Седьмой из Эспады

Неровные, будто выдолбленные из камня столбы, уходящие к теряющемуся в высоте потолку. Каменистая почва и ощущение мертвого холода. Будто туман, накрывающий эти земли круглые сутки, - лес Меносов всегда представал перед новыми посетителями во всей своей мрачной красе. Здесь царствовали мертвый покой и глухая тишина – ровно до того момента, когда спертый воздух не взовьется от предвкушающего воя голодного пустого, сопровождаемого диким, жадным рычанием и тяжелой поступью Гилианов. Будто падальщиков, собирающихся на каждый раунд нескончаемой охоты. Но сейчас тишина все еще была в своем праве, сгустившаяся и полная смрадно гниющего высокомерия, нарушаемая разве что легким шелестением камней под крохотными лапками. Зверюшка, чья белесая спинка едва заметно возвышалась над камнями, преодолела очередной бросок, между двумя окаменелыми стволами и затаилась, припав к земле. Несколько мгновений абсолютного покоя, не нарушаемого даже дыханием, и вот новый рывок, отделяющий крохотное существо от укрытия в корнях очередного дерева – бесконечный бег от неминуемой смерти. И в этот раз он не затянулся – не преодолены даже несколько шагов, а создание уже сметено чьим-то резким рывком. А в следующую секунду, закованная в белесую корку, ящерица с шестью лапами, и напоминающей усыпанный рогами драконий череп маской, уже забилась в отчаянии, предчувствуя скорый конец и все еще пытаясь выбраться из держащей ее, такой же белой и беспощадной руки. Держащая добычу, между двумя когтистыми пальцами, кисть двинулась неспешно, будто недавний рывок принадлежал вовсе не ей. Она, все с такой же медлительной небрежностью, подняла извивающуюся жертву прямо перед глазами своего владельца. Два длинных, тонких и острых, будто костяные клинки, рога, изогнутые под прямыми углами, направлены точно вперед; плотно сомкнутый оскал белоснежных, кинжальных зубов и две черные полосы, пересекающие всю голову вдоль глаз – пустых черных провалов, в которых не виднеется и искорки света. Из-под кошмарной маски, похожей на лицо демона, на спину, как и все остальное тело, будто покрытую сероватой кожей, спадает волна невыносимо ярких, казалось бы, абсолютно невозможных в этом месте волос цвета полуденного солнца, сейчас частично покрывающих землю рядом с фигурой. Когтистые ноги, согнуты в позе лотоса, а свободная рука почти неосознанно поглаживает стенки зияющей в груди дыры, сквозь которую можно было бы легко увидеть частичку дерева, облокачиваясь на которое, сейчас сидело существо. Пойманный зверек застыл, едва оказавшись перед лицом этой фигуры, которая казалось, даже не дышала. Он, с абсолютно животным ужасом всматривался в провалы глазниц на жуткой маске. Сколько времени они смотрели друг на друга, ни один из них, сказать не мог – для одного время потеряло всякое значение в этих безжизненных глазницах, а другой совсем не желал что-либо говорить. Но вот фигура пошевелилась, поднимаясь на ноги, одной рукой все еще крепко удерживая середину спины ящерицы, а второй неспешно проводя в воздухе, будто чертя одному ему видимую линию. Внезапно пространство дрогнуло. Сила существа прошла во все стороны, спугивая застоявшийся воздух, а перед ним уже распахивало свой черный зев нечто, не имеющее света, куда тот шагнул без малейшего сомнения, неспешно, слегка грузно и неестественно ступая в темноту на зыбкий мост и не обращая внимания на затянувшийся за его спиной проход, оставляющий сбежавшихся на импульс силы наиболее жадных и глупых пустых рвать друг друга и возможно, стать жертвой более умных и осторожных охотников. На той стороне был поздний вечер и затянутое тучами, небо без единой звездочки почти не давало света, но для привыкшего к полутьме леса Меносов и вечной ночи, Уэко Мундо глазу здесь было весьма светло – ведь вечерние фонари еще и не думали потухать. Даже шестилапый пленник когтистой руки слегка оживился, поводя мордочкой и будто принюхиваясь к здешней атмосфере. Впрочем, окружающая среда явно не слишком заботила рогатую фигуру. Едва покинув гарганту, он еле заметно повел головой, будто, как и его жертва, принюхиваясь к чему-то, и в следующую секунду уже исчез, оставив медленно затягивающийся черный провал висеть в воздухе. Он появился перед простым двух-этажным домом, которых было немало в округе, и снова застыл, смотря пустыми глазницами на дверь. Но вот он сделал первый шаг. Рука легла на дверь, но вдруг, внезапно опустилась. Его маска не передавала ни единой эмоции и поза оставалась такой же, а потому понять, о чем тот думает, было невозможно. Два почти неуклюжих шага назад, еще один взгляд на дверь и готовое, сорваться в новый прыжок тело, когда ручка повернулась, а дверца открылась чуть сильнее, чем надо. И пред ним опять появились теплые карие глаза и приветливая, но очень очень грустная улыбка, а женский голос столь привычно произнес, уже ставшую естественной за все эти годы фразу: - Здравствуй, Ичиго. Фигура не проронила ни слова и, казалось, даже не собиралась двигаться, но вот одна рука медленно протянулось вперед, показывая женщине до этого скрытый от ее глаз трофей. Та несколько удивленно рассматривала крошечного пустого, но снова улыбнувшись, протянула руку навстречу. - Это мне? Слегка качнувшаяся в ответ на нежный голос голова и легкий кивок вглубь дома. Пальцы разжимаются прямо над ладонью женщины, аккуратно роняя в нее недавний трофей и на обратном движении едва заметно прикасаются к теплой коже. Женщина вздрагивает и тянется, продолжить прикосновение к холодной коже пустого, но этот порыв быстро проходит, а ее рука нежно, но крепко сжимает подарок. - Может, зайдешь? –произнес, мягкий голос, полный грусти и почти неразличимой надежды. И только молчание в ответ. Вдруг голова фигуры чуть приподнялась, вглядываясь в череду невысоких крыш. Женщина также повернула голову в ту сторону, силясь проследить его взгляд, но ее глаза различали лишь темноту. Внезапно поздний гость издал глухой звук, будто тяжелый выдох сквозь плотно сжатые зубы, а в следующий момент его, казавшееся столь неловким тело, совершило скачок, будто разрезая собой небо. Теперь он стоял прямо в воздухе, спиной к ней, из-за дальности расстояния, почти сливаясь с закрывающими небо тучами. Движение руки, и черный зев снова распахивается перед ним, а фигура, слегка повернув голову и бросив на дом последний взгляд, шагает в пустоту. Женщина все еще продолжает стоять на пороге, вглядываясь в ночную мглу, уже поглотившую разрыв гарганты, снова унесшей ее сына туда, куда ей не было пути. Можно было подумать, что она даже не заметила, как за ее спиной неслышно появилась фигура мужа, облаченного в черную форму шинигами. Он бросил взгляд на все еще зажатую в руке женщины ящерицу, сейчас уже даже не пытающуюся вырваться и принюхивающуюся почти с интересом. - Он вырос настоящим охотником. – голос мужчины звучал живо и весело, и лишь четкий слух мог разобрать в нем нотки грусти, горечи и застарелой злости, направленной ни на кого иного, кроме себя самого. Не успел. Не уберег. - Похоже, он принес подарок Карин и Юзу. Куросаки Масаки улыбнулась при этих словах, хотя грусть из ее голоса никуда не пропала. - Надеюсь, он не думает, что мы будем их ею кормить, - нарочито возмущенно пробурчал отец семейства и, снова взглянув в затянутое небо, совершенно другим голосом спросил. - Ты уверена… - Да, - его жена ответила спокойно. В ее голосе не было ни малейших колебаний. Переводя взгляд с вечерних сумерек на собеседника, она теперь смотрела в глаза мужа. – Кем бы он ни был, он – наш сын. И пусть таким, пусть иногда, но я хочу его видеть. И кроме того, ты уверен, что сам смог бы его убить? Иссин опустил взгляд и покачал головой. – Не смог бы. В обоих смыслах. Даже реши он напасть, я не уверен, что смог бы задержать его надолго. Ты ведь и сама это чувствуешь – его рейатсу, она почти не ощущается. Не каждый капитан способен скрывать ее так хорошо, а тем более, делать это постоянно и, похоже, совершенно неосознанно. А его настоящую силу я, боюсь, могу только представить. – Голос звучал глухо, но при последних словах его жена чуть заметно улыбнулась проскользнувшей в тоне мужа гордости за сына. - Ладно, пойдем в дом, нечего стоять на морозе. – Голос Иссина снова был полон нарочитой бодрости и он, взяв жену за плечи, повел внутрь. Но на пороге еще раз обернулся, вглядываясь в ночное небо и едва слышно пробормотал, явно говоря лишь самому себе. - Будь сильным, Ичиго. И выживи. Не смотря ни на что, выживи. Твой старик в тебя верит. Пустой неспешно брел по безбрежным пескам Уеко Мундо, а перед его взором до сих пор стояла теплая улыбка женщины с карими глазами. Он не знал, кто она, кто те две девочки, за которыми он не раз следил, пожирая нацелившихся на них пустых, кто тот шинигами, чье присутствие он ощущал всегда, стоило приблизиться к кому-то из них. Но одно он знал точно – они должны жить. Он хотел, чтобы они жили. Хотел видеть улыбку этой женщины и слышать странное слово, что она произносила каждый раз, когда встречала его. Значение этого слова ускользало от него, но он почему-то знал, что не должен его забывать. Что когда он забудет его, то все то, чем он является, перестанет существовать. А он хотел жить. И потому в своем разуме, едва слышно, как биение сердца, продолжал повторять. – Ичиго, Ичиго, Ичиго.