Формула любви

Ночка выдалась веселенькой. После нескольких часов неподвижности Фролло вдруг начал бредить, и это оказалось далеко не так забавно, как когда он пел цыганские песни под купоросными парами. Эсмеральда, которая все это время сидела рядом как приклеенная, поняла, что не сможет его удержать и позвала бабку. Вдвоем они какое — то время справлялись с начавшим буянить епископом, потом пришлось звать Марко. Его помощь была бы куда действеннее, если бы одновременно с обузданием Фролло, он не пытался строить Эсмеральде глазки, тем более, что той уж точно было не до амуров. Так что пока на поле пела и плясала цыганская братия, в кибитке продолжался свой танец с бубнами. Эсмеральде не нужно было ломать голову, что такое епископу мерещится: он не останавливаясь, на разные лады повторял ее имя, от шепота до крика, потом перешел на другие языки, перебрав, кажется, все вариации слова «изумруд». И все это с такой горечью и надрывом, что у нее сердце кровью обливалось. Похоже, беднягу пристукнуло ее полетом в реку даже сильнее, чем она думала. Увы, в этот раз он ее совсем не слышал, и это выглядело так, словно они пытаются безнадежно дозваться друг друга через пол — Парижа. Его глаза были широко открыты, но если он что-то и видел, то находилось это исключительно внутри его головы. Бабка перестала зубоскалить и называть Фролло мужчиной своей мечты, даже Марко перешел от страстных взглядов к просто заинтересованным. В общем, если честно, дело было дрянь. И все это понимали. В какой — то момент Мария решила облить епископа водой, чтобы, наконец, сбить жар, который вопреки ее ожиданиям, до сих пор не спал. Эсмеральда согласилась, решив, что и в этот раз холодное купание Фролло отрезвит. К сожалению, они обе ошиблись: устроенное ими в кибитке болото оказалось еще меньшим из зол, потому что едва почувствовав прикосновение влаги, епископ рванулся так, что опрокинул Марко, и пока тот барахтался в платках и покрывалах, ловить и укладывать пациента назад пришлось двум женщинам. Выдохся Фролло только к утру. Остальные выдохлись раньше, но куда деваться? Не держи они его после неудачного водолечения, он бы сбежал и, судя по тому, сколько скрытых сил у него еще осталось — далеко. Бабка ругалась сквозь зубы последними словами, поминая бога, черта и одержимость дьяволом, что из уст цыганки по отношению к епископу, звучало бы смешно, если бы не обстоятельства. Когда снаружи посветлело, Фролло снова перешел в режим «камень», и даже попытки его напоить не увенчались успехом. Выглядел он откровенно плохо, гораздо хуже, чем тогда на берегу, но у Эсмеральды уже не было сил об этом думать. Когда Мария велела ей отдохнуть, сказав, что кризис, вероятно, миновал, и пообещала прислать второго внука приглядеть за пациентом, она на подгибающихся ногах доползла до травы, плюхнулась в россыпь ромашек и принялась обрывать с них лепестки, тупо глядя в одну точку. Вскоре вокруг остались только желтые пеньки. При первых лучах солнца от этого захватывающего занятия ее оторвал Марко, заявившийся со здоровым букетом точно таких же ромашек, выдранных с корнем, и высказался в том смысле, что, мол, если твой старикан помрет, я всегда готов утешить. Эсмеральда поднялась, молча дала ему в глаз (для этого ей пришлось подпрыгнуть) и, сообщив, что годится ему в матери, ушла обратно в кибитку. Если бы она оглянулась, то увидела бы выражение чистейшего восторга и обожания на лице парня. На козлах сидел мрачный амбал — второй бабкин внук, меланхолично затачивающий друг о друга два ножика. Увидев Эсмеральду, он лишь слегка кивнул и вернулся к своему занятию, но она задалась вопросом: что он на самом деле делает: приглядывает за больным или охраняет от него табор? К счастью или к несчастью, за то время, что ее не было, в состоянии Фролло ничего не изменилось: все тот же горячий камень (кто — то, видимо, Мария, сменил мокрое после неудачного эксперимента покрывало на сухое), Эсмеральде только померещилось, будто он стал выше, или длиннее, если смотреть по горизонтали. Она еще подумала, что так, вероятно, выглядит человек, который уже стучится в двери ада, потому что рай, с его ангелами, занудно бренчащими на арфах, слишком скучен. Да и компания в аду ни в пример лучше. В этом месте она остановилась, вдруг осознав, какой чудовищный бред несут ее мысли. Отмахиваясь от них, как от навозных мух, Эсмеральда забралась под покрывало, как тогда в лаборатории, прижалась к Фролло, всем телом так, чтобы его сердце было у нее под ухом, а дыхание над головой и положила прохладную руку ему на лоб. — Ты только не уходи, — пробормотала она, — а то мне надоело каждый раз просыпаться одной. Ну, что тут скажешь, не все случается, как хочется: когда Морфей разжал свои объятия, Эсмеральда снова оказалась в полном одиночестве в темноте, с чувством, что неделю таскала на себе тяжелые камни. Но главное — тишина, которая ее разбудила. Неудивительно, что первой мыслью, пришедшей ей в голову была: пока она спала, цыгане решили избавиться от неудобного гостя, и еще неизвестно от живого или от мертвого. Трудно, да и не хочется описывать обуявший ее ужас. Она подскочила с сердцем в горле и стукнулась головой о дугу кибитки, после чего, путаясь в выстилающих пол тряпках, кинулась к выходу. Только чтобы споткнуться и полететь через козлы на землю. Ну, почти полететь, потому что на полпути ее схватил амбал. Не оценив его помощи, она начала отбиваться, что есть сил и, судя по крику боли, вполне успешно. Однако, отпускать ее он не собирался, а пытался что — то втолковать, но слишком занятая сопротивлением, она не слушала. В конце концов, извернувшись, Эсмеральда замахнулась, чтобы расквасить ему нос, но в этот момент один из горящих поодаль костров ярко вспыхнул, осветив лицо цыгана… — Странно, но я не вижу никаких причин для такого состояния, — задумчиво произнесли у нее над головой. — Это потому, что ты слепой идиот, — буркнуло там же голосом Марии, — мне кажется, я доходчиво объяснила… — Хватит чушь молоть, старуха! То, что ты говоришь, глупо, ненаучно, отдает колдовством и не имеет никакого отношения к медицине! — Правда? А какое отношение к медицине имеет твое прямо — таки удивительное воскрешение из почти мертвых, а? Да я чуть умом не тронулась! Нечасто приходится увидеть говорящего покойника, свят, свят! По мне, так это объясняется либо чудом, либо происками дьявола. — Либо отменным здоровье, привычкой к порезам и, ладно, признаю, неожиданным для коновала, вроде тебя, способом лечения ран. —Значит, теперь я — коновал? — взвилась бабка, — зачем же тебе моя помощь, если ты сам такой искусный знахарь? — Не нужна мне твоя помощь, мне надо знать, что я проспал, и что послужило причиной упадка сил, который привел ее к беспамятству, только без глупых домыслов! — Ах, без домыслов? — рявкнула Мария, — хорошо же! Довел ты ее, чурбан дубовый! Единственная причина того, что бедная девочка теперь сама на ладан дышит — это ты сам! Ты из нее все силы вытянул. Не нужны ей ни лекарства, ни лекарь! — А что тогда нужно? — вдруг тихо и неуверенно спросил голос Фролло. — То, что глупо, ненаучно и не имеет отношения к медицине! Ты что, всю жизнь в монастыре провел, что тебе простые вещи объяснять надо? — Ну, все, хватит! — решив, что услышала достаточно, Эсмеральда распахнула глаза и села, так напугав спорщиков, что они оба отпрянули от нее в разные концы кибитки. — Я пошла, — быстро сказала старуха, когда к ней вернулся дар речи, — посмотрю, что можно найти вам поесть, — и она ретировалась с удивительной для ее возраста быстротой. — Ты притворялась? — подозрительно спросил Фролло, сверля Эсмеральду взглядом, — я чуть с ума не сошел, ища причину, думал это последствия утопления или, может быть, с ногой все серьезней, или купоросные пары… Она потрясла головой, не зная, как объяснить, что старуха где — то права. Что когда она увидела его на месте амбала, с которым вдохновенно дралась, ее нервы пискнули «ой!» и лопнули, не выдержав такого поворота. Другими словами, она банально хлопнулась в обморок от потрясения. А потом ей было стыдно в этом признаться, так что вот… — Ясно, — произнес он, облегченно вздохнув, словно и правда услышал объяснения, — выходит так, что не все домыслы этой Марии такие уж глупые. Измотал я тебя, да? — Четвертый раз, Клод, четвертый! — простонала она, — За последние четыре дня. Я ведь предупреждала, что больше не выдержу! Теперь скажи мне, только честно, сколько еще раз ты намерен умереть? А то, может, лучше я прямо сейчас встану и уйду куда глаза глядят? — Нисколько! — быстро ответил епископ, — клянусь, нисколько! Только и ты пообещай, что не будешь сбегать от меня без предупреждения, потому что все — равно же догоню, но не гарантирую, что при этом не сломаю шею! Эсмеральда кивнула и вцепилась ему в рубашку, подумав, что не только не сбежит, но вряд ли даже отойдет от него больше чем на пару шагов, в ближайшее время уж точно. В ответ, он прижал ее к себе до жалобного хруста в ребрах. И тут до нее дошло, что она упирается носом в ядрено — красную, цыганскую сорочку*, как раз под стать его шевелюре. — Не спрашивай, — страдальчески вздохнул Фролло, услышав ее слегка придушенный смех, — боюсь, это все, что нашлось у Марии. — А почему ты не попросил ее… — начала Эсмеральда и вдруг поняла, как именно он разговаривал со старухой. — Это с каких же это пор ты знаешь цыганский? Епископ пожал плечами. — С тех пор, как пришлось вести дела с Клопеном. Понимать, о чем говорят у тебя за спиной он и его проходимцы — необходимо, если, конечно, не хочешь остаться в накладе. Да и Гренгуар успел словечек поднабраться, так что много времени это не заняло. — Значит, не хватает только гитары, — фыркнула она. — Чего не хватает? — Гитары. Пьер говорил, что представляет нас, поющими цыганские песни у костра. У этих, кстати, есть. Испанская.  — М — да? Просветишь, что еще представляет себе Пьер? Хотя в его буйной фантазии я не сомневаюсь. Ох, только давай отсюда вылезем, кажется, эти нечестивцы держали лошадь прямо внутри повозки. Эсмеральда улыбнулась: похоже, Фролло, способный терпеть любую, самую невыносимую вонь в своей лаборатории, на дух не переносил запаха конского пота, исходящего от брошенных на пол кибитки попон, что хотя бы объясняло, почему он, едва живой, оказался на козлах. Где она его чуть не пришибла, перепутав с амбалом, сразу после того, как он исхитрился не дать ей упасть. От серьезных увечий его спасли лишь ее полностью сдавшие нервы. Если ночь была веселой, то день оказался насыщенным. Прямо с утра. Когда епископ продышался, а она успела еще немного потревожиться: он очень нетвердо стоял на ногах, но отговорился вполне объяснимым легким головокружением от голода (ключевое слово здесь было «легким», однако, судя по его расфокусированному взгляду, действительность радостно кружилась вокруг своей оси со скоростью ярмарочной карусели) — из утреннего тумана, словно в ответ на его слова, возникли те самые два цыганенка (как оказалось, дети амбала), нагруженные бабкиной снедью. — Ты гляди — ка, сказал старший, высыпав прямо на траву горсть сморщенных прошлогодних яблок, — старикашка и правда оклемался, так что давай, плати! Второй, с полной крынкой молока в руках, потому лишенный возможности поступить с ней, как с яблоками, зажмурился и подставил брату лоб. Раздался звук от души поставленного щелбана. — Чего так сильно — то? — обиделся младший, — бабушка вчера говорила, что он не жилец и к утру помрет. — Что? — хором спросили Эсмеральда с Фролло, только из всего диалога он явно услышал «старикашка», а она — «не жилец». — Эй, Морковка, — сказал парнишка, опуская крынку на землю (туда же у него из — за пазухи вывалилась хлебная горбушка и кусок где — то стянутой колбасы) — ты мне монету должен, я первый прибежал! — Чего это ты? — тут же взвился младший, — я был первым! И оба мальчишки снова покатились по траве, отвешивая друг другу тумаки. Фролло поднял бровь. — Они помощь привели, — пояснила Эсмеральда, — я сказала, что ты заплатишь монету тому из них, кто добежит первым. Даже не знаю, что теперь делать. — Стоп! — рявкнул епископ, и оба цыганенка замерли, напоследок стукнувшись лбами. — идите — ка сюда. С этими словами, порывшись в поясе, он извлек из мешочка два экю и отдал им. — Успел прихватить твою казну до взрыва, — сообщил он Эсмеральде, увидев ее округлившиеся глаза. —  похоже, мой должок растет. Растрата средств продолжилась и дальше: на радостях Мария простила Фролло «коновала», снова принялась называть "красавчиком" и пользовалась любой возможностью его потрогать, под тем предлогом, что, мол надо посмотреть, как там рана заживает. Епископ, впрочем, подвоха не заметил — его главным образом интересовал впечатляющий способ лечения опарышами, поэтому он забросал старуху вопросами и, что удивительно, даже выслушал ответы, почти не перебивая. Польщенная бабка разливалась соловьем. В таборе на епископа смотрели, как на чудо, а мальчишки, которых он озолотил, буквально на него молились, даже перестав называть Морковкой. Апофеоз наступил, когда Фролло показал, как ловить солнце линзой. Это в одно мгновение повысило его статус от просто живучего — чужака — с — деньгами — понимающего — их — язык до живучего — чужака — с — волшебным — стеклом. Неизвестно, насколько такое продвижение по цыганской карьерной лестнице впечатлило самого Фролло, но линзы он в конце концов лишился. Следующим его деянием на благо табора, о котором, имей они своего Гренгуара, точно сложили бы легенду, было усовершенствование бабкиной кибитки. (после триумфального выкидывания оттуда попон). Нет, разумеется, сам — то епископ палец о палец не ударил, зато местный кузнец, выслушав лекцию о свойствах металлов на смеси трех языков, из которых он едва понял один, тем не менее, умудрился выковать четыре кольца и дуги, по форме, которую Фролло нарисовал палочкой на земле. Про то, как потом всем табором крепили эти штуки к осям и поднимали на них повозку, сначала разломав раму, можно вообще создать эпос. По крайней мере, пол — дня они на это дело убили, но после пойманного солнца, в успехе предприятия никто не усомнился, как и в епископе. — Ну и что оно делает? — озадаченно спросила Мария, когда работа была закончена — забраться в дом на колесах теперь можно было разве что по лестнице. — А ты прокатись, — сказал Фролло, — давно хотел проверить, будет ли работать. Засовывать бабку в кибитку тоже пришлось всем миром. Вернулась Мария, сделав круг через то место, где два дня назад подобрала замученную парочку. Глаза у старухи при этом стремились на лоб. Она выпала с козел на руки старшему внуку и с полчаса вдохновенно ругалась, пока табор стоял с открытыми ртами, не зная, проклинать или радоваться. То, что все — таки радоваться, выяснилось, когда она вдруг бросилась целовать Фролло (кажется, только теперь он начал что — то подозревать на ее счет). — Как же все — таки хорошо, что ты не помер, Клод, — сказала Мария, наконец, оторвавшись от ошалевшего епископа, — мои старые кишки вечно будут тебе за это благодарны, видит бог, я их немало вытрясла на ухабах. Хоть на старости лет поезжу как в перине! Надо ли говорить, что после этого в ее кибитке не прокатился только ленивый. Увы, поскольку рессоры теперь стояли на одной единственный цыганской повозке, а Фролло удовлетворившись тем, что они работают, не подумал превратить изобретение в деньги, люди выбивали себе позвонки на дорогах еще полтора века.** Зато Эсмеральда не помнила, когда в последний раз видела епископа настолько довольным собой… Поначалу она еще беспокоилась, что он где — нибудь свалится от слабости, все — таки его прилично шатало — чудеса чудесами, но до основания вымотанный организм, к тому же отравленный и слегка вспоротый ножом, до конца не перехитришь. Однако Фролло все больше оживал с каждой минутой — развитая им бурная деятельность действовала почище любого лекарства, так что уже к полудню трудно было догадаться, что этой ночью он едва не преставился. Все последствия сводились к синим кругам под глазами и испарине не лбу, но к тому времени, как самый последний цыганенок проехался в чудо — повозке, пропали и они. Только тогда Эсмеральда почти успокоилась и решилась выпустить его из виду, впрочем, как оказалось, ненадолго.