looking east

Как больно знать, что все случилось не с тобой и не со мною, Время не остановилось, чтоб в окно взглянуть резное; О тебе, моя радость, я мечтал ночами, но ты печали плащом одета, Я, конечно, еще спою на прощанье, но покину твой дом с лучом рассвета. Мельница — Королевна

Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово страх. О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах, Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой на грани ясного утра? <…> Я хотела остаться с тобой, Я уже успела посметь. Пахнет снегом, прозрачная боль — То ли даль, то ли высь, то ли смерть... Мельница — Господин горных дорог

Фарамир знает, что такое любовь. Он слышал о неё в песнях и старых легендах — о том, как два человека, встретившись в первый раз, не знают даже имён друг друга, но сердцам их уже известно то, что ещё сокрыто ото всех других. Любовь похожа на первый ранний цветок весной, на прикосновение ласкового западного ветра, на последний луч солнца на розовом небе. Он думал, что она не может — не должна — быть безответной. Фарамир смотрел в глаза Леди Эовин — серые, но в минуты счастья искрившиеся, должно быть, голубым — и чувствовал в своём сердце, рядом с жалостью, нежность и страх, потому что она говорила о смерти буднично, ожидая её со смирением обречённой и твёрдостью воительницы. И, когда солнечный луч падал на её худое лицо, он выхватывал и углублял только тени на нём, и выражение её становилось ещё более скорбным. — Оставайся здесь, госпожа, и тогда ты сможешь гулять в этом солнечном саду, сколько хочешь, и смотреть на восток. И здесь ты найдёшь меня; я буду гулять, и ждать вестей, и тоже смотреть на восток, — говорил он ей. Ответы её были тихи и учтивы, но мысли были далеко, занятые другими разговорами и чужими словами. На следующий день она не пришла, и Фарамир тщетно искал взглядом её скорбную светлую тень среди яркой молодой зелени. Дверь Дома Исцеления открывалась, но пропускала не её, а Смотрителя или других выздоравливающих, разбредавшихся по другим дорожкам, и лишь после полудня он увидел её. Но не из резных дверей она вышла, касаясь высоких трав широкими рукавами, — он взглянул на восток и увидел на истоптанной равнине крошечного белого всадника. Он нёсся на север на сером коне, и пшеничные его волосы и зелёный плащ вились по ветру. Сердце Фарамира замерло на мгновение, он узнал всадника. То была Эовин. Мерри, полурослик, рассказывавший ему о её подвиге на Пелленорских полях, замер на полуслове, растерянно всматриваясь в удаляющегося ездока. Вскоре к ним на стену поднялся взволнованный Смотритель, сказал, что Леди Эовин нет в её комнате и никто не видел её с самого утра, и Фарамир молча указал рукой на удаляющуюся сверкающую точку. Смотритель хотел послать за ней людей, но Фарамир уже знал, что если стража не смогла остановить её при выезде из города, то и теперь не сможет. И раздосадованный Смотритель, и встревоженный Мерри давно оставили его, потому что он не отвечал им — потому что не слышал их — и смотрел вдаль, куда ускакала всадница, пока глаза не начали болеть и слезиться. И там, куда он устремлял свой взгляд, ничто не двигалось больше, только река, вслед за небом, становилась всё темнее. Он вспомнил случайно древнее сказание об эльфийском короле, который в отчаянии один бросился в крепость Врага и вызвал его на бой. И Фарамиру казалось, что он слышит из далёкого прошлого протяжное торжественное пение менестреля, вызывающее в памяти картины, рисованные юношеским воображением: одинокий всадник во мгле, осиянный неземным светом, со струящимися по ветру серебряными волосами мчался по голой выжженной земле в бой, из которого, он знал, не вернётся живым, и который обязал себя принять. Фарамир стряхнул с себя наваждение, не желая вспоминать конец этой легенды. Он попросил себе комнату в окнами на восток, чтобы смотреть туда просыпаясь и засыпая, он проводил дни в саду или на стенах, вглядываясь в туманную даль, и иногда ему казалось, что белая всадница возвращается. Но поля, и призрачные зубцы гор, и река оставались недвижимы, и разве что случайный солнечный луч сверкал, обманывая его. Ему снилась Эовин, забывшая свою печаль, с мягкими волосами цвета кипрейного мёда, с очами цвета горечавки, пронзительно-синими, и ясным смехом. И он был рядом с ней, и они были счастливы и любили друг друга. Всё это случалось в его снах, но не с ней и не ним, а с теми, кого война не коснулась своими чёрными крыльями, и каждое утро встречало его полынной горечью сожаления. Была ли ты, царевна Рохана? Ходила ли ты и правда под этим солнцем, гордая и светлая, или тебя, королевна, он сам себе выдумал, чтобы было, кого ждать с войны? Доброе ли ты видение или на беду встретил он тебя?

***

А Эовин мчалась на восток, обгоняя ветер и собиравшихся на битву птиц. Ничья жалость не было ей нужна, хоть наместника, хоть короля, и она не позволяла уговаривать себя, как маленького ребёнка, и закрывать в четырёх стенах. Она смотрела вперёд яростно, нетерпеливо, но сердце билось ровно, и душа её была спокойна. Один раз она не смогла пойти дорогой своего короля и возлюбленного, а теперь некому её остановить, и бежать по его следам к своей смерти одновременно болезненно и отрадно. Эовин не прятала волосы на сей раз, не называлась чужим именем и не закрывала лица. Умереть она хотела сама собой — Эовин, дочерью Эомунда, Белой Леди Рохана. Она спешила, делала короткие привалы, больше чтобы дать отдохнуть коню, чем себе, и не оглянулась ни на Великую Реку, ни на разнотравье Итилиэна, ни на тёмные горы, подступавшие к ней угрожающими пиками, желающими напугать её и заставить повернуть назад. Напрасно — она не смотрела на них. И она успела, нагнала войско у самых Врат, чтобы увидеть их отворёнными, как огромные челюсти, и Чёрные земли за ними. И они не испугали её. Может быть, кто-то узнал её, вздрогнул, увидев отчаянную решимость последней битвы в глазах той, что всегда своим светом украшала залы Медусельда, и которой никак не должно здесь быть, и неверяще отвернулся, думая, что это мираж ядовитого воздуха. В пылу битвы, сброшенная с коня, защищаясь треснувшим щитом, она подняла голову к небу, выискивая глазами Арагорна, стоящего с сияющим знаменем Гондора на холме. На нём был тяжёлый плащ и не дорожные обноски, в которых она впервые его увидела, но одежда, достойная короля. Осанка его была благородна, будто никогда погони, битвы и скитания не старили его, а лицо сосредоточено и напряжено. Эовин показалось, что он, взглянув вниз, увидел её, но его взгляд скользнул поверх неё, дальше по рядам сражающихся. Он не знал, что она здесь, и всё же в эту минуту она любила его безнадёжнее и сильнее, чем когда бы то ни было — до слёз, до скрывающегося крика.

***

Фарамир ждал её пять дней, она пришла на шестой. Он спустился к воротам и незаметно присоединился к траурному шествию. Она лежала, бледная и холодная, как в первую их встречу, глаза её были закрыты, но лицо, хотя и оставалось печальным, стало спокойно, потому что страхи и несбывшиеся надежды этой жизни уже не тревожили её. Смертельные раны её были скрыты чистым платьем, волосы отмыты от грязи и крови и лежали потускневшим ореолом вокруг её головы. Эомер, её брат, молодой король Рохана, шёл рядом с носилками, хмур и мрачен. Фарамир подготовил всё к приезду законного государя, передал ему власть над городом и, только закончилось торжество, отбыл во вверенный ему Итилиэн, которым правил до самой своей смерти. Враг не успел причинить этой земле большого вреда, и Фарамир разбил там большие сады и высадил рощи, которые поражали не своим великолепием, а простотой и бесхитростной красотой, и Фарамир любил гулять там и подолгу проводил время в одиночестве среди цветов. Он так никогда и не женился.