Слуга двух господ

— Ненавижу тебя! Ненавижу все, что ты собой представляешь. Самовлюбленный, эгоистичный придурок, которому плевать на всех, кроме себя и своего непомерно огромного эго величиной с Лондон!       Темная бровь едва заметно взлетела вверх, будто в некоем подобии скепсиса, однако он продолжал молчать, с высоты своего положения взирая на мальчишку с легким снисхождением, которое читалось буквально во всем — от небрежной позы, до безразличия, которое будто маской было приклеено к его лицу. Не будь ситуация столь плачевной, наблюдать за этим, почти что фантасмагорическим диалогом даже было бы забавно, но Бартимеус, на долю которого за последние трое суток выпало немало испытаний, был уже на грани того, что зовется «терпением». А может и за гранью. Сказать наверняка было сложно. — Только посмотри на себя! — кричал мальчишка, не жалея ни своей глотки, ни легких, ни ушей всех присутствующих. Казалось, еще чуть-чуть и он от праведного негодования просто взорвется. Сказать по правде, Бартимеус уже бы абсолютно не возражал и против такого развития событий, но прекрасно понимал, что ему никогда так не повезет. Всякие мелкие несуразности, называющие себя волшебниками, были на удивление живучи. Но, может, это было не так уж и плохо?.. — В кого ты превратился?       Его собеседник по-прежнему был сама невозмутимость. Элегантность, холодность и неприступность. Его не трогали ни слова, ни красноречивые жесты, ни даже то, что свидетелем этих разборок был бородатый наемник. Он, к слову, просто стоял в стороне и с флегматичным выражением лица наблюдал за происходящим, совершенно не собираясь вмешиваться во весь этот цирк, который два придурка устроили посреди темной улицы. Его голубые глаза-льдинки были слегка прищурены. Наверняка его волновало только то, что кто-то из этих двоих определенно должен был ему заплатить.       Во взгляде мальчишки сквозила неприкрытая горечь. Он казался еще более мелким, чем был и таким бледным, что еще чуть-чуть и слился бы с беленой стеной собственного особняка, который возвышался позади него. Его же собеседник по-прежнему не выказывал никаких чувств. Он был тверд, как гранит, а в темных глазах застыл вселенский холод. — Ты всегда хотел избавиться от меня, — мальчишка на негнущихся ногах сделал шаг назад, по-прежнему не сводя с собеседника полного обиды взгляда. Его слова с большим трудом можно было принимать всерьез, а все из-за дурацкого Микки Мауса на груди. Бартимеус понятия не имел, где мальчишка откопал этот ужас, но он портил всю его глубокомысленную речь. — Я был помехой твоим планам. Я был досадным пережитком прошлого, которое ты усердно зарывал из года в год в своем подсознании. И самое ужасное в том, что я позволил тебе погубить себя! Я думал, что таким ты будешь сильнее и лучше, но сейчас… — он горько усмехнулся. — Сейчас я вижу, что Бартимеус был прав. Во всем и с самого начала. Меня тошнит от тебя и от того, что ты — величайшая ошибка моей жизни. И раз это именно я тебя создал, — взгляд мальчишки неуловимо изменился, а ладони сжались в кулаки, — я тебя и… — Ты закончил? — будничным тоном поинтересовался его собеседник, после чего элегантно поправил манжеты и стряхнул с них невидимые пылинки. Опять. Он не обращал абсолютно никакого внимания на вытянувшееся лицо мальчишки. — Если да, то я, пожалуй, отправлюсь на вечеринку. А с тобой, — волшебник повернулся к джинну и смерил его бесстрастным холодным взглядом, — я разберусь позже. И мера твоего наказания будет равнозначна тому, как хорошо ты будешь умолять меня тебя пощадить.       Едва пантера открыла пасть, чтобы, наконец, гневно высказать все, что думала обо всем этом, как мальчишка внезапно схватил волшебника за рукав дорогущего пиджака и грозно прошипел: — Бартимеус мой слуга, Мэндрейк, и ты ему ничего не сделаешь! — Да? — впервые за все время в глазах Джона промелькнуло что-то очень отдаленно похожее на эмоцию. Вот только какую — вряд ли бы кто-нибудь разобрал. — Тогда попробуй забери его, Натаниэль.