В верховьях реки Каржай

День начался, как обычно начинаются все последние дни перед отъездом – с бедлама. Катя и Оля носились по дому и окрестностям, делая селфи со всем, что попадалось на пути, пока вдруг не обнаружилось, что мы не записали еще интервью с Майклом и Сарой, и Алина с девочками понеслись скачками к ним во двор, надеясь, что хозяева не куда не делись. Оставленная собираться, я сваливала все вещи в одну кучу, надеясь потом разобрать и разложить все по-настоящему. Укладывала образцы камня по ящичкам, готовила бутерброды нам в дорогу, складывала одежду в рюкзак, металась по двору и дому, собирая инструменты, мыльно-рыльные принадлежности, блокноты резиновые сапоги, образцы вышивки. К вечеру ожидался наш транспорт и Вадим, как всегда голодный. По этому случаю нужен был довольно солидный ужин, и я пошла к Прасковье, надеясь на ее благосклонную щедрость. Встреча эта была мне на руку, собираясь в дорогу, я все время помнила о своем намеренье поговорить серьезно с дочкой старосты. Шла к деревне и с грустью думала о том, что прощаюсь с этими местами навсегда. У современного человека гораздо больше шансов оказаться где-нибудь в Вальпараисо или Париже, чем в нашей Торжовке. Захотелось все это забрать с собой: запах спорыша, выстилающего тропинки, крыши сараев, покрытые серым от дождей горбылем, словно еловые шишки чешуйками, простор за рекой и даже маленькое облако, бегущее над полями, хотя облака везде одинаковые. Вот он двор Никиты, и Звонка, наверняка, слышит мои шаги, если не увязалась за хозяином, а дальше через два дома живут охотник Григорий и его жена, такая же худощавая и неразговорчивая, немного похожая на борзую. Навстречу мне прошла пожилая женщина с ведрами на коромысле и на мое приветствие ответила «здравствуй» так медленно, что за это время можно было целую фразу сказать. Мне даже этой неспешной речи вдруг стало жаль и невольно вспомнилось, как Катя называла здешних жителей энтами, за неторопливую речь и продубленные ветром и солнцем лица. За этими мыслями я не заметила, как дошла до дома старосты. Прасковья сбивала масло под навесом во дворе в деревянной маслобойке, вращая ручку, от чего маслобойка бодро переворачивалась. Пару дней назад нашим Кате и Оле дали такую покрутить и Алина засняла процесс изготовления масла. Заметив меня, девушка разогнулась и мы поздоровались. Я рассказала о своих продуктовых затруднениях, и Прасковья принесла из дома свежих яиц и хлеб. Хлеб! Дышащий, пахнущий, такой, от которого и крошку уронить жалко. Обрадованная, я принялась нахваливать ее кулинарные способности, но моя знакомая только отмахнулась и, посмеиваясь, сказала: - Была бы корова да курочка – сготовит и дурочка. Так у нас говорят. Пора было уходить и продолжать сборы, мы уже договорились с хозяйкой, что она зайдет вечером попрощаться, но я медлила и переминалась на месте. Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, начала свою заготовленную заранее речь. - Я хотела вам сказать, Прасковья, что вы очень нам всем понравились и мы вам так за прием благодарны, за угощение. За добро добром платят, так вот. Мне про Ивана, пасечника вашего, все известно. И откуда он пришел, и почему в глуши живет, и зачем вы его писать учили, и почему Пантелей Силантьевич скрывает его, и что Иван тот самый мастер по камню, которого я искала. Это он делает удивительные работы! Я знаю, почему о нем никто не должен услышать. Вы не волнуйтесь, я не скажу никому, даже Алине. Это ваша тайна, так пусть все и останется. Живите спокойно, мы уедем завтра, и никто ничего о нем не узнает. Девушка слушала меня внимательно и серьезно, потом, помолчав немного и глядя на мою торжественную физиономию, слегка улыбнулась: - Ох, как сложно вы все говорите! Не обижайтесь, Варвара. Смешная вы. Давайте я вам объясню кое-что, а то вы чего только еще ни придумаете. Прасковья вращала ручку, маслобойка поскрипывала и под этот звук, медленно, как несмышленышу, девушка начала рассказывать: - Что Иван хороший мастер – это вы правильно поняли. Он художником был и резчиком у себя на родине, а к нам пришел от Виссариона, секта есть такая, последователи в неё даже из-за границы едут в глушь нашу лесную чистоты и спасения искать. Виссарион им проповедует, что Судный день скоро и себя спасителем называет, воплощением Иисуса. Иван из тех, кто искал правды, жизни простой. У себя на родине он в большом городе жил и устал от людей, от грехов. Он человек светлый, тяжело ему на людей смотреть стало. Вот и решил со всем одним разом покончить – уехал из Германии к нам в Сибирь, какие-то у него здесь родственники дальние. На Алтае, наверняка знаете, целый Немецкий район есть. Они и помогли ему. Только у Виссароина ему не понравилось – повздорил он с тамошним старшим, вот и вышло, что к нам пришел чуть живой, измордованный. Это городским кажется, что в тайге нет никого. А здесь всякие люди есть. А отец. Вы не сердитесь на него! Он не хочет, чтобы Ивана в город сманили. Боится он этого, вот и не сказал вам про мастера. Говорила я ему, зря он тревожится, Иван не поедет никуда. При последних словах Прасковья посмотрела так лукаво и уверенно, что и впрямь стало понятно – не поедет. - И я вам спасибо должна сказать. Вы своими поисками мастера так отца встревожили, что осенью мы свадьбу играть будем. Отец вчера сам мне сказал. Не возражает он. Тут она не выдержала и прыснула, бросив масло на произвол судьбы. Невозможно было не смеяться вместе с ней, и мы еще долго и искренне хохотали просто так от радости за их с Иваном предстоящее счастье и над странностями жизни. ----------- Послесловие Когда утром следующего дня верный Бобик, урча мотором, выехал на границу деревни, нам встретился верховой. Ни лошади, ни всадника мы раньше здесь никогда не видели. Было очевидно, что в деревню, как и было обещано, наведался пасечник. И хотя Алина с интересом его рассматривала, я старательно отвернулась от окна и уткнулась в собственные записи. Мне вдруг захотелось, чтобы в этой истории все тайное осталось тайной.