и упоительный коктейль, который они готовили для своих безмолвных наблюдателей. Этот коктейль был мерзок и сладок — и Кевину даже стало казаться, что он на грани того, чтобы начать испытывать любовь к кому-то, кроме самого себя.