***
Тогда, как только все закончилось, она не думала, что он будет рад (она даже не знала, даже не могла представить себе, во что могла бы облачиться его радость – в остроту улыбки, в оскол усмешки? Зелень, чуть смягчившуюся и потеплевшую в его взгляде?) Она не думала, что он похвалит ее – как бы не развивались их отношения, а они развивались – глупо было отрицать очевидное, но он бы скорее откусил себе язык и тем самым расстался со своим самым острым оружием, чем признал бы, что она сделала все как нужно, как правильно. Как должна была. Но о чем она действительно не могла подумать – так это о том, что он больше не пожелает видеть ее. Они общались несколько месяцев, она была (пусть и несущественной, незначительной, неважной и тогда еще совсем и необратимо смертной), но все же частью его жизни. Она была ею – тогда, когда он спорил с ней, осуждая ее взгляды, и тогда, когда высмеивал ее слова, ее мысли, ее идеи, ее саму, и даже тогда, когда понимал ее. Несколько месяцев – вот, сколько это было. Шли дни после ее испытания, она готовилась к тому, чтобы получить свою награду – он же больше не давал о себе знать. Сколько бы она не спрашивала о нем – аккуратно и украдкой, словно бы нечаянно и между делом – она не получала в ответ ничего. Он запирался в своих покоях и почти не выходил к семье; Джейн больше не чувствовала за собой его тень, беспрестанно следующую за ее тенью, и это, по меньшей мере, озадачивало ее и сбивало с толку. А потом она вспомнила, что месяцы в жизни бога – ничто. Наверное, лишь когда она облачится в вечность, и свыкнется со своим бессмертием, и станет носить его не как дар, но как обыденность, для нее они, эти невыносимо долгие месяцы, тоже станут ничем, всего лишь крупицей бытия. Дни будут огибать ее стороной, годы облетят золотыми листьями со священного Иггдрасиль, века растворятся за горизонтом, стекут на блюдце смолой от свечи, что озаряла ей путь, и не останется ничего, даже воспоминания. И тогда, возможно, и она надеялась на это, ей снова станет легче дышать. Но дышать становилось лишь труднее. Несмотря на то, что было безукоризненно тепло, над Асгардом нависли тучи, и воздух едва ли не светился от электричества, настолько сильно он был заряжен. Они, эти угрюмые тучи, никак не желали уходить прочь, но накрывали столицу плотным куполом. Асгард готовился к ненастью, она же уже с неделю готовилась стать бессмертной, и день настал. Она решила прогуляться – в последний раз – по дворцовому саду; совсем скоро это (все это – парки, улицы, здания и звезды) должно было стать ее домом – не по рождению, но по предназначению. Она не ожидала увидеть его там. Обида, отчего-то скопившаяся в ней за дни его отсутствия в ее жизни захлестнула Джейн, обида и неизвестная, еще не принятая ею тоска. Она хотела пройти мимо – незаметной и незамеченной, как и он проходил мимо нее эти дни, но он уже услышал ее (шаги или дыхание) и обернулся. Что-то было в нем разбито или испорчено, она видела это по острой, излишне острой линии плеч и скованности рук. Его взгляд, прикованный к ней, длился не дольше ее молчания – Ты уверена? – спросил он, и она не знала, про бессмертие ли он или про что-то другое. Он увидел в ней, стоящей чуть поодаль и бледной, почти что призрачной, замешательство, и продолжил – тихо, но твердо. – Ты должна быть уверена в своем выборе. Это должно быть просто. Просто, как дышать, подумала она. Просто, как жизнь. Как магия. Самый простой выбор – самый правильный. Покажи мне, попросила она. Он протянул к ней руку, вновь понимая ее и приглашая; робея про себя, но не выдавая смятения, она приняла то молчаливое приглашение, и тогда впервые ощутила его – холод, идущий от Локи, из самой его глубины. И сначала не было ничего, кроме того холода, обжигающего столь же яростно, сколь и жар, но затем голубое свечение окутало их кожу, сковало соприкосновение их рук, и она почувствовала еще что-то – эту простую магию, или бесконечность, или же что-то еще сильнее, важнее, необходимее. Она выдохнула. Она смотрела на него, пока он смотрел на их руки, соединенные, сплетенные вместе. Они казались правильными и простыми. И Джейн вдруг почти осознала что-то – безыскусно важное для них обоих, и она хотела сказать ему об этом – он бы помог ей разобраться. Но он опередил ее: – Ты станешь бессмертной, – произнес он, и голос его был не громче шелеста ветвей и их шепота. – Но это не должно изменить тебя. Что-то зеленело в его взгляде, что-то, остро напоминающее принятие, и еще – что-то, что она не могла понять ни тогда, ни потом, уже в своих покоях, с откусанным яблоком в руках, обессиленная сделанным выбором, который оказался сложнее, чем она могла предположить, и (немного) им.***
Это называется камнем бесконечности. Она уходит (практически сбегает) из лечебницы уже на следующее утро, не желающая и не способная оставаться там ни часа дольше, и он находит ее на балконе в восточном крыле, там, где она может наблюдать восход солнца. Она рассказывает о том, что помнит, и молчит обо всем, что связано с ним, тем им, что она видела в иллюзии, называвшей себя реальностью. Он слушает ее внимательно, не перебивая, и вздрагивает, когда она говорит о войне – его рука непроизвольно тянется к шее, и Джейн понимает – это след той самой войны, из которой его выдернули в самый последний момент. Она спиной опирается о резные перила, ощущая через тонкую ткань платья лед и бесстрастность металла, пока Локи глядит мимо нее, вдаль, вновь ощущая на себе гнет и давление недавно утихнувшего прошлого. Она просит объяснить его – все, что он знает, – и он объясняет. – Всего их шесть – камней, осколков Вселенной. В этом измерении они разбросаны по девяти мирам, но там, откуда я прибыл – их стараются собрать, – он отворачивается от нее, но она успевает заметить жесткость, искривившую его губы, нашедшую выход в его голосе: Никто не вправе владеть подобной силой. Он так и стоит перед ней (секунду или две), а потом все же переводит взгляд на нее, синий и поверхностный, и что-то меняется в этом взгляде – неохотно и едва-едва: – В моем измерении ты и правда была носителем одного из камней, но я и представить себе не мог, что они могут быть… разумны. Но они были разумны. Этот камень, очевидно, обладал и разумом, и собственной волей. Он был одним из шести истоков Вселенной, и, раз он просил о помощи – Вселенная была в опасности. Она вспоминает слова – в каждом из измерений ты ждешь его, Джейн Фостер. Возможно, той, другой Джейн Локи был столь же необходим, как и ей самой, и это значит, что, возможно, у них был шанс – и на эту погибающую Вселенную, и друг на друга. Но ему, стоящему чуть поодаль, она не говорит про это – вместо этого она говорит ему иное: Тебе пора возвращаться домой. Он резко вскидывает голову и смотрит на нее едва ли не с удивлением, и она гадает – правильный ли она сделала выбор. В конце концов, в одном из выборов она уже – непозволительно – ошиблась. – Что произошло, Джейн? – и он явно не о камне. Когда она понимает – о чем он, она пытается отвернуться – от него, но он уже рядом, и он, так не любивший чужие прикосновения, крепко держит ее за плечи, препятствуя ей. Ты знаешь, почему я ушел, и это правда, она знает, но это не то знание, что дарует спокойствие. Она произносит: – Ты хотел, чтобы я была счастлива. Ей самой проще так думать. – И что же, ты счастлива? Впервые за то время, что она знает этого Локи, она видит в нем гнев – а ведь она уже почти поверила, что он более на него не способен. (да, да, она счастлива, да, ну, почти). – Почему я ушел? Она больше не находит в себе сил сопротивляться ему, и поэтому она встречает прохладу его взгляда и – практически – не вздрагивает. И она отвечает: Потому что ты испугался.