Чёрный ворон

Вот царица, наряжаясь Перед зеркальцем своим, Перемолвилася с ним: «Я ль, скажи мне, всех милее, Всех румяней и белее?» Что же зеркальце в ответ? «Ты прекрасна, спору нет; Но царевна всех милее, Всех румяней и белее». … Ах ты, мерзкое стекло! Это врешь ты мне на зло. Как тягаться ей со мною? Я в ней дурь-то успокою. Вишь какая подросла!

А. С. Пушкин. «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях»

— У вас такой хорошенький ребёнок! А это мальчик или девочка? — умилительно пролепетала женщина. — …Мальчик. — Правда? Редко увидишь такого красивого мальчика. Поджавшая губы мать малыша не спешила поблагодарить за комплимент, даже не улыбнулась, пока кассирша в магазине не добавила: — Весь в мамочку, да, зайка? Она у тебя настоящая красавица! Заметив едва проскользнувшую на мамином лице улыбку, ребёнок закивал так быстро, что закружилась голова. Странное чувство, будто он сделал что-то нехорошее, ушло. И мама даже подержала его за руку, пока за ними не закрылась дверь. *** — Ваш мальчик такой умный! Он мог бы сразу же пойти во второй класс. Школьный учитель, проводившая тестирование, уже десять минут расхваливала то, как будущий школьник правильно решил каждую из задач на логику, и распиналась о всём том, чего он сможет достичь в этой школе с поддержкой местных преподавателей. — … Не нужно. — Прекрасная, словно сказочная королева, женщина так и не поменялась в лице, будто к нему приклеилась фарфоровая маска. — Не думаю, что эта школа нам подходит… До свидания, — сказала она всё с тем же холодным безразличием и, ухватив своего сына за рукав, насильно выволокла мальчика из кабинета. Ребёнок послушно почти побежал за ней. Хотя не то чтобы у него был выбор: не двигай он ногами достаточно быстро, просто упал бы, запутавшись в них. Он чем-то её разозлил? Его будут ругать? За что?! Он ведь старался, всё учил, чтобы мама гордилась им, он сдал тест идеально… Почему она реагирует неправильно? Все другие мамы вели себя иначе; он видел по пути сюда: они хвалили тех, кто поступил, и успокаивали провалившихся, обещая, что их ребёнок со всем справится после подготовишки. Обнимали, гладили по голове. Его мама была другой. Она почти не прикасалась к нему и никогда не говорила тёплых слов. Мальчик мог бы решить, что его мама просто-напросто стесняется проявлять чувства на людях, вот только дома было тоже самое. Может, она так не умеет? Или он что-то делает неправильно? Его мама самая красивая на свете, словно принцесса, а все принцессы добрые. Может, её просто заколдовали? В сказке принцессу заколдовывает злой волшебник или страшная ведьма, завидующая её красоте. Но заклинание ведь можно снять, нужна лишь настоящая любовь. …Разве они с папой недостаточно сильно её любят? Может, это какое-то другое заклинание? Вернувшись домой, он хочет спросить у папы, но мама начинает говорить с ним первая, и, видя, как сильно папа рад её вниманию, Валера ничего не говорит, чтобы не портить ему настроение. А в тесте следующей школы специально делает кучу ошибок и едва поступает в первый класс. Чувства, что он испытывает, странные. Его ни капли не ругают, но отчего-то сложно этому порадоваться. Зато мама в качестве утешения даёт ему посмотреть мультики перед сном, а папа успокаивает тем, что они с мамой тоже никогда не были отличниками. *** Валере нравится наблюдать за папиной работой. Тот каждый день рисует что-нибудь красивое и выглядит от этого счастливым. Островский-младший уже знает, что рисовать не очень прибыльно, ведь мама жалуется на зарплату папы каждый день. Но разве всё так плохо, папа ведь любит рисовать, разве это не главное? Почему мама не может за него порадоваться? Может, она просто завидует? Валера вот немного да, ведь вместо красок и карандашей его ждёт школьное домашнее задание. Оно не сложное, но очень скучное. Нет совершенно никакого смысла утруждать себя им, особенно когда ты уже знаешь, что должен написать полную чушь. Иначе… а что будет иначе ему совсем не хочется узнать. Ведь мама выглядит довольной, когда он еле получает средний бал, и почему-то злится, стоит его кому-то похвалить. А папа… Папе, похоже, просто всё равно. *** Сегодня в школе из-за него поссорились две девочки. Валера рисовал во время перемены то, что казалось ему интересным. И так уж вышло, что одноклассницы, сидящие с ним рядом, тоже были запечатлены. Конечно, это не осталось незамеченным, а через две минуты лучшие подружки уже были соперницами и врагами. Как чужой интерес к его рисункам перерос в спор о том, в кого из них он может быть тайно влюблён, Валера совершенно не понимал. Ему просто понравились причёски с пышными бантиками и блестящими заколками, а головы пришлось нарисовать, чтобы рисунки не смотрелись странно. Он и цветок в горшке нарисовал. В него он тоже должен быть тайно влюблён? К счастью, учительница объяснила ему, что рисование портрета можно считать за знак симпатии или даже любви. Не обязательно романтической, но обычно рисуют тех, о ком много думают или считаю очень красивыми. Может, если он нарисует маму, та обрадуется? Ведь это будет значить, что для сына она самая красивая. А комплименты мама любит больше всего. …Но почему он никогда не видел, чтобы папа её рисовал? *** — Что это за мазня? …Что? — Только не говори, что это кривое убожество должно было выйти похожим на меня. Мазня? Убожество? Где? Он ничего не понимает. О чём она? Валера рисовал её портрет больше недели и даже показал его учительнице по ИЗО, которая с восторгом уверяла, будто рисунок вышел потрясающим, и даже собиралась вывесить его в Актовом зале. И что теперь? Мама держит свой портрет за угол, подцепив ногтем. И смотрит своим холодным, полным презрения взглядом так, будто это что-то грязное. А у Валеры кажется внутри что-то рушится с грохотом и осыпается обломками скалы, роняя его в ледяную бездну океана. Нет ничего, что он мог бы всю жизнь делать неправильно. Никаких тайн, оправдывающих её поведение, или загадочных причин такого отношения к нему. Его мама не заколдована. Она просто не любит его, вот и всё. Нет, не так: она его ненавидит. ***

Беда в том, что я никому не принц и никому не принцесса.

Я — всего лишь я, и нет у меня никаких доспехов, тем более сверкающих. Я вообще не из волшебной сказки.

Лорел Гамильтон «Анита Блейк»

— Спину ровнее! — Да, мэм. Он честно попытался вытянуться за пределы длины собственного позвоночника, расправив без того расправленные плечи. Возможно, у него даже и получилось… А впрочем, это не имело ни малейшего значения. Прикладывай он все усилия на свете, его бы всё равно не начали хвалить. Скорее, наоборот: чем больше он рвал жилы, тем яростней учитель этикета «макала его лицом в грязь». — Не вижу, чтобы вы старались! Ваши манеры засмеют даже в школьном буфете. Школьники-то? Не те ли семиклассники, которых он запомнил кидающимися едой? — Какое счастье, что я обучаюсь на дому. — Не дерзите мне, Большаков! Дерзит ли он? Вроде бы нет… разве что женщина услышала сарказм в его голосе. — Большаков не моя фамилия, мэм. — …Действительно, вы не достойны её носить. Как грубо. Впрочем, достоин или нет ему без разницы. Он отказался от чужой фамилии, устроив грандиознейший скандал с истерикой и разбиванием хрустальных ваз в лучших традициях любимых мамочкой сериалов. — Как скажете. Женщина осудительно сощурилась. — …Мэм. Спасибо, что не леди. По правде говоря, он не был до конца уверен, может ли Зинаида Питерс, жена обычного британского эмигранта в третьем поколении, по праву требовать, чтобы он обращался к ней, используя слово, что помимо «наставница», с чем он хотя б мог смириться, так же имеет и такие переводы, как «хозяйка» или «моя госпожа». Но его мнения никто не спрашивал. А если бы спросили… Он бы ответил, что будь личность миссис Питерс поприятнее, он без вопросов назовёт её хоть госпожой, хоть королевой Англии. И ему будет всё равно, пока в ответ она зовёт его «Островский», а не «Большаков». Но не судьба. Наверное, следовало разбивать что-то дороже купленных матерью хрустальных ваз, тогда он бы добился своего… Возможно. Отчим был удивительно упрямым человеком, решившим взяться за его усыновление всерьёз. Должно быть, он не мог иметь своих детей, иначе смысл? Зачем возиться с перевоспитанием подростка, притом совсем чужого? Для Германа в этом какой-то смысл был, так что на людях урождённого Островского упрямо продолжали причислять к чужой фамилии, чтобы не портить «образцовость уважаемой семьи». Оо~о, образцовость так и прёт. Валера ухмыльнулся бы, но строгий взгляд преподавателя по этикету это пресёк — в приличном обществе положено держать нейтральное напыщенное выражение лица. Пожалуй, Германа ему было даже немного жаль. Нет, правда; отчиму стоило взять в жёны культурно образованную женщину из обеспеченной, благовоспитанной семьи и вместе с ней, раз уж на то пошло, усыновить младенца, а не возиться с ним — уже готовой личностью, не вписывающейся в эталон наследника богача. А про Кристину он вообще молчит: серьёзно, было ли в ней что-то, кроме жадности и красоты? Нет. Она даже не удосужилась сама выучить все эти занудные правила этикета и поведения в обществе. Надеется, что окружающие будут слишком заняты любованием ею, чтобы заметить её поведение. Пугало то, что, кажется, это работало. Хотелось крикнуть мужчинам: «Куда вы смотрите, кретины?!» Но кто бы его слушал? И это было самым страшным: жадность затмила глаза ей, а её красота всем окружающим. Кроме него. Надменный голос Зинаиды вырвал его из мыслей. — Мои уроки бесполезны для кого-то вроде вас, раз даже базовая сервировка в вашем исполнении сплошное разочарование. Склонившись над столом, она принялась поправлять и без того идеально выложенные им приборы. А в правильности он уверен на все сто процентов: не зря семь дней подряд зубрил правила сервировки. Она это специально, определённо да. Валера бы не удивился, поменяй она фраже местами просто из вредности, лишь бы найти в чём его упрекнуть. Все, кого выбрала ему в преподаватели Кристина, вели себя именно так, будто бы мать специально отбирала только тех, кто ненавидел детей и подростков всей душой. Рука под скатертью сжалась в кулак. Взгляд опустился на сервированный стол и мельтешащие по нему, словно морщинистые тараканы, кисти рук. Лежащий рядом нож для рыбы заманчиво блеснул загнутым кончиком… Что будет, если он проткнёт одну из них, пришпилив, словно бабочку, к столешнице? Точно ничего хорошего. В конце концов, нож даже не особо острый. Им только тараканов и давить. Это бессмысленно, и в результате снова начнётся скандал. Женщина поспешила отстраниться от стола, возможно, проследив за его взглядом. Предупредили её, что ли? Но почему тогда она всё ещё здесь? Так много платят за третирование подростка? Учить-то она его толком и не учит, как и любой другой учитель, нанятый матерью. — Вы можете идти, Большаков, на сегодня всё. Ничего нового. — Да, мэм. До свидания, благодарю за урок. Под пристальным взглядом учителя он встал и выверенным шагом вышел за дверь. Ходить, словно проглотил палку от швабры, было первым, чему его взялись учить. Валера научился, но прошлый учитель этикета предпочёл уволиться. При нём Островский не обдумывал все свои импульсивные порывы так же тщательно. Правда, и до ножа, торчащего из чьей-нибудь ладони, тогда тоже не дошло: он просто взял линейку и врезал по чужой спине в ответ. Хотя какой там врезал с его-то тоненькими ручками? Просто смешно. Вот только репетитор свои собственные меры воспитания не оценил. А жаль. Хорошая ведь получилась шутка, ироничная: как Моська, лающая на слона. Валера вовсе не считал себя чрезмерно жестоким или злым, просто линейка в руках двухметрового дядины — это уже перебор. Что он должен был сделать вместо этого? Заплакать и пожаловаться мамочке? Всем в этом доме на него плевать. Для них он просто грязный холст, который нужно выбелить и сверху написать новую, идеальную картину. Ладно, возможно, насчёт «наплевать» он и переборщил: ведь в этом случае его бы просто-напросто оставили в покое. Но нет: странное дело, отчим спросил о его видении той ситуации и, выслушав, даже не отругал. В тот день в глазах Германа Большакова Валера в первый раз увидел уважение и в его голову закралась мысль, что отчим может быть не так уж плох. Да, взрослый человек с другими взглядами на вещи, выросший в другой среде… Но у него был свой моральный кодекс, и очевидно в нём имелся пункт, запрещающий лупить детей линейкой или чем-нибудь ещё. И не было запрета на самозащиту, даже если агрессор по статусу выше тебя. Кристина теперь тоже не могла поднять на него руку, что не могло не радовать. Ведь даже если их физические силы стали почти равны, он всё равно бы не позволил себе сделать ей что-то в ответ. И так уже он едва мог уважать себя, используя те же приёмы по достижению цели, что и мать… Ну, разве что он в силу возраста не мог никого соблазнять. Но, глядя на себя в зеркало, Валера точно знал: это только пока. С каждым годом он всё сильнее на неё походил. Но не на эту склочную истеричку со льдом в глазах, а на прекрасную юную девушку, что в своё время лишь одной только улыбкой могла влюбить. Она это тоже заметила и с каждым днём ненавидела его всё сильней. Жадность, зависть и ненависть сгубили её красоту даже быстрее возраста, а сам он только расцветал. Какая глупая причина ненавидеть собственного сына. Что он ей сделал такого? Разве он виноват, что был рождён от человека, о браке с которым она сразу пожалела? Специально, что ли, привязал её к быту и роли матери одним своим существованием? Или его вина в том, что на нужды ребёнка пришлось тратить время и деньги, что ей хотелось тратить только на себя? Не он погнал её под венец с обычным, путь и красивым, иллюстратором детских книг сразу же после школы, не он выбрал ей ранее замужество вместо образования, карьеры и саморазвития. И если вся его вина перед ней в том, что он хотел и мог достигнуть всего, чего не смогла она, что кроме личика у него был ум, талант и трудолюбие, которых не было у неё… То почему он должен на своём горбу тащить того, кто всеми силами пытался использовать его в своих корыстных целях, ломая и его жизнь тоже? Он не согласен быть безвольной куклой и инструментом достижения богатства для той, которая и пальцем не пошевелит ради него. Для той, которая всегда винит других, чуть в её жизни что не так. И чтобы вырваться из её клетки, он использует всё, что у него есть, даже доставшуюся от Кристины красоту. Даже всё то, что он на самом деле ненавидел в себе, если это поможет забрать все карты из её рук. В отличие от матери, у него было, чем их дополнить, чтобы собрать стрит-флеш, а может, в будущем и флеш рояль. Он лучше её во всем, и у него всё только впереди. Кристина никак не могла спокойно это принять и, разумеется, вместо того, чтобы гордиться сыном, ставила на его свободу одно ограничение за другим. Стараясь контролировать всё, что его касалось, от поминутного списка занятий и окружения до перечня личных вещей. Вместо того чтобы заняться собственным образованием, теперь, когда у неё были на это и деньги, и время, она решила уповать на красоту, пока и та не ускользнула от неё вместе с любовью Германа, тратя всё больше времени и денег на косметические процедуры, бриллианты и наряды из дизайнерских бутиков. Валера тоже любил всё красивое, а соответственно, и самого себя, чего таить. Но всё же до эгоизма Кристины ему далеко, ведь он по крайней мере чувствовал за свои действия вину. За все скандалы и манипуляции, за все потерянные нервные клетки Германа. Он не позволил себе стать маленьким клоном матери, и потому, в отличие от той, кому не смогут помочь даже крылья от «Виктории Сикрет», смотрелся бы милым ангелочком в любом в драном тряпье. Но отчим ничего настолько явного не допускал, естественно, общественное мнение ведь на кону. Так что Кристина делала со своим сыном что могла: стригла почти под ёжика и даже дома одевала в простой строгий монохром. Зря, кстати: чёрный и белый ему шли, хотя фасоны она выбирала донельзя консервативные и скроенные на кого-то кардинально отличавшегося по фигуре. Как если бы он ходил в школу времён Советского Союза или куда ещё так одевались? «Подростков ведь надо воспитывать, приучивать к строжайшей дисциплине», «дети должны открывать рот лишь с позволения родителей и делать только то, что взрослые им говорят». «Мальчик станет разбалованным и ленивым, если ты будешь позволять ему купаться в роскоши. Разве такой наследник тебе нужен?» — оправдывалась она. На это Герман молчал. Безрадостно, по-видимому: его детство тоже отличалось строгостью, и от того ему было трудно понять, каким без неё вырастет обычный мальчик, не привыкший с рождения жить с золотой ложкой во рту. Как бы там ни было, пока Кристина не переходила условную черту, тот позволял ей всё. Любовь беспощадна. Будучи не взаимной, она ослепляет, даря лживую надежду на ответные чувства. А Герман Кристину любил безответно и слепо, как может только по-настоящему несчастный в своём одиночестве человек. Видя печаль в глазах уже второго мужчины, связавшегося с его матерью, Валера твёрдо обещал себе, что никогда в жизни не позволит любви себя ослепить. В его жизни на первом месте будет он, все его цели и желания, а на втором уже любовь. Иначе он, как Герман, позволит соскоблить со стен винтажные обои, оставшиеся от родителей, и заменить доставшиеся по наследству вазы из китайского фарфора на пусть хрустальное, но страхолюдие из магазина «статусных подарков бизнесменам». …Ему ведь не понравились те новые нелепые стекляшки, да? Валера не хотел бы разбить то, что отчим полюбил. Но раз это не подействовало, то, должно быть, нет: они не представляли ценности для Германа, лишь для Кристины. А с этим Островский вполне мог жить. Особенно после того, как мать избавилась от всех вещей, оставшихся Валере от отца. Как говорится, зуб за зуб и глаз за глаз. Минув обе обеденные залы (на каждый день и для банкетов), а следом общую гостиную, он вышел в коридор. Мазнув пальцем по лакированной столешнице старинного комода, он убедился, что тот идеально чист. Прекрасно, значит, горничные сюда больше не придут до завтрашнего вечера. В отличие от представителя компании, что продаёт всякие вазы и прочий декор. Отчим назначил встречу на завтра так, чтобы Кристина, будучи в спа-салоне, не смогла прийти и снова выбрать дорогущий хлам. Хитро. Хотелось бы верить, что это не простое совпадение. Но перед этим, кроме ваз, желательно сменить и кое-что ещё, что она выбрала, а просто так у Германа не поднимется рука. По мнению Валеры, любые вазы будут лучше старых, да и у отчима вполне нормальный вкус… По крайней мере визуальный. Но есть проблема: коридор, в котором их поставят, просто жуть. А всё из-за новых обоев, выбранных его матерью: кислотно-персиковых с аляповатым выпуклым рельефом золотых роз. Премерзкий цвет, вульгарнейший узор… Естественно, такой кошмар был куплен за весьма пугающую сумму… Да, деньги, потраченные на этот бумажный ужас, безусловно жаль, но, оставаясь на стенах, он наносил большой ущерб его ранимой детской психике, и мальчик искренне надеялся, что Большаков успеет воспользоваться шансом выбрать новые обои самостоятельно. Весь коридор сиял, словно открытка, купленная в супермаркете, руки так и чесались содрать всё до последнего клочка. И в принципе он не был в этом одинок: Герман явно старался не смотреть по сторонам, минуя коридор. А потому сейчас, стянув чёрные кожаные туфли, Валера влез на зачехлённый светло-серым шёлком табурет, позаимствованный по дороге, и, выудив надёжно спрятанную в обуви мини-палитру, вдумчиво рисовал на дорогих обоях реалистичного жука. Это было не первое изображённое им насекомое. Кристина ненавидела беспозвоночных и членистоногих примерно так же сильно, как хозяйственную рутину, так что в укромных уголках коридора уже таились многоножки, пауки и моль. Но их пока что не заметили, а значит, для замены страшненьких обоев таких мер ликвидации ничтожно мало. Так что на этот раз мальчик решился рисовать в центре стены. Огромный рыжий таракан вышел на загляденье. Длинные усики, восемь мохнатых лап. Он жизнерадостно блестел глянцевой спинкой и, кажется, готов был в любой миг пуститься в бег, резво перебирая лапками. И всё-таки чего-то не хватало. Что-то было не так. — Лапок должно быть шесть. Он испугался слишком сильно, чтобы завизжать. Всё тело вздрогнуло и воздух застрял в лёгких, а сердце сделало кульбит, исчезнув где-то в пятках. Было бы глупо помереть со страху в 15 лет. Наверное, потому он ещё жив. Островский развернулся к говорящему лицом, в панике подбирая оправдания, но табурет со скользкой шёлковой сидушкой его подвёл. Рука свидетеля его невинных злодеяний поймала Валеру за плечо, не дав упасть, и в стальной хватке прижала спиной к стене. — Спокойно, юноша. Рисунок не настолько плох, чтоб падать в обморок. Высокий человек в песочном деловом костюме нагло курил сигару прямо посреди коридора. Странный, ни капли не табачный запах щекотал нос, но с перепугу он не мог даже чихнуть. И вместо этого испуганным зайчонком следил за «держащим перед его лицом ружьё» охотником. Голос ловца был женским, костюм с рубашкой цвета хаки и длинными прямыми брюками — мужским. А смеющиеся над его реакцией глаза невероятно жёлтыми, словно лимон. Ого какая… госпожа. Даже политики, входящие в близкий круг отчима, не вызывали в нём такое чувство уважения в первую встречу. Возникало ощущение, будто бы ястреб смотрел на добычу, решая, стоит ли она его внимания. Разве бывает так? Должно быть, ему кажется и глаза просто светло-карие. Не могла же взрослая женщина носить цветные линзы, да? В любом случае весь её вид внушал уважение и трепет. Валера выдохнул, пытаясь успокоиться. Он был бы рад подобному знакомству. Жаль, незнакомка старше его минимум раза в три. Будь она помоложе, мог бы он стать ей другом? Нашлись бы у них общие увлечения и темы для бесед? Отчим определённо бы одобрил такую в качестве близкого окружения наследника. Может быть, у неё есть дети? Он бы не отказался познакомиться поближе. Ему так не хватает тех, с кем можно поделиться чём-то важным, что уже говорить о близких людях и прочих привязанностях. А впрочем, Валера сник: если сейчас она сдаст его горничной, тему можно не поднимать. Кто захочет знакомить своего ребёнка с парнем, рисующим тараканов на стенах? Валера справедливо полагал — никто. — Кто вы? Что вы здесь делаете? — Всего лишь гость, принёсший каталоги ваз. Но разве встреча с представителем не завтра? Странный ответ только запутал ещё больше. «Всего лишь» гость? В таком-то явно сшитом на заказ костюме? Валера был готов поспорить, отчим нальёт ей свой лучший коллекционный виски. А каталоги? Какой вип-гость будет работать вместо доставки? Что там за вазы, если лукбуки к ним приносит вот такая фрау? Алмазные? Валера напряжённо её рассматривал, пока женщина, ухмыляясь, задумчиво взирала на жука. Её рука с короткими ногтями, крытыми бесцветным лаком, по-прежнему сжимала хрупкое плечо — не больно, но достаточно, чтобы заложник не сбежал. Мальчик нервно сглотнул. Это что, типа кабедон такой? Как он вообще должен воспринять ситуацию, когда шикарная взрослая женщина удерживает его, придавив спиной к стене? Главное не паниковать… — Сдадите меня? Наверное, лучше было о таком не спрашивать, чтобы не навести на мысль. Но напряжение заставило его подставиться, лишь бы пытка неопределённостью скорее закончилась. Вернув взгляд на него, женщина ухмыльнулась шире, заставив парня ещё пуще прежнего почувствовать себя добычей. Хотя, казалось бы, куда сильнее? В нём одни тоненькие косточки, честно, он даже на закуску маловат. — Вот как раз думаю. Только не это. Одно дело, когда о его «шкодах» догадывался отчим, но если посторонний человек, весомый в обществе, ткнёт его шалостью Герману прямо в лицо, то это уже абсолютно другой разговор. — Может, не надо, а? Грустные глазки часто выручали его с детства и хорошо работали на женщинах от мала до велика, конечно, исключая его мать. Не став менее милым с возрастом, он пользовался ими и сейчас, надеясь таким образом разжалобить или хотя бы капельку расположить к себе. Раз красота спасает мир, то справедливо было бы начать с его прелестной тушки. Парень состроил самое невинное лицо, какое смог, и жалобно взглянул своему собеседнику в глаза. Хватка разжалась, но что-то пошло не так: дама откашлялась в кулак, скрывая смех. Впрочем, глаза, искрящиеся озорным весельем, свели её попытки притвориться вежливой на нет. О господи, он идиот! Она просто играла с ним и изначально не планировала на него стучать. Какой позор! Лицо и уши заалели аки помидор. Женщина засмеялась глубоким бархатистым смехом, заставив стадо перепуганных мурашек пробежать по спине. Кто-нибудь, закопайте его заживо в саду. — Так уж и быть, негодник, сделаю вид, что ничего не видела. Но только потому, что ты напомнил мою дочь, когда она была… твоего возраста. Печальный выдох женщины направил дым мимо его лица, но парень всё-таки чихнул. — Апчхи! — А, точно, — она взглянула на сигару с удивлением, так, словно видела её впервые. — Нельзя курить при детях, пардон. Одним движением табачное изделие исчезло без следа, а вместе с ним и дым. И тем не менее Валера по инерции чихнул во второй раз. Табурет снова покачнулся под ним, и в тот же миг чужие руки подхватили его, без каких-либо усилий опустив на пол. Он что действительно так мало весит?! Да, он не очень много ест и аппетита часто нет вообще, но всё равно поднять его не может быть настолько просто, особенно для дамы средних лет с еле заметной сединой на висках. Пребывая в лёгком шоке, он пропустил вопрос со стороны гостьи. Кажется, что-то про кабинет. Герман назначил ей встречу в своём личном кабинете? Там, куда даже собственной жене ограничил вход? Похоже, эта женщина его довольно близкая знакомая, но тогда почему он видит её в первый раз? Может, отчим упоминал её, просто Валера не запомнил имя? А, кстати, он ведь так и не спросил странную гостью, как её зовут. — Простите, вы не представились. Она моргнула. Похоже, что вопрос застал её врасплох. — Какой ты недоверчивый. А впрочем, может быть оно и к лучшему. Глафира Вальдемара Арне, если тебе это о чём-то говорит. — Нет, ни о чём. Имя явно не здешнее и старомодное какое-то, что ли. Хотя, учитывая её примерный возраст… ладно, это не важно. — Валерий. Он ненавидел представляться полным именем, одно из них вводило людей в заблуждение, второе же могло создать проблемы. К счастью, похоже, гостью не заботили его фамилия и отчество. — Ладно, Валерий. Ты проведёшь меня до кабинета или как? Куда он денется. — Идёмте, нам в противоположную часть здания. Кстати, а на когда у вас назначено? Стоило ли попытаться срезать, чтобы дойти быстрее? Ему бы не хотелось так скоро лишиться потенциально интересного собеседника. — На завтра. Парень едва не навернулся, зацепившись носком туфли за край ковра. На завтра, он не ослышался? То есть отчим не поменял день встречи? — А что вы тогда делаете здесь сегодня? — Завтра я не смогла бы… по семейным обстоятельствам. — А Большаков об этом знает? Валера замер и его спутница тоже остановилась. Секунду они просто в замешательстве смотрели друг на друга, затем она полезла в чёрную мужскую сумку через плечо и, выудив оттуда телефон, набрала номер, и принялась ждать, пока на том конце не прозвучит уставший голос Большакова. — Завтра никак. Голос в трубке затих. — Поэтому я уже в твоём доме. На том конце что-то упало. Послышались невнятные ругательства на грани литературных выражений. — Скоро приду, встречай. Глафира отключила телефон. — Всё, теперь знает. Веди. А так можно было, что ли? Просто поставить Большакова перед фактом и делать то, что хочется. Она президент какой-нибудь? Босс мафии? Бог? — Кем, говорите, вы работаете? Женщина ухмыльнулась. Похоже, его восхищение ей нравилось. Секунда — и ему была протянута визитка.

Valdemara Galleries

Скупка/реставрация/продажа

антиквариата, объектов искусства и предметов роскоши со всего мира

Он ожидал чего-то более весомого. Хотя доход в подобном бизнесе должен быть впечатляющим. В одном только особняке семьи Большаковых предметов роскоши на пару миллионов долларов, пусть большинство из них приобрели прошлые поколения, а не сам Герман. А ведь таких особняков немало, тем более по всему миру-то. Сколько сотрудников и филиалов в такой компании? И Вальдемара — это ведь её фамилия, нет? Обычно представляются в порядке «ФИО» или «ИОФ», но тогда получается, что «Вальдемара» отчество? Но имя женское, а значит… матчество? Какая редкость. В любом случае оно имеет к ней самое прямое отношение, а значит, в бизнесе она на самом верху «пирамиды». — Семейный бизнес? — Да. Моя дочка основала его всего в двадцать лет. Правда круто? Её глаза сверкнули солнечными зайчиками, словно у ребёнка, ждавшего поощрения родителей. Когда-то он, наверное, тоже так смотрел, протягивая маме свой рисунок. Но для Кристины он был не ценнее мусора. — Очень. Невероятно круто, что у неё была поддержка старшего члена семьи и её достижениями так гордятся, что хвастаются каждому встречному, не перетягивая одеяло на себя. Аж завидно. Он бы хотел, чтобы кто-то так поддержал его. — Но как у неё получилось?.. Простите, я искренне верю в достижение вашей дочери, просто это ведь бизнес, притом серьёзный, где крутятся большие шишки. А уважение таких непросто заслужить даже мужчине средних лет, не то что новичку в этой сфере, к тому же юной девушке. Он сгладил все углы что мог, но всё равно вышло не очень-то тактично. И тем не менее Глафира не обиделась. — Не извиняйся, ты всё правильно сказал. Это действительно было ни разу не легко. Но всё началось с малого: сначала она просто присылала сувениры из своих путешествий. Она мечтала повидать весь мир, и мы решили ей позволить, несмотря на постоянные немаленькие траты. Потом уже, определив в поиске ценностей своё призвание, она нашла способ на этом заработать. И так хобби отчаянного шопоголика стало семейным бизнесом с доходом, что покрыл затраты прошлого и даже больше. Валера выдохнул. Кем мог стать он? Его никто не стал бы финансировать, а у него в кармане ни гроша. Ему определённо не позволят делать то, что хочется, даже бесплатно. Тем более что большинство профессий, связанных с искусством, требовали регулярных вложений в материалы и оборудование. Ткань, краски, швейная машинка, кисти… это всего лишь маленькая часть того, что требовалось было бы купить, а у Валеры нет даже цветных карандашей. Только простой карандаш без маркировки степени мягкости/жёсткости и фиолетовая ручка для занятий, а к ним бумага в клетку и полосочку, тайком изъятая из собственных тетрадей в надежде, что учителям не будет дела до количества страниц. А иногда он мог стащить салфетку из обеденного зала и, намотав её на вырезанного из бумаги человечка, сделать тому какой-нибудь наряд. Вот, в общем-то, и весь его набор, если не брать в расчёт мини-палитру акварели, «украденную» из рождественской хлопушки-крекера, которую ему пока что удавалось прятать от пристальных взглядов матери и прислуги. О том, кем он мечтает стать, не будь ограничений, Валера даже не задумывался. Не мог себе позволить. Чудес не бывает, и дай бог его профессия в итоге будет хотя бы просто в пределах растяжимого понятия «искусство». Это уже счастливый для него финал. Он даже не уверен, что станет свободней с возрастом. Взрослые странные: оставив позади родительский контроль, они сами навешивают на себя новые цепи, такие как общественное мнение. Но вот перед ним женщина, и ей, кажется, всё равно на всякие условности. В сером, пропитанном строжайшей дисциплиной мире Валеры Глафира — словно ураган и глоток свежего воздуха. Будь остальные взрослые такими же, наверное, все дети в мире были бы счастливее во много раз. Есть ли у него шанс стать кем-нибудь подобным в будущем? И как не сгнить, подобно яблоку на засыхающем семейном дереве? Остановившись перед кабинетом Германа и постучав, Валера открывает гостье дверь. И стоит той захлопнуться, уходит. У него есть над чем подумать до следующего занятия. Тёмно-зелёная визитка с золотыми буквами бережно опускается в карман. *** Вернувшись в свою комнату, Валера собирается спрятать палитру в тайник, сооружённый им внутри матраса, но той нет ни в туфлях, ни в потайном кармане брюк. Он уронил её, и та сейчас валяется где-нибудь в коридоре на полу. Скорее всего, там же, где он рисовал. Прямо под табуретом, о котором перепуганный и сбитый с толку горе-художник и думать забыл. Валеру прошиб холодный пот: он оплошал. Если улики кто-нибудь найдёт и сообщит матери, ему грозит глобальный обыск в комнате, не говоря уже о конфискации самой палитры. Нужно вернуться и забрать её, пока Кристины нету дома, а отчим смотрит в кабинете каталоги ваз. Бежать нельзя: не дай бог кто увидит, как «будущий наследник» носится по коридорам сломя голову. Но всё же неприлично быстрым шагом он добирается до нужной части здания. Там пусто, никаких людей — он в безопасности. Палитра отправляется на дно туфли, а после и в тайник, а табурет на место. Валера выдохнул с облегчением, садясь на пол возле своей кровати. Ещё одного обыска он бы не вынес. С прошлого осталось только самое ценное — надёжно спрятанное: палитра, его старые рисунки, шёлковый шарф, расписанный им на занятиях батиком, и фото, которое он стащил из свадебного альбома родителей, где они оба улыбаются. Фото — это напоминание о том, что однажды даже Кристина была счастлива и влюблена, а значит, и для него не всё потеряно. Едва достигшая совершеннолетия, в одолженном подружкой простом белом платье, она сияет, словно россыпь звёзд на ночном небе. Валера никогда её такой не видел. К тому моменту, как он начал что-то понимать, Кристина уже ненавидела свою судьбу, а вместе с ней и всех, кто на неё влиял. Погладив пальцем потрёпанный уголок фото, он вернул его под чехол матраса, попутно наткнувшись на бережно сложённую стопку бумаг. Рисунки: старые цветные и новые на разлинеенных страницах из тетрадей, ручкой или карандашом. «Стопка», — Валера усмехнулся своим мыслям: всего-то десять листов. Ему пришлось выбрать только любимые, чтобы Кристина, сжигая все остальные, считала, что избавилась от всех. Он редко позволял себе их пересматривать: в любой момент в комнату могли войти дворецкий или горничная. Естественно, они бы сдали его, следуя распоряжениям хозяйки. Ведь нравилась она им или нет, но у законной жены больше прав, чем у стороннего ребёнка, даже если ему пророчат роль наследника. То, что тайник находился с противоположной стороны от двери, давало всего пару секунд форы, чтобы успеть спрятать свой клад назад. Но это всё ещё лучше, чем ничего. Листы тихонько зашуршали у него в руках. Сейчас он явно рисовал намного лучше, чем в двенадцать лет. Рыбы, ракушки, рыбы, водоросли… больше рыб. Даже на шарфе морское дно. У младшей версии Валеры явно был пунктик на подводных жителей. Не потому ли, что, рисуя их, он чувствовал себя счастливым, поверив, что в итоге всё у него будет хорошо? Не то чтобы Валера больше не считал так, просто теперь он понимал, насколько путь к этому будет долог и тяжел. Но он не сдастся и станет тем, кем хочет быть, даже если придётся ждать десятилетиями. А всё из-за того странного парня в музее и его слов. Валера так часто прокручивал момент встречи с ним в голове, что смог бы записать их разговор дословно и по сей день. Это вообще нормально так много думать о ком-то своего же пола? Мечтать о новой встрече и верить, что герой его фантазий так же надеется увидеться с ним вновь? В этом ведь нет ничего странного? Ему было 12, о чём речь? Он мог испытывать лишь чисто платоническое влечение к тому, кто разглядел его, понял и поддержал. Но почему он до сих пор не покинул его головы? Островский не был уверен в том, что чувствовал, или не хотел верить, что с ним ещё хоть что-нибудь не так помимо генетической предрасположенности к бессовестной манипуляции людьми и постепенно прогрессирующей паранойи. Валере больше не 12, и иногда он даже рад, что плохо помнил, как тот парень выглядел. Ведь временами ему казалось, что в ином случае его детская симпатия могла бы ненароком приобрести совсем другие, не такие уж невинные черты. Островский искренне надеялся, что беспокоится об этом зря. Он ведь нормальный, да? Хотя бы по шкале того, насколько может быть нормальным парень, выглядящий, как девочка. Генетика сыграла с ним дурную шутку, взяв за основу доминантные гены матери и слишком мало от отца, который, впрочем, тоже был смазлив. Спасибо ей, конечно, за такую красоту, но всем было бы проще, будь он обычным парнем. Он бы хотел быть сильным и высоким, начитанным и всесторонне образованным. Иметь вес в обществе, способность себя обеспечивать и не заботиться о мнении толпы. Но без возможности сразу заполучить всё это, естественно, что его восхищает сочетание всех этих черт в других. И он не может ничего поделать с тем, что эти люди в большинстве своём мужского пола. Ведь так работают стереотипные стандарты в нашем обществе. Валера просто парень с необычным типажом, редким среди встречаемых им девушек настолько, что он зациклился на человеке, с которым был знаком от силы полчаса. Может быть, пообщайся они дольше, Островский бы столкнулся с разочарованием. Он редко позволял себе привязываться к людям и возносить кого-нибудь на пьедестал или провозглашать всемирным злом, хотя обычно, как Валера знал, подростки делят всё на чёрное и белое. Когда-то даже у Кристины было сердце. Может, однажды она снова сможет чувствовать любовь. Люди не идеальны, и он это понимал… Пока мысли о парне из музея не посещали его голову. Даже Глафира пролетала по критериям, хотя, конечно, в основном из-за замужества и возраста. Но даже одного её существования хватило, чтобы пробудить надежду, что где-то есть ещё подобный человек и, может, даже девушка. Это могло бы сделать его жизнь намного проще. Рисунок на бумаге серым грифелем размазанный, а образ, что остался у Валеры в голове, ещё мутнее. Он помнил только ярко выраженные черты: высокий рост, светлые волосы и кожу, довольно острые черты лица, длинные ноги и широкий разворот плеч. И голос — его он сохранил в памяти более отчётливо; хриплый, насмешливый, влюблённый в каждое произносимое им слово. Словно мечта. Мечта быть тем, кем ему не позволят стать: самим собой. Это так глупо: увлечься тем, кому даже не посмотрел в глаза. Но, чёрт возьми, когда у него что-то было по нормальному? Да никогда. Так что, возможно, в этом даже есть что-то хорошее: тайна, которая принадлежала только ему. А то, о чём никто не знает, у него никогда не смогут отобрать. Так же, как глядя в зеркало, он признавал свою девчачью красоту, лучше признаться хотя бы самому себе в том, что ему не так уж важен чужой пол. И у него был вполне сформированный типаж, будь это парень из музея или шикарная, но слишком взрослая Глафира: ему нравились сильные, уверенные в себе люди, не обделённые умом и чувством юмора. Признав это, он сможет быть самим собой хотя бы в собственной фантазии, пока живёт под гнётом ожиданий других людей. Возможно, в этом случае он сохранит свой внутренний мир целым. А парни… парни это просто ещё одна из недозволенных ему вещей, как рисование и яркие цвета. Пока никто не знает, и проблемы нет. Да? Осталось найти девушку своей мечты. Удачи ему… Кто-то постучался в дверь и, вздрогнув, парень спешно спрятал «нелегальщину» в тайник. — Войдите. Зашла горничная — явно новенькая, другая бы не утруждала себя стуком в его дверь. Наверное, она ещё не знала о его статусе. Будет печально, если тоже станет относиться к нему, словно к пустоте. — Вам передали не опаздывать на ужин. — Спасибо, я приду к положенному времени. Валера и сам рад бы был прийти раньше, ведь Кристина-то как раз предпочитала опаздывать, чтобы эффектно вплывать в столовую, когда все остальные уже собрались. Но нет, возможности быстро поесть и скрыться до её прихода не предвиделось. Герман старался поддерживать видимость дружной семьи, так что пока она не явится, еду даже не подадут. Хотя определённое преимущество в том, чтобы прийти в зал первым, всё же было: он мог сесть с противоположного конца стола и даже Герман ничего ему не скажет. Сам отчим всегда садился во главе, а жаждавшая получить его внимание Кристина справа от него. И каждый раз, когда отчим пытался намекнуть Валере сесть поближе к ним, она его всячески отговаривала, не позволяя двум мужчинам в доме сблизиться и не дай бог найти общий язык. Видимо, помнила, как ловко сын манипулировал родным отцом, и не хотела потерять авторитет. Впрочем, Валера всё равно не сел бы рядом с Германом, ведь это означало сесть напротив женщины, пытающейся выжечь в нём дыру глазами. Ему и так едва кусок лез в горло, совсем загнётся ведь. Длинный обеденный стол, когда-то показавшийся Валере бесконечным, сейчас едва спасал от ядовитых взглядов его матери, как далеко бы он не сел. И этот ужин не собирался становиться исключением. Стоило отчиму занять положенное место, как пожилой дворецкий вновь открыл двустворчатые двери, на это раз впуская в зал Кристину, привычно разодетую и сияющую крупными кристаллами Сваровски на платье мини, словно рождественская ель. Прекрасно, просто замечательно будет, если яркие блики от этих камешков наконец выжгут его многострадальные глаза. Как пол ещё не устелили красными ковровыми дорожками, если она даже на семейный ужин рядится так, будто бы на Мет гала собралась? Отчим на её фоне выглядел серым пятном. Уставший, вымученный Герман смотрелся лет на десять старше собственного возраста. И с каждым днём круги у него под глазами всё темнели, а волосы сильнее покрывались сединой. А ведь ему едва за пятьдесят. Валера искренне надеялся, что его вклад в такое состояние приёмного родителя был минимальным. Всё-таки жалко мужика: Кристина треплет ему нервы, старательно вытирая подошвы своих дизайнерских туфель обо всё, что не имело отношения лично к ней, и держала Германа на привязи, используя его любовь. А тут ещё и он — маленький клон ревнивой истерички. И то ему не этак, и всё ему не так. Красивый дом и вкусная еда, лучшие репетиторы, высокое положение в обществе и впечатляющее наследство. А глупый мальчик всё кричал и бил посуду. Герман просто не замечал того, что происходило у него прямо перед носом. С его стороны всё выглядело по-другому, и обвинить можно разве что его образ жизни и родителей, не показавших на своём примере нормальную семейную любовь. Выросший в строгости и оставшийся один, он просто хотел найти счастье и, встретив яркую эффектную Кристину, решил, что она та, кого он искал. И о чудо, у неё даже был сын. Вот только мальчик этот совершенно не шёл с ним на контакт и вместо этого устраивал отчиму одну проблему за другой. На его месте Валера сам бы от себя устал. Честно, он бы давно уже придумал себе наказание. А Герман, нет, Большаков-старший всё терпел. В первое время Валера его просто ненавидел; из-за него Кристина бросила его отца и добилась судебного запрета на их общение. А после силой забрала Валеру в чужой дом, ведь некому богатому козлу нужна была семья для поддержания общественного мнения, включая мальчика-наследника, которого тот бы не смог заделать сам. Валера собирался превратить существование мужчины в ад. Но после случая с линейкой он передумал, сосредоточившись на превращающей обе их жизни в ад Кристине. Провести жизнь с этой ужасной женщиной Герман не заслуживал. Ведь отчим был лучшим человеком, чем его мать. Сама способность полюбить кого-то уже ставила Большакова выше в его глазах. Но, к сожалению, любовь слепа, а он любил её и демонстрировал ей свои чувства как умел: давая то, чего она хотела. А ненасытность этой алчной женщины хотела ВСЁ и не монетой меньше. Каждый миг жизни Германа должен был быть посвящён лишь ей: от «времени с семьёй» до заработка денег на любой её каприз. С каждым днём отчим выглядел всё более уставшим и измученным, а мальчику, смотревшему со стороны, неотвратимо становилось тяжелее на душе. Герману было бы лучше развестись. Валера это прекрасно понимал и сам в первое время после осознания пытался отчима к подобной мысли подвести. Но их развод прямо сейчас означал бы, что не имеющий возможности сбежать Валера останется с Кристиной наедине, лицом к лицу без призрачной поддержки человека, способного хоть как-то на неё влиять. Конечно же, она быстро найдёт себе новенький денежный мешок, но кто сказал, что с новым отчимом Валере хоть немного повезёт? Большаков мог развестись с Кристиной и избавиться от неё в любой момент, но 15-летний Валера не мог выйти из-под опеки матери ещё три года. И даже так, куда бы он подался после совершеннолетия? В коробку под мостом? Валера не питал никаких романтический иллюзий насчёт побега из дому. С хорошенькими мальчиками на тёмных улицах не происходит ничего хорошего. А средств на содержание себя у него не было и взять их неоткуда. Кристина ни за что не даст ему обрести финансовую независимость, пока может получить с сына хоть каплю выгоды. А потому, как совестно бы ему ни было, он попросту не может позволить себе спровоцировать этот развод ещё три года… минимум, если вдруг повезёт и отчим не дойдёт до этой мысли сам. Но жить так дальше он тоже не мог, совесть замучает. Валера должен сделать что-нибудь хорошее для Германа, желательно ещё и с пользой для себя. Просто перестать буянить недостаточно. Нужно как-нибудь сблизиться, чтобы уменьшить влияние, оказываемое на него Кристиной. Заняться чем-то, чем обычно занимаются отец и сын со скидкой на аристократичный образ жизни первого. С родным папой Валера учился ездить на велосипеде и свистеть на фантиках. Ходил с ним в зоопарк, и тот показывал, как рисовать разных животных. Ещё они делали бутерброды с рожицами, когда Кристина не хотела ничего готовить, то есть почти всегда. Но отец так просто сдался, отказавшись от возможности видеться с сыном, как будто не ценил их общие моменты, не нуждался в нём. Судебный запрет? Чушь. Валеру, будь у него сын, оставшийся на попечении кого-то вроде его матери, не смог бы остановить даже тюремный срок. Роману же всего лишь полагался штраф. Папа всегда был слаб характером… А Герман, кажется, действительно хотел детей. Возможно, стоило дать отчиму хотя бы шанс. Они могли бы просто быть в хороших отношениях, если не стать семьёй. Но что у них вообще могло быть общего? Валера не играл в гольф и не охотился, не вёл бизнес и не разбирался в марках машин. А отчим? Что вообще Островский знал о его увлечениях? Какие жанры он любил в литературе? А фильмы? Музыку? Есть ли у них двоих точки пересечения интересов? Герман и без того не сильно разговорчив, а монополизировавшая его внимание Кристина и вовсе не давала им долго быть наедине, так что у них даже не получалось нормально поговорить друг с другом, не то что сблизиться. А им действительно было что обсудить, ведь если кто и мог дать ему свободу выбора, то это Герман. И вряд ли кто-то, получивший всесторонне образование, не стал бы вносить разнообразие в его учебный план. Валера, например, был не против посещать уроки музыки и танцев, да только кто ему позволит? Про рисование или шитьё не стоило даже говорить. Возможно, он сумел бы научиться играть в гольф и теннис, но мать не выпустит его из дома, в клуб или на корт. Он мог отличить красивую машину от некрасивой. Знал, что нужно жать на газ и тормоз, крутить руль и заливать бензин… На этом, в общем-то, его познания заканчивались, но даже если он решит их углубить, какая ему в жизни польза от подобного, если во все его редкие вылазки из дома за руль сядет шофёр? Разве что в будущем угнать машину и к чертям свалить из этого дурдома. Ага, и потом жить в ней где-нибудь на обочине. Парень уныло воткнул вилку в одну из подданных к столу закусок. Чёрт, снова что-то странное. Что на этот раз? Улитки? Лягушачьи лапки? Устрицы в кляре? А можно как-нибудь разок без этого? Его желудок плохо приспосабливался к экзотике. Да и на вид не очень. Кристина снова впала в помешательство на роскоши, скоро заменит столовое серебро на золото. Тарелку с так и ненадкушенной закуской забрали. Вынесли суп. Суп с рыбьей головой. Она там плавала, таращилась своими мутными глазами ему в глаза. Спасибо, больше он не голоден. Ни капельки. Мать сверлила его взглядом с противоположного конца стола. Её глаза похожи на топазы, правда не те, что моряки брали с собой вместо амулетов в плаванье, а синтетические, выращенные в лаборатории подделки. Валера мельком подумал, что рыбьи были не такими уж и страшными. Желудок свело, и второе блюдо ему всё-таки пришлось немного съесть. Что-то мясное, перемолотое в вязкий, зеленовато-бежевый паштет. Валера рад не знать, из чего «это» состояло. Мучения закончились после десерта. Теперь можно уйти сбежать, пока Кристина отвлеклась восстановлением немного стёршейся помады. Главное, чтобы отчим не решил его становить: «время с семьёй» и все дела. Вот он уже заметил, что мальчишка встал, и собирался намекнуть ему остаться. Может быть, в другой раз. Не дожидаясь фразы в свой адрес, Валера покинул стол, спонтанно решив улыбнуться отчиму в знак прощания. Кажется, Герман удивлён. Хороший старт. *** Ждать, пока мать уедет в город по своим делам, пришлось как будто вечность, хотя раньше ему казалось, что она ездит потратиться едва ли не два раза в день. А путь к кабинету отчима Валера, напротив, преодолевает слишком быстро, хотя старался идти медленно, как мог. Сложно представить, как тот отреагирует на неожиданную просьбу мальчика, который никогда не проявлял должного интереса к чему-либо, связанному с бизнес-экономикой. Да и вообще начнём с того, что никогда не заговаривал с ним первым… В общем, вы не ослышались, именно бизнес-экономика. Кем бы он ни хотел стать в будущем, если Валера собирался выживать самостоятельно, то эти знания никак не будут лишними. А Герман, сам будучи бизнесменом, не мог не порадоваться подобной инициативе. К тому же если отчим усомнится в его искренности и мотивах, то у Валеры припасена проникновенная история о том, как сильно его впечатлил рассказ Глафиры о её дочери, начавшей бизнес в юном возрасте. И это далеко не ложь, хотя Валера был скорее впечатлён тем, как Глафира к этому относится. Совестно ли ему ли ему за маленький обман? Сложно сказать: отчим решит, что мальчик наконец решился стать его наследником, а он на самом деле просто озаботился «финансовой подушкой безопасности» на случай будущего развода, чтобы остаться независимым от матери. При этом он искренне верил, что в итоге так будет лучше для всех… Естественно, кроме Кристины, но если кто-то точно заслужил остаться без гроша в кармане, то это она. Да и ей по-любому будет полагаться компенсация. Герман всё ещё был молод для мужчины, богат и вполне привлекателен, такой в два счёта найдёт новую жену с ребёнком или без него. Какое ему тогда будет дело до неродного сына от первого неудавшегося брака? Да никакого, и Валера даже не обидится. Но пока они всё ещё притворялись семьёй, он сделает хоть что-нибудь, чтобы Герман не чувствовал себя таким несчастным и одиноким в браке с его матерью. Возможно, он тогда и сам сможет вздохнуть свободно, имея за спиной надёжную фигуру взрослого. Если он скажет, что хочет получить знания из сферы бизнес-экономики, то Герман ни за что не откажет ему. И даже Кристина не найдёт аргументов, чтобы отговорить отчима. Ведь заинтересованность в ведении дел — это именно то, чего Герман пытался добиться от него всё это время. Набрав в грудь побольше воздуха, Валера неуверенно постучал в тяжёлую дубовую дверь, ту, что всё время старательно обходил по дуге. Сегодня он попадёт внутрь в третий раз за два года; первый был в день, когда он переехал, второй — после скандала, связанного с линейкой. Сейчас, стоя перед дверями в личный кабинет Германа, Валера понимал, что совсем не помнит дизайн помещения, ведь оба посещения ему было совсем не до того. А зря, ведь удели он тогда этому больше внимания, возможно, уже знал бы, как сейчас построить разговор. Личное и рабочее пространство могло на удивление много рассказать о собственном владельце. Тем более что Герман не спешил пускать туда Кристину, а это о чём-то да говорит. Будь у Валеры комната, куда не может войти его мать, то это помещение стало бы складом самых ценных, дорогих его сердцу вещей. Но руководствовался ли отчим тем же ходом мысли? Раз позволял жене издеваться над остальными помещениями особняка, то неприкосновенность его кабинета может быть вызвана подсознательным желанием защитить себя. Вот только вряд ли Герман это понимал. Скорее всего, оправдывался чём-то вроде того, что станет постоянно отвлекаться, если с ним в помещении будет красавица-жена. — Войдите. Валера втиснулся в приоткрытую дверь и замер рядом, постаравшись слиться со стеной. «Спокойно» — пожалуй это слово лучше всего подходило для описания атмосферы. Кажется, даже уютно, особенно от того, как лакированная деревянная обшивка на стенах мягко подсвечивалась заглянувшим в окно солнечным светом. Большая часть стен занята книжными полками и кое-где стояли крытые стеклом археологические экспонаты с бронзовыми табличками: оружие, статуэтки и бижутерия, глиняные кувшины, блюдца и прочие древности. Похоже, отчим их коллекционировал. Крутое хобби и явно затратное. Не удивительно, что он знаком с кем-то вроде Глафиры, что собирала по миру разный антиквариат. Возможно, что-то на этих полках доставлено лично ею, а Герман особый клиент, ради которого она поставляла объекты древнее основного ассортимента. Из серого здесь только мраморные вставки на полу да костюм отчима, и на мгновение Валере стало стыдно за 13-летнего себя, судящего о личности мужчины только по общепринятым стереотипам. Герман сидел за массивным рабочим столом и до сих пор не поднял головы, дописывая что-то ручкой-паркером на бумагах. Он ведь не мог решить, что это горничная пришла прибрать пыль? Валера без понятия, должен ли он был что-нибудь сказать. Он никогда не заходил в чей-либо личный кабинет. Его даже к директору и завучу не вызывали. Вдох-выдох. — Извините. Отчим замер над документами и поднял удивлённый взгляд. Валера очевидно где-то в конце списка тех, кого он ожидал увидеть в своём кабинете, тем более по личной инициативе. Кажется, Герман растерялся. И тем не менее стопка бумаг отодвинулась, а ручка поспешно отправилась на стилизованную под мини-глобус подставку в углу стола. Теперь всё его внимание обратилось на подростка, и Герман, не зная куда деть руки, сцепил их на столе. — Ты что-то хотел? — Мы можем поговорить? …Или мне лучше зайти чуть позже? Он не хотел никого отвлекать от работы. Возможно, лучше дать себе Герману время собраться с мыслями. Ему просто стало совестно за обман от того, как очевидно отчим рад чужой инициативе. — Да! Да, конечно… — Он поискал взглядом свободный стул и тут же сник, увидев, как тот далеко стоит. С явным усилием мужчина подавил желание встать и передвинуть его поближе. — Присаживайся. Стул тяжеленный, Валера точно не подписывался на такое, но, сделав всё, что в его силах, перетащил предмет мебели на комфортное для себя расстояние. Два метра, если считать стол — намного ближе, чем мальчик привык. — Так что ты хотел обсудить? Давно он не видел отчима таким воодушевлённым. Сесть ближе было хорошей идеей. — Я тут подумал… — «Давай же, ты два дня обдумывал, что собираешься сказать!» — …и мне кажется, что тех уроков, что я посещаю, недостаточно для полного образования. В смысле мама старалась выбрать то, что, как ей кажется, будет полезным, но всё-таки она ведь и сама в этом не специалист… Для нас обоих этот образ жизни нов и… Простите, но ведь нас с ней ждёт разное будущее: ей никогда не нужно будет самой управлять бизнесом и зарабатывать на жизнь. Составляя моё расписание, она решила, что не надо сразу меня этим нагружать, но разве не лучше начать раньше, чтобы больше успеть? Мама не знает, сколько всего нужно выучить, чтобы вести дела, поэтому мне кажется, что будет лучше, если программой моего образования займётесь вы. Ну вот, он высказался и назад дроги нет. Кабинет погрузился в неловкую тишину. Герман устало выдохнул. Конечно же, ему не очень-то хотелось делать что-либо наперекор решениям Кристины. Мать умела надавить на совесть и заставить других почувствовать себя виновными во всех смертных грехах. — …Ты не пытался говорить об этом с ней? Просто смешно. Как этот взрослый человек дожил до своих лет таким наивным? — Я не хочу её расстраивать. — Это, наверно, самая большая ложь в истории. — Она очень чувствительна, когда указывают на её ошибки, особенно когда это делаю я, имея меньше жизненного опыта. «Чувствительна» — это даже преуменьшение. — Что ж, тут мне не чем тебе возразить. Кристина в самом деле очень нежная и ранимая натура. Да уж… Обидчивая, словно скунс, который вместо вони выпускает яд. Не то чтобы он мог сказать такое влюблённому в Кристину человеку, но всё-таки как можно этого не замечать? — Так чего именно тебе кажется не хватает? О, его список очень длинный, но план есть план, а значит, ему нужно следовать. — Возможно, что-нибудь из бизнес-экономики. Мне стыдно признавать, но я даже не представляю, что именно для этого нужно учить. Но у меня неплохо с математикой, так что мне кажется, что экономику можно попробовать уже сейчас. И, может, мне можно заняться спортом… хоть каким-нибудь? Я понимаю, что для большинства спортивных игр нужна компания, а у меня никого нет… но, вероятно, я скоро не смогу даже подвинуть себе стул. Парню не нужно делать вид, что он смущён, лицо и так напоминало цветом помидор. Стул был хорошим выбором: отчим видел, как он едва не надорвался только что. Ему ведь нужен физически здоровый будущий наследник, да? Возможно, это просто была мимолётная галлюцинация от нервного напряжения, но Герман ведь улыбнулся секунду назад? — Мне кажется, ты прав, и я подумаю, что с этим можно сделать. — Спасибо. Ему пришлось сдержаться, чтобы не закричать от радости, вскочив со стула. Хотя это могло бы ещё больше убедить отчима в том, что он согласился выполнить его желание не зря. Не пришлось даже распинаться о вдохновении историей Глафиры, Герман и так не против был помочь. Теперь главное, чтоб мать не смогла его отговорить. Впервые за всю жизнь Валера стал свидетелем невероятного: мужчина, любящий Кристину, не согласен с ней. Любые её попытки возразить или оспорить бились о скалы из практичных и простых решений отчима. «Любимая, я понимаю, что мальчик и так нагружен, но ведь он сам попросил. Джентльмен должен брать ответственность за свои слова». «Да, сложно найти толкового и опытного репетитора, готового учить его с нуля, но я мог бы позаниматься с ним основами и сам». «Ты права, дорогая, у меня мало свободного времени. Но мальчик мой наследник, я должен уделять ему внимание. Он уже не ребёнок и не настолько энергичен, чтобы общение с ним выбило меня из сил». Даже в самых невероятных грёзах Валера не допускал мысли, что отчим станет лично заниматься с ним. Надеялся, что тот хотя бы сам найдёт ему учителя и после в лучшем случае им будет что пообсуждать в столовой, когда он уже станет понимать что-то по теме. А тут они и вправду смогут проводить вместе намного больше времени без перетягивающей на себя внимание Кристины. Это хороший шанс узнать друг друга лучше. Везение на грани фантастики. Валере казалось, что уж ему-то так повезти просто не могло, особенно когда Герман оказался хорошим преподавателем, подробно и терпеливо объясняющим действительно любимый им предмет. Чужой энтузиазм заразен, и вопреки всяким опасениям занятия вовсе не показались Островскому мучением, необходимым ради далёкого будущего. Манипулировать людьми нечестно, но парень убеждал себя, что ради цели иногда немного можно: так, восхитившись парадным костюмом Германа для свидания с женой, и ненароком высказавшись, что он больше не ребёнок, чтобы его одевала мама, Валера получил несколько поездок в магазин. И пусть на этот раз покупки под контролем отчима и всё ещё в строгом классическом стиле, но всё-таки они пошиты по его фигуре и есть некое разнообразие в цветах. Валера ничего не клянчил и не тратил много, стараясь показать Герману разницу между собой и до неприличия жадной Кристиной. Всегда аргументировал все свои просьбы, выборы и траты, чтобы дать отчиму возможность отказать или не согласиться с ним. Но тот, кажется, вне себя от радости, что наладил отношения с ребёнком, который ни в какую не хотел признать его отцом. Островский искренне надеялся, что скоро отчим взглянет на всё трезвым взглядом, но… до сих пор его планы шли хорошо, а значит, можно потихоньку делать следующий шаг. С выбором спорта закономерно появились сложности. На удивление не только связанные с протестом матери. Командный спорт просто не для Валеры, как бы он не надеялся за счёт него немного влиться в социум. Для сильных и высоких парней его возраста Валера не потенциальный член команды, а балласт. С парными противостояниями вроде тенниса тоже всё плохо: он не соперник даже младшим девочкам. А до ближайшего бассейна и спортзала долго ехать, это полностью ломает дневной график. В конце концов ему повезло: тренер по теннису заметил его гибкость и предложил Герману попробовать отдать парня на занятия по спортивным танцам, которые вела его знакомая. Не видя причин отказывать, а только заинтересованность со стороны ребёнка, отчим решил: а почему бы и нет. В конце концов его и самого в своё время учили танцам, очень даже полезное умение. Словно с цепи сорвавшаяся мать давила на ненадобность и бесполезность танцев для мужчины, на то, что это женское занятие и сын просто потратит время, предназначенное для учёбы. Когда же её уловки не сработали, она ткнула пальцем в то, что сын и без того похож на девушку, а танцы только сделают его ещё менее мужественным, обрекая на насмешки и позор. Должно быть, где-то взорвалась сверхновая одновременно с тем, как свистнул рак, потому что впервые за историю вселенной Герман не просто не был с ней согласен, а разозлился. Он не кричал, но выражение лица, с которым он спросил её, насколько женственным ей кажется собственный муж и не стыдится ли она такой компании, само дало понять степень его обиды. — Что ж, дорогая, в следующий раз, когда на званом вечере моих бизнес-партнёров другие пары будут танцевать, я, так и быть, не опозорю тебя своим недостойным джентльмена поведением. Тот день Валера с наслаждением обвёл в воображаемом календаре как праздничный: отчим впервые встал на его сторону по собственной инициативе. Приятно, чёрт возьми, но по-любому будут некие последствия: Кристина ни за что не смирится с поражением и будет мстить. Но это завтра или днями позже, просто нужно держать ухо востро. Можно ведь пока радоваться маленькой победе? Почему бы и нет? От танцев у Валеры всё болело, но ему нравилось безумно. В группе не много мальчиков, так что его приняли с распростёртыми объятиями, несмотря на рост. В конце концов, там были девочки младше, то есть ниже него, с которыми его можно поставить в пару. Танцовщицы красивые, пусть и не совсем в его вкусе. В них не было ничего, что он терпеть не мог в своей матери. Трудолюбивые, старательные, терпеливые с ним, новичком. Они по-настоящему прекрасны как в своих простеньких платьях для тренировок, так и в сверкающих пёстрых нарядах для выступлений. Такие вызывали уважение: эти хрупкие на вид феи сражались со своими телами каждый день, заставляя спину прогибаться ниже, а мышцы тянуться сильнее. Делали вид, что ноги на высоких танцевальных каблуках способны двигаться столь же изящно спустя часы упорных тренировок, даже когда они от кончиков пальцев до бёдер горели огнём. Как ни печально, но Валере никогда их не догнать, каким бы гибким и пластичным он ни был от рождения. Он приезжал два раза в неделю, они же ходили на занятия почти каждый день с детства. И пусть спустя год танцев он подтянулся, став хоть чуть-чуть менее хилым, но очевидно, что он никогда не сможет поднимать свою партнёршу в танце, ему не выполнить даже самой простой поддержки. Да что уж там, единственная теперь подходящая ему по росту девочка уже носила туфли на самом допустимо низком каблучке. Марина была рада, что партнёр у неё хотя бы есть, ведь мальчиков в их школе на всех отчаянно не хватало и многим девочкам приходилось учиться танцевать друг с другом. Тем, что привыкнут танцевать мужскую партию, потом сложнее пробиться на соревнования, и с этим ничего нельзя поделать. Но несмотря на то что у неё партнёр был, они оба прекрасно понимали, что к тому времени как Валера будет достаточно умело танцевать, её даже совсем плоские туфли не спасут: если Марина хотела выступать и ездить на соревнования, партнёра ей придётся поменять. Глядя на то, как больно ей всё это ему объяснять, Валера понимал — распад их пары к лучшему. Она делала вид, что справится с их расставанием, но красные от слёз глаза выдавали её ночные рыдания в подушку. Марина влюблена в него, она особо этого и не скрывала. И бросая его из-за роста, чувствовала себя просто отвратительно. Валера не влюблён и ему очень жаль: Марина классная, добрая, умная, красивая. Все остальные парни в группе полны лютой зависти, и ей действительно будет лучше танцевать с кем-нибудь из них. Ведь жизнь Валеры — пучина отчаяния, и он не собирался тянуть её с собой на дно. Марина просто хотела танцевать, она не заслуживала быть морально уничтоженной амбициями его матери. Валера успокаивал её тем, что совершенно не обидится, если Марина обменяет их партнёрство на мечту. В конце концов будь у него самого выбор и на кону стояло его собственное будущее, то он бы поступил именно так. Просто пока этого самого выбора как такового нет, он будет брать от танцев всё, что они могут предложить… Пока ему позволял рост. Пока он всё ещё не тянул свою партнёршу вниз. Пока выбора между мечтой и любовью не стояло. Марина не единственная: почти все девушки в его группе испытывали к нему как минимум симпатию. Стоило ему вдруг остаться без партнёрши, как они почти подрались за него, несмотря на рост. Валера отказал каждой из них. Он знал, чем закончатся их необдуманные действия, и не хотел бы снова через это проходить. Они бы сами вскоре отказались от него, стоило только понять, что он мешал их навыкам прогрессировать. Ему хватит и статуса общей замены. В отличие от девушек, парни-танцоры чувствуют надобность подкалывать его на тему роста и комплекции, мол, ему лучше самому танцевать женскую партию, раз для мужской он бесполезен. Странно, но он совсем не чувствовал себя обиженным: дома Валера повторял за девушками перед зеркалом — шикарно смотрелось, жаль что без каблуков, он бы не постыдился как-нибудь примерить. Но несмотря на полное отсутствие желаемой реакции, подколы продолжались: в один из дней самый высокий из парней на спор подхватил его, подняв в поддержке. Не видь Валера, что события вели именно к этому, то непременно опозорился бы, завизжав, как младшеклассница. Чужие руки у него на талии ощущались странно, скорее щекотно, чем как-либо ещё, но нежные ладошки девушек чувствовались совсем по-другому. Не то чтобы он успел много проанализировать за те мгновения, что был удерживаем в воздухе, но дискомфорта вроде не было. Разве что он малость испугался высоты. Возможно, будь этот шутник немного красивее… а хотел ли он знать, что было бы? Парень взглянул ему в лицо, надеясь на забавную реакцию, но не увидев таковой, а лишь спокойное, по-девичьи смазливое лицо в неожиданной близости от собственного, смутился сам и поспешил вернуть его на лакированный паркет. Ну что ж, по крайней мере он тут не один в таком смятении, пусть оно и не отражалось у него на лице. С тех пор его никто не доставал, но это больше не имело особого значения, ведь спустя ещё пару месяцев Валера бросил танцы, получив от них гибкое и подтянутое тело вдобавок к множеству ярких воспоминаний. Пора было сосредоточиться на укреплении хороших отношений с отчимом, нельзя было и дальше отвлекаться на желание быть ближе к миру искусства, иначе его далеко идущим планам придёт конец. Занятия по бизнес-экономике пускай и сблизили их, но лишь до отношений между учителем и учеником. Пусть они оба, кажется, получали удовольствие от периодических совместных уроков, но разве Герман не хотел быть с ним семьёй? Отчим ходил вокруг да около их хрупкого взаимопонимания на цыпочках, боясь спугнуть чужую инициативу, как дикого кота, которого пытался приручить, не зная, что на самом деле в роли зверя он. Ладно, в таком случае Валера сам продвинет их беседы об уроках на менее формальный уровень. Герман коллекционировал артефакты? Прекрасно, просто замечательно: наверняка он любил соответствующие музеи. Так почему бы не сходить? Как раз занятие в духе отца и сына. Втянуть отчима в разговор об инсталляции в его же кабинете не сложно, достаточно всего лишь заинтересованно смотреть в сторону экспонатов во время перерывов между темами урока, и Герман сам предложил рассказать о них, как будто только этого и ждал. Возможно, так оно и было, ведь поделиться своим хобби отчиму особо не с кем. Ну не Кристине же о нём рассказывать в самом-то деле? Её бы разве что заинтересовало, за сколько всё это можно продать и сколько шмоток потом получится накупить на эти деньги. Валере же не сложно выслушивать довольно интересные истории происхождения древних культурных ценностей и выражать искреннее восхищение навыками мастеров прошлого. Музей они всё-таки посетили. Потом, когда за ужином Кристина спросит Германа, как прошёл его день, тот ей впервые за время их брака соврёт, сказав, что ездил по делам и прихватил пасынка с собой ради учебной практики, а сам Валера едва не подавится от неожиданности. Иметь общую тайну с отчимом приятно, но всё ли будет хорошо? Матери ничего не стоило позвонить и выведать у секретарши Большакова о его планах в этот день. И если та поддастся искушению посплетничать, то очень скоро этот дом ждёт ужасающий скандал в лучших традициях мексиканских мыльных опер. Сложно сказать что хуже: узнай Кристина о походе в музей сразу или если поймает мужа на осознанном вранье. Валера уже сто раз пожалел, что спровоцировал эту экскурсию, как и о том, что решил приоткрыть Герману тайну своего конфликта с матерью. ***

Мы думаем, что если делаем только хорошее, то мы и сами хорошие. Можно заставить людей быть счастливыми. Можно подарить им спокойствие, блаженство или любовь, и, наверное, это хорошо. Но мы не видим, что ложь жестока сама по себе.

Марисса Мейер «Лунные хроники. Белоснежка»

В музей Валера собирался как на праздник: надел свою лучшую, пускай и строгую, выбранную вместе с отчимом одежду и почти час пытался уложить отросшие в кудрявый хаос волосы. Кристина его уже год не стригла, после того как он «случайно проговорился» отчиму, что мать «привыкла делать это собственноручно с того времени, когда была обделена в средствах, и у неё даже начало получаться лучше после стольких лет практики», и всё, Герман отправил парня к мастеру, у которого стригся сам, лишь бы любимая жена наконец навсегда забыла «годы в нищете». А с парикмахером уже можно договориться самому, правда, для получения желанного эффекта нужно, чтоб волосы ещё немного отросли. Герман ждал его в машине, неожиданно сидя на месте водителя вместо шофёра. Настолько редкое явление, что парень на секунду замер, не веря собственным глазам. Они поедут без сопровождения, только вдвоём, чтобы провести время вместе так, как им обоим нравилось, и это лучше, чем он мог себе представить. Воодушевлённый, Валера расположился на переднем сидении вместо заднего, где он обязан сидеть при водителе, тихо возликовав, что Герман выглядел довольным его детской шалостью. Пройдя между высокими колонами в парадный вход музея, они полностью проигнорировали экскурсовода, активно приглашавшего всех желающих послушать лекцию, целенаправленно миновали стойку с информирующими буклетами и сразу же зашли в зал, посвящённый Древнему Египту. Валера так давно не был в музеях, что светился от счастья, словно лампочка, просто по факту нахождения здесь. Но Герман очевидно принял это за искренний интерес к истории, ведь посчитал своим долгом лично прочитать пасынку лекцию о каждом экспонате, на котором тот задерживал взгляд. Валера уже знал, что отчим замечательный рассказчик, только такой и смог бы сделать из бизнес-экономики интересным ему предмет, но находясь в своей стихии, Герман как будто становился моложе на десять лет… нет, просто выглядел на свой реальный возраст в редкий момент, когда его не старили усталость, недосып и стресс. Да, он любил свою работу, мог говорить о ней часами напролёт. Его готовили к этому чуть ли не с рождения, и он всегда знал, что за будущее его ждёт. Но будь у Германа выбор, то какой жизнью он хотел бы жить? Валера мог бы спросить. Отчим ответил бы искренне под влиянием момента, и этот ответ можно было бы использовать в корыстных целях. Сказать ему о собственный мучениях, и может… может быть, Герман пожалел бы его и просто отпустил, не став рушить жизнь, не заставил бы проходить всё то, через что прошёл сам. Они бы поняли друг друга и разошлись по-тихому без лишней крови. Ему бы даже не пришлось разводиться с Кристиной, они могли бы просто усыновить младенца, выдав того за своего общего сына. Какого-нибудь черноволосого и кареглазого малыша, похожего на них обоих в равной степени, и вырастить из него то, что им заблагорассудится, с пелёнок загрузив ему мозги политикой и светским этикетом. Лет через двадцать пять он вырос бы в прекрасного наследника и занял место Германа в семейном бизнесе. Германа, которому к этому времени будет семьдесят семь. А при такой жизни его к этому моменту можно будет перепутать с древним стариком. Вот чёрт. Начать жить для себя только в глубокой старости не то, чего заслуживал этот человек. Теперь понятно для чего ему Валера, которому вот-вот будет семнадцать лет: он просто хотел сбросить с себя этот груз как можно раньше, чтобы успеть всё то, о чём мечтал. Но должен ли Валера приносить в жертву чужим мечтам себя? Нет. Герман не мальчик, а взрослый самостоятельный мужик. Если захочет, то может уйти из бизнеса в любой момент. Да хоть бы и продать его кому-нибудь, чтобы остаток жизни жить за счёт полученной при сделке суммы. А если так сложно расстаться с делом многих поколений Большаковых, то просто-напросто назначить на свой пост толкового директора, а самому остаться лишь владельцем, обязанностей у которого буквально с гулькин нос. Способов множество. Не обязательно использовать его. Но как донести эту мысль до отчима, Островский совершенно не представлял. Он наблюдал за тем, как люди в зале постепенно собирались вокруг них, чтобы послушать увлекательный рассказ о фараонах. За Германом, который с каждым новым человеком вещал всё вдохновеннее и думал, что бы случилось, будь Кристина здесь прямо сейчас. Узнала бы она мужчину перед ней? Почувствовала бы те же трепет и уважение, которые сейчас испытывал её сын? Есть ли у этих двоих шанс? Может ли его мать однажды полюбить в ответ? За что-то ведь она когда-то полюбила его столь же отчаянно увлечённого рисованием отца. И возненавидела за бедность, но Герман ведь богат. Сойдёт ли ему страсть к искусству с рук, или Кристине главное, чтобы на первом месте была любовь к ней? В зал вошла группа молодых людей с блокнотами. Ещё в дверях они увлеченно болтали, но стоило в их поле зрения попасть древним реликвиям, и они тут же позабыли друг о друге, рассыпавшись по залу, как горох. Кто-то сел прямо на пол, кто-то продолжил стоять столбом среди людей, гуляющих по залу, и им не было дела ни до чужих странных взглядов, ни до исторической лекции — каждый из них рисовал. Девушка с бусинами в мелких косичках стала совсем близко к слушателям и с упоением выводила линии экспоната карандашом. Валера поймал себя на подглядывании за ней, но ни бусы, ни косички не интересовали его так, как постепенно проявляющиеся в её скетчбуке очертания бюста Клеопатры. Почти пять лет он не видел, как кто-либо рисовал, и не собирался упускать эту возможность. Он сам не заметил, как подошёл слишком близко к ней, так что стоило девушке отвлечься на стёрку, а её карандашу съехать вниз по странице и оказаться на грани падения, Валера на автомате его подхватил. — …Ну ты прям ниндзя. Чего подкрадываешься? Он уже пять минут тут стоит, она просто не заметила. Но сообщать ей об этом не обязательно. — Прости. Просто грифель… он бы разбился. Жаль карандаш, — парень извиняюще улыбнулся, передавая предмет владелице. — А? …Да. Спасибо, — она уже успела окинуть взглядом своего собеседника и слегка смутиться. В серо-голубом костюме и белой рубашке Валера смотрелся словно юный аристократ. — Красивый рисунок, — ему нужен был повод продолжить разговор, да и разве он врал? — Ты учишься в художественном? — …Спасибо, — кажется комплименты были чем-то непривычным для неё. — Да, мы приехали с группой на практику. — Здорово… — Валерий? — Отчим окликнул его, заметив, что тот больше не слушает лекцию. — Простите, я сейчас! …Приятно было поболтать, пока. — …Пока. — Она нерешительно помахала ему в след, но Валера уже повернулся к ней спиной. Герман смерил его насмешливым взглядом. — Что, охмуряешь девушек постарше? Вот я в твои годы… — Что? Нет! Она даже не мой типаж. Сложно привыкнуть к тому, что отчим имел чувство юмора. — Мне просто рисунок понравился. — Да-да, конечно. — Но правда ведь… Я просто люблю рисовать. — …Да? — Герман выглядел удивлённым. Ещё бы: парень ни разу даже не намекал на свой интерес к рисованию. — Может, добавить его в твое расписание? Странно будет, если он разревётся прямо здесь и сейчас? — …Это плохая идея. — С чего бы вдруг? Культурное образование полезно для гармоничного всестороннего развития. Валера грустно улыбнулся. — Дело не во мне. Сказать ли ему? Что будет, если раскрыть отчиму правду о его матери, которую Герман так любил? Скандал? Развод? Или он всё равно будет любить её такой, какая есть? Нет. Это не сделает ничью жизнь легче. Отчим и так уже достаточно страдал от её поведения, чтобы взваливать на него ещё и это. Сможет ли он объяснить так, чтобы не сделать больно? Так, чтобы отчим не был сброшен в ту же в ледяную воду, что когда-то он. В детстве Валера ловко находил матери оправдания. Сам он больше не верил ни в одно из них, но выдумать что-то реалистичное для Германа не составит большого труда. Будет ли он жалеть, что скрыл всю правду? Да. Но разве есть шанс, что ему поверят и его слово станет выше слова матери? Сложно представить, что с ним и дальше будут происходить чудеса. — Вы ведь не можете не знать, что мамин бывший муж работает художником? Она не была счастлива в браке с ним, и я не хочу напоминать ей о нём, тоже занимаясь рисованием. И он даже не лжёт, просто недоговаривает больше половины. С каждой такой «неложью» сказать правду только сложней. Герман устало выдыхает, потирая переносицу. — Я понял тебя. Посмотрим, можно ли решить эту проблему. …Ничего вы не поняли. *** Решив для себя что-то, Герман умолчал об их походе в музей, тем самым запустив невидимый отсчёт до взрыва бомбы. Валера слышал её мерзкое тиканье даже во сне. Он знал, что скрывать что-либо от Кристины сложно, а Герман даже не догадывался, насколько глубоко она готова рыть, стоило только учуять недосказанность. Она уже искала повод их поссорить в каждой мелочи, будучи недовольной тем, что они проводят время вместе и отчим потакает его прихотям. Валера получал желаемое, и ей это страшно не нравилось. Кристина с каждым днём всё пристальнее наблюдала за Валерой и его отношениями с Германом. И если мужу своему она старалась нравиться, то для родного сына у неё был только пугающе холодный взгляд, которым она прожигала в нём дыру, стоило парню оказаться в зоне видимости. Сидеть с ней в одной комнате во время трапезы стало совершенно невыносимо. Валера знал: она ждёт удачного момента, чтобы «вернуть всё на свои места» и снова получить контроль над каждой мелочью. Герман как будто ничего не замечал, полностью погружённый в размышления. Скорее всего, он раскаивался в своей лжи, но было поздно. Что сделано, то сделано. Отчим старался сделать счастливыми обоих, не понимая, что его желание невыполнимо, когда двое друг друга ненавидят. А сам Валера изо всех сил старался стать Герману хорошим сыном… и кажется, он был бы вовсе не против такого отца. Вот только отчим любил свою жену достаточно, чтобы не видеть её отрицательные стороны. В его воображении Кристина всё поймёт, если поговорить с ней по душам. Что он и сделал, проговорившись ненароком и про музей, и про всё то, что Валера придумал, чтобы хоть как-то оправдать мамину ненависть к занятиям искусством и изменения в составленной ею учебной программе. Тем самым дав ей власть над собственным чувством вины и идеальную причину заставить Германа добровольно отвернуться от пасынка. В отличии от сына, Кристина не искала способа оправдать чужие действия, напротив, облекла всю белую ложь Валеры в чёрный цвет. Настолько гадкий, что отчим теперь смотрел на него с осуждением, и едва появившееся в его голосе тепло сменил тот же ледяной поток, что плескался на дне глаз матери. Валере ничего не объяснили. Он не имел представления о том, что именно Кристина сказала мужу и как далеко зашла её месть. Но, снова получив контроль, она явно оторвалась по полной, ведь расписание его занятий опять терпит изменения и теперь в нём в два раза больше бизнес-экономики и алгебры, что совсем не оставляет парню свободного времени. Что-то грядёт и Валера никак не мог понять суть происходящего, пока ему не сообщили, что вскоре выведут в свет, объявив наследником официально. Паника накрыла Островского с головой: ему едва исполнилось семнадцать, и он не сомневался, что у него в запасе целый год до совершеннолетия, чтобы хоть как-то повлиять на ситуацию. Но его нет. А он ни разу не готов стать Большаковым… по-настоящему. (Спокойствие народ, знаю, что эта глава была выложена считай год назад, но фанфик не заброшен... Просто затяжная депрессия, времена такие 💁‍♀️. Октябрь 2024 > скоро я блин допишу следующую главу 😂 честно. Ждите вобщем, если есть кому.)