Это было так комфортно.
В кафе все было устроено в теплых тонах, так что, солнце будто светило изнутри. Я бы и вовсе забыл, что за окном все посеревшее, если бы Дина не захотела сесть у окна. Мне показалось, что ей так захотелось из-за большей опустошенности этой части кафе. Но как бы там ни было, мне было абсолютно все равно. — Итак, — начал я, когда мы уселись с мороженным друг напротив друга на плетеные стулья. — Сегодня подготовился я, — заявил я, доставая из кармана несколько свернутых бумажек. На самом деле, додумалась Лера, ведь именно она подкинула мне идею с анкетой, как в детстве, и она даже одолжила свои старые, но какое это имело значение? Я протянул Дине листы, и она беззвучно, мягко рассмеялась, принимая их и с интересом изучая. Пока девушка, почти не задумываясь, писала ответы и время от времени облизывала ложку с мороженым на ней, я занимался тем, что снова изучал ее. Так же, как в парке, но теперь она была гораздо ближе ко мне. — Уже? — изумился я, когда девушка, чьи глаза от чего-то будто потухли, протянула мне мои листы обратно.Дата рождения: 19.05.99. Любимые цветы: розовые розы Любимая еда: картошка в любом виде Нравлюсь тебе? :а сам как думаешь? да, нравишься Твоя мечта: вернутся в прошлое Меня пугает…: будущее Мне часто снится…:авария Я никогда не прощу…:себя
— Почему ты перестала говорить? — серьезно спросил я. Явно ее страхи, сны и желание вернуть прошлое как-то были связаны с этим. Я совершенно забыл о секундной радости, возникшей после прочтения ответа на четвертый вопрос, ведь от остальных у меня все похолодело внутри.Ты уверен, что хочешь говорить об этом сегодня?
— Абсолютно, — я буквально ерзал на стуле от нетерпения. Но мне хотелось вовсе не удовлетворить ненасытное любопытство, нет. Чтобы там ни было, чтобы ни случилось в прошлом, я хотел дать ей понять, что жить из-за этого в страхе перед будущем, изнурять себя кошмарами, грызть виной себя изнутри не стоит. Изящные пальцы коснулись ручки, но письменная принадлежность замерла в воздухе в миллиметрах от бумаги. Дина резко отвернулась. Ручка с негромким стуком приземлилась на стол, и девушка прижала пальцы к переносице. Внутри неприятно защемило от чувства вины. Но слова о том, что не стоит рассказывать, если она этого не хочет, вперемешку с извинениями не успели вырваться: Дина, разок шмыгнув носом, все-таки принялась писать, пусть и совсем неуверенно. Я нервно следил за ее движениями. Девушка то строчила без остановки, то замирала, будто задумывалась, то начинала писать совсем-совсем медленно, будто сомневаясь стоит ли мне рассказывать. Некоторые листы были вырваны и со злостью смяты, другие — аккуратно оторваны по перфорации и отложены. Я смотрел и на ее глаза: они немного покраснели, радужка будто стала ярче. Время от времени Дина отводила взгляд куда-то в сторону и быстро моргала, видимо, пытаясь избавиться от набегающих слез. Прошло достаточное количество времени, прежде чем написанное оказалось у меня в руках. Дина протянула мне несколько листов и толстый блокнот вроде того, в котором она обычно рисовала в перерывах между портретами, а сама откинулась на спинку и уставилась невидящим взглядом в окно. Неровно написанные буквы сначала с трудом складывались в слова, но стоило мне только вникнуть в их смысл, я перестал замечать какие-либо трудности в прочтении. Непонятные буквы становились более-менее читаемыми словами, из которых складывались предложения, образовывающие немаленький текст. И я жадно поглощал каждую закорючку, желая понять суть Дины.Это было в январе. Почти сразу после нового года. Мама с папой серьезно поругались. Как-то вечером он собрал всех нас на кухне и сказал, что полюбил другую женщину. Мама отнеслась спокойно. Хотя, я была уверена, просто не хотела показывать нам с братом, что ей больно. А я, конечно, злилась на него. Ведь они больше двадцати лет прожили вместе. Не без ссор, конечно, но мне казалось, что они останутся вместе до конца. Но какая теперь разница… Мы ехали в центр. Им надо было разобраться с документами на развод, Максиму надо было на экзамен, я договорилась встретиться с подругой. Все было как обычно. Мы ехали по той же дороге, что и всегда. Мы остановились на той же заправке, что и всегда. Мы разговаривали. Как и всегда. Но вот только тема разговора… Отец отправил Макса заправлять машину, так что в салоне его не было. «Я люблю вас, Дина, ты же знаешь», — сказал папа тогда. А я больше ему не верила. Я так ему и сказала. «Мы, конечно, будем видеться так часто, как захотите», — продолжал он, будто не замечал, что грубила ему впервые за всю жизнь. «Каждый день, папа. Целые сутки. Вот как я хочу», — я была так зла. И очень расстроена. И мне невыносимо не хотелось делить его с кем-то еще, кроме мамы и брата. Я помню, каким взглядом мама смотрела на него после каждой моей реплики. Но она отчего-то молчала. «Ты не перестанешь быть моей дочкой. А я твоим папой», — он, честное слово, всегда читал меня. И это меня почему-то разозлило еще сильнее. «А ты перестанешь», — я видела как он сменился в лице. Слышала, как резко мама втянула воздух. Но не жалела о сказанном. Потому что видела еще и то, как ей плохо, больно и обидно. «Дина, прекрати. Твои слова делают больно. Всем», — скорее прошипела, чем прошептала мама. Почему-то тогда те слова прозвучали, словно пощечина для меня. Я не понимала, почему она не поддержала мое мнение. «Отлично, тогда вы от меня больше ни одного не услышите» И я ушла. Я вышла из машины и пошла в противоположную от центра города сторону, желая вернуться домой. Брат побежал за мной: я слышала, как скрипит снег за моей спиной. Папа с заминкой в минуту развернул машину. Я успела уйти достаточно далеко от дороги, когда обернулась на скрип тормозов. Я видела буквально все по кадрам: как по встречке несется огромный грузовик и пытается затормозить, как скользит по заледенелой дороге наша машина и даже, как мама закрывает лицо руками. Секунды… а после везде огонь и осколки. А дальше все понеслось с невероятной скоростью. Руки брата, удерживающие меня, вой сирен, люди, задающие вопросы, и я, которая не могла на них ответить. Невнятные слова сожаления от родственников. И я будто потерялась в пространстве и времени одновременно, а, когда очнулась, поняла, что прошел месяц, и я до сих пор не разговариваю. Я с тех пор действительно не сказала ни слова. Просто не могу, мне будто внутри что-то мешает. Меня водили много раз к психологам. После седьмого я перестала их считать. Меня в конце концов оставили в покое. Меня бесит эта чертова несправедливость. А еще моя вспыльчивость. Если бы я не ушла…
Я боялся посмотреть на Дину, снова увидеть ее слезы, так что, не поднимая глаз, я потянулся за блокнотом. С трудом игнорируя ком в горле, я открыл его. И у меня действительно затряслись руки: на каждой странице мелькали то грузовик, то легковой автомобиль, то огонь, выведенные резкими, четкими линиями. Кое-где гелевая ручка вперемешку с графитом плыла на бумаге по загадочной округлой форме: высохшие соленые капли, я знал это точно. Я пролистал каждую страницу до конца и обнаружил еще один листок, так же написанный сегодня.Не могу забыть. И простить себя не могу, потому что это все моя вина.
Я совершенно не знал, что говорить в таких случаях. Соболезнования в любой их форме звучали бы невероятно неуместно, банальные фразы вроде «все наладится» не имели бы никакого смысла, а попытка убедить ее в том, что это не ее вина была бы бесполезной. Пока я перебирал в руках листы с записями и думал как бы теперь к ней подступиться, Дина написала что-то еще и теперь неслабо дрожащей рукой протягивала мне. Я сжал ее ладонь и слегка провел большим пальцем по тыльной ее стороне, пытаясь успокоить. Не выпуская ее руки, я начал читать.Ты не представляешь как мне страшно. Я не могу забыть прошлое. Боюсь будущего. Кому нужна девчонка с такими психами?
Девушка громко всхлипнула. Затем еще раз. После она так неожиданно вырвала свою руку, что я растерялся и упустил тот момент, когда Дина стремительным движением забрала все свои записи и, закинув их в сумку, вскочила из-за стола и быстрым шагом пошла на выход.Черт возьми, это должна была быть просто милая прогулка. Почему все пошло не так?
Я нагнал ее уже на улице, довольно-таки резко остановив, дернув ее за предплечье на себя. Но Дина упрямо вырывалась, отворачивая лицо и свободной рукой снова утирая слезы. Кое-как развернувшись, я умудрился взять ее и за вторую руку. Девушка, совершенно неожиданно, прижалась ко мне всем телом, уткнулась носом в мою грудь и, когда я, пораженный до оцепенения, ослабил хватку, вырвала руки и обвила ими мой торс. Я не знаю, сколько мы простояли так. Я не мог сдвинуться с места: только лишь обнимал ее в ответ. Я так и не произносил ни слова: будто мне самому мешал какой-то барьер. Слова действительно были тут лишними. Имел смысл лишь тактильный контакт: ее внезапный порыв, который будто говорил «Спаси меня, помоги мне», и мои объятия, словно отвечающие «Я здесь, я с тобой». Дина плакала. Громко. Навзрыд. Теперь я слышал нотки ее голоса: душераздирающие. Словно насмешкой: ты хотел слышать ее голос? Слушай, наслаждайся. Вот он, рыдающий, жалостливый. И я был готов взвыть от того, как все внутри меня рвалось на части. Лучше было бы и не слышать ее голоса вовсе, не знать, как он звучит, чем слышать, видеть и чувствовать ее боль. «Кому нужна девчонка с такими психами?» — всплыло у меня в воображении, и я покрепче обнял Дину. Переместил руки чуть выше, пытаясь скрыть от холодного, пробирающего до внутренностей, ветра. Оторвав руку лишь на секунду, я натянул на ее голову капюшон: с неба начинали срываться капли дождя. А нужна ли мне такая девушка? С ней ведь действительно не слишком-то и просто. Она не разговаривает. У нее за плечами жуткая психологическая травма. С ней нужно быть аккуратным. Ей нужна постоянная поддержка и бесконечное внимание. Ее каждая проблема должна быть выслушана и решена. Но нужны ли мне ее проблемы? Я ведь никогда не был постоянным человеком. Никогда не задерживался в чьей-то жизни, просто перегорая. Я слишком легко привыкал, мне слишком быстро надоедало. Мне больше не хотелось иметь дело, и я оставлял позади, как пройденный этап. Зачем же мне сейчас было калечить жизнь итак поломанного человека? Но сейчас была совершенно иная ситуация. Она была нужна мне ничуть не меньше, чем я был нужен ей. Я был полностью готов быть тем, кто не оставит ее посреди множества ее проблем и страхов. Я был не просто готов, но был рад стать этим человеком. Потому что я впервые любил кого-то на самом деле. — Нужна, — прошептал я, скользя руками по ее спине, безупречной шее и, наконец, обхватывая в нежном жесте ее лицо ладонями. Дина непонимающе нахмурилась, затем морщинка между бровями разгладилась. Девушка, опустив совсем раскрасневшиеся и мокрые от слез глаза, медленно покачала головой, легко пытаясь оттолкнуть меня. Она до сих пор изредка всхлипывала. — Прекращай, — я старался быть как можно ласковее. Хотел, чтобы она верила мне. — Нужна, конечно, нужна, — я снова не успел договорить, когда Дина вскинула на меня возмущенный взгляд. Если бы она могла, то, я был уверен, уже бы кричала: «Кому?!». Я погладил ее ладонью по мокрым щекам, провел пальцем по влажным ресницам. — Мне, — твердо сказал я. Дина посмотрела на меня с надеждой. Ее губы снова задрожали, но теперь она их закусила, явно пытаясь успокоиться. Если бы она только намекнула на взаимные чувства, я бы не думая тут же впился в них. Мне стоило больших усилий удерживать дистанцию до тех пор, пока Дина слабым ударом по моей груди не привлекла мое внимание. Я посмотрел вниз. Еще одна записка. Когда она успела?.. Или… Это ведь была та самая бумажка с прошлой прогулки, спрятанная Диной в сумку. Ее желание.Поцелуй меня.
Я перевел взгляд с пары слов, которые действительно переворачивали очень многое, на Дину. Она смотрела смущенно. Выжидающе. Слезы больше не катились с ее глаз, дыхание почти стало ровным. Я снова посмотрел на ее губы. Наверняка соленые. И невероятно манящие. Я убрал с ее лица налипшие влажные пряди и слегка приблизился. Дина сделала полшага и поднялась на носочки. Мы поцеловались. Невообразимо нежно. Бесконечно значимо. Я знал, чувствовал, что она, наконец, улыбалась сквозь поцелуй. Я и сам останавливался не в силах не улыбаться, но лишь на доли секунд. Так мы и стояли под дождем. Мокрые. Счастливые. Целующиеся.