Дом - только тогда дом, когда там есть место нам обоим

— Ты всегда был таким, Гин-чан? — девушка ожидает ответа, с непереносимым трепетом следя, как их пальцы дружно, будто по команде, переплетаются. «Как самые настоящие бойцы», — думает она и пытается задоминировать своим большим *юби над его. — Мелкая, люди не меняются. Фактически просто перестраиваются, чтобы жить было полегче, а ты слишком зеленая, если считаешь по-иному.       Рыжеволосая девчонка обиженно надувает губы, рассерженно сопит, но не отталкивает. Потому что знает: глупая — это про нее. — В этом причина того, что ты вздрагиваешь во сне, кричишь, особенно когда наступает полнолуние? — Сегодня как раз и проверишь, — вяло отзывается самурай и отворачивается, не желая продолжать разговор. И почему-то последняя брошенная вскользь фраза заставляет ее нервничать только сильнее.       Кагуре не спится, раздражающий джаставей, пристроившийся чуть левее ее подушки, показывает половину первого ночи. Она сидит поверх одеяла, поджав под себя замерзшие пальцы ног, и внушает себе, что это простая бессонница, вызванная голодом, и к парню, лежащему рядом с ней, касательства не имеет. Выходит бездарно.       Саката мечется, взмокшие виски кучерявятся капризнее обычного, и дыхание становится болезненно рваным. Терпение — тоже не фишка ято. Он расслабляется, как только непроизвольно находит нехитрое успокоительное на своей макушке. Кагура осторожно, боясь нарушить тонкую грань между сном и явью, поглаживает светлые кудри, убирает в сторону челку, открывая вид на высокий лоб, уже покрытый сеточкой еле заметных морщинок и бусинками пота. В такие моменты девушка готова простить ему все, даже отсутствие стабильного заработка и обидные прозвища в свой адрес, только вот объяснить такое поверхностное, пользовательское отношение к себе самому — увольте.       Дело в том, что жизнь не складывается в сказочный замок из белых туго набитых конвертиков. Когда-то это поняла Катерина, потом пришла и очередь сестры Камуи. Губы Гинтоки складываются в некое подобие сконфуженной улыбки, будто в ответ на ее мысли, и только ублюдские кошмары не дают Кагуре беззаботно с этого прыснуть, сталкивая этого невыносимого баку отрезвляющими пинками с постели. — Твои руки пахнут кровью… — не открывая глаз, мычит парень и только сильнее зарывается носом в мягкие белые ладошки. Такой простой, где-то даже детский жест не оставляет Кагуре и шанса, кроме как улыбнуться сквозь проступающие слезы. — Твои тоже.       В следующее полнолуние все в точности повторяется.

***

— Что же это все-таки было, ару?       Вот уже четверть часа Кагура глупо рассматривала свою руку, некоторое время назад сплошь покрытую ссадинами и миксом из своей и чужой крови. Слишком реальным, следует добавить. Таким же реальным, как и огромная дыра в животе.       Девушка еще раз с подозрением ощупала тело — ничего не было. Да и не могло быть, иначе бы она тут не стояла. Перебор с сослагательными тонкостями, а также непрерывное копошение в прошлом твердили о неумолимо приближающейся старости. Простой отговорки тут было недостаточно. Мозг буквально плавился от переизбытка вопросов. К чему привело путешествие на двенадцать лет назад? Смогла ли она изменить что-то в отношениях между Такасуги и остальными? Жив ли Уцуро? И не изменилось ли что за время ее отсутствия?       Поблизости с громким карканьем взлетела ворона. Кагура, наконец, вышла из стопора и, сжав ладони в кулаки, решительно направилась в противоположную от дворца сторону. Сердце ее трепетало от предстоящей встречи. А Сое-чан обязательно поймет… Она всегда понимала.       Преодолев шумную рыночную улицу и не замечая знакомых мальчишек, с набитыми ртами и полными руками выпечки приветственно махавшими ей вслед, ято перебежала дорогу и чуть не столкнулась с фигурой, облаченной в узкий, но довольно удобный черный костюм стражей порядка Эдо, шинсенгуми. Не стоило быть детективом, чтобы по отвратительнейшему горькому запаху сигарет и пятну майонеза на лацкане отглаженного пиджака с точностью определить помеху. — Тц, этот кудрявый имбецил, что, не научил своего подручного монстра переходить улицу? — с раздражением, не выпуская фильтр из капкана плотно сжатых зубов, процедил Тоширо.       Видок его был довольно потрепанный: пыльная одежда, взлохмаченные, чуть опаленные у висков и лба волосы и не запекшаяся царапина на скуле — по всему, уже успел с утра пораньше поцапаться с конченным садистом. Кстати о Сого, он как раз стоял позади мозгового центра шинсенгуми и с безумно-трындец-мечтательной улыбкой обдумывал реванш.       Следовало поскорее заканчивать с нежелательной встречей, ведь пока рыжеволосая ято не убедится, что с Гин-саном все в порядке, ждать женского милосердия от нее не стоило. — В сторону, Майонезный Маньяк, — упрямо и с долей скуки, как учили гангстерские фильмы, надулась девочка, — не до тебя сейчас.       И, пресекая будущие вопросы, не без волнения продолжила: — Ты не видел Гин-чана?       Лицо дьявольского зам. командующего побледнело, покраснело, а затем и вовсе слилось по цвету с брокколи. Желваки усиленно заходили под аристократично тонкой кожей, ято даже показалось, что еще секунда и она увидит майонезного факира, глотающего собственную сигарету. — Вот еще! К чему портить такой чудесный денек? Я пока завещание не собираюсь оформлять, — лицо Сого на этих словах несколько оживилось. — Вот сказала, и меня прямо зазнобило с отвращения. Не попадался он мне. Опять, как видно, от безделья в доме околачивается. И как вы только с голоду не помираете. Не пробовали с очкариком встать на биржу труда? Может, какие-никакие путние граждане бы вышли — все лучше, чем бедные приживалки. — Это все, что мне требовалось знать, ару. Пардон, — мысленно послав полицейского с его советами куда подальше, она отодвинула Окиту в сторону и быстрым шагом засеменила вдоль улицы.       Проводив ее тяжелым взглядом, Тоширо встряхнул плечами и уже собирался продолжить путь, как замер под меланхоличное: — А, Придурок-сан, у вас зад горит. — Как?! Чт… Сого, твою за ногу!

***

      Вприпрыжку долетев до дома, Кагура в нерешительности замерла у лестницы и подняла голову вверх. Лай Садахару, как, в принципе, и ворчливый скулеж Бабки с Катериной она не услышала. Несмотря на то, что дело шло к обеду, из бара не доносилось ни хмельных голосов, ни мужских споров, ни всей той присущей посетителям атмосферно звенящей суеты. Но войти рано или поздно все-таки пришлось.       «Во всяком случае, я уже раз умирала. Чего стоит попасть в свой дом? — хмыкнула про себя. — Всего лишь…»       Сглотнув, рыжеволосая слегка толкнула дверь и вытянула в проём голову. На нее тут же с радостным тявканьем и нескончаемыми лобзаниями обрушился верный и нежный пес. После пары минут, потраченных на ласки, Кагура все же легонько отстранила до предела довольную морду от своего лица и прошла дальше. Стояла такая тишина, что девушка слышала даже свои несмелые шаги и учащенное дыхание. Обувь, как и мопедный шлем Сакаты, располагались на прежнем месте — это дарило скромную надежду. Кагура нашла их владельца в кабинете, безмолвно стоящим лицом к окну. Прямая спина, привычный до дыр костюм и эти по-дурацки непослушные, но уже такие родные серебристые кудряшки. Девушка с силой подавляла желание обнять его, прошептать, а лучше закричать на весь Эдо, как скучала эти гребаные полчаса, пока добиралась обратно, и года, которые пришлось преодолеть, чтобы вернуться. Гин-чан теперь казался своим и только своим. Ни Цукки и ни извращенке в очках — никому теперь она его не отдаст. Пусть все считают единоличницей и мелкой интриганкой, пусть не принимают выбора, называют ее недостойной и глупой — все равно. — Ты все знал, да? — он не вздрогнул, будто ожидал увидеть именно дочь Умибозу, только шумно вздохнул и облегченно оперся руками о подоконник. — Гин-чан, ты такой дурак, ару, — проглатывая подступающие слезы, просипела девушка.       На удивление, все слова попросту исчезли, словно намекая, что не мешало бы помолчать. — Только теперь поняла?       Глаза развернувшегося к ято Сакаты опечаленно, но в тоже время заботливо блестели.       Тонкие еще совсем детские губы дрожали, а он с ужасом вспоминал, как держал на руках ее остывающее тельце, как долго-долго смотрел в большие, но безразличные голубые глаза и как своей рукой закрывал их. Он словно наяву ощутил, что значит коснуться ее приоткрытых губ, а еще через секунду наблюдать за стремительно распадающимся золотистой пылью телом, пока ту окончательно не унесет ветер. И даже тогда влага не коснулась его щек. А сейчас… Сдерживаться больше не было сил. Может, со временем он стал более сентиментальным — пусть. Так тому и быть. Больше не хотелось жалеть о несовершенных ошибках. — Если хочешь угваздать меня соплями, сейчас самый раз, любительница остросюжетных дорам, — широко улыбнулся он, приглашающе раскинув руки в стороны. Рукава бело-голубого хаори, раздуваемые густым, горячим воздухом с улицы, дружно взлетели.       Слова достигли ее сердца спусковым крючком, когда женская константа трио Йородзуи кометой рванула к нему, растроганному и слегка ООС-ному, позволявшему душить себя в крепких объятиях, сколько вздумается.       Она ревела в голос, проклиная босса во всех своих и его грехах, называла худшим героем сенэн-манги и даже грозилась придушить его ночью заплесневевшим томом Джампа. — А… А хуже всего — бараньи кучеряшки, из-за них ни одна уважающая себя девушка не посмотрит на тебя, кроме моей сострадающей персоны, конечно! — Не дави на больное, блудная поганка. Достаточно и того, что я смирился со своим конфузным положением. — Это еще каким, ару? — громко сморкнувшись в его рукав, пропищала опухшая леди. — Да, видать, до конца дней присматривать за тобой. — Верно-верно, паппи и глупый Камуи не простят моих слез. Не стоит с этим шутить. — А как же их разозлит, быть приглашенными на помолвку в самый последний момент… — мечтательно съязвил Йородзуя. — Ка… Погоди, Гин-чан, какую, к Мацудайре, помолвку? — выдернула голову из-под прижатого к ней подбородка девушка. Может быть, уже назревают плоды помешательства? — Ах, ну ты же не думала, что после всех твоих варварских внедрений в мою личную жизнь тебе удастся ускользнуть? Сделала пакость, так имей смелость принять ответственность и выйти замуж!       «Личная жизнь? Не благодаря ли этой чеканутой пишущей обезьяне она стала достоянием общественности?» — Ну не знаю, не знаю. Не верю я как-то в твои благородные чувства. Я тут тебя и спасала, и от кошмаров защищала, и разрешала греться в лучах моего дичайшего обаяния, ару. А ты даже трех слов из себя не выдавил. — Напросилась, — самурай тенью навис над покрасневшим женским личиком, — считай. — Г-гин-чан… — Раз… — ято и пискнуть не успела, только зажмурилась, когда почувствовала короткое касание на своих поджатых губах. — Гин… — Два… — в этот раз поцелуй длился немного дольше, страх постепенно отходил, оставляя после себя только волнующий осадок. — Три! — не дав парню опомниться, досчитала за него Кагура и, обхватив удивленное лицо, нежно прижалась к тонким губам.       Павильон взорвался громкими аплодисментами. Все расчувствовавшиеся аниме-герои жали друг другу руки и крепко обнимались. Кто-то с трудом расставался с проигранными в споре деньгами. Но больше всех, конечно, радовался еле узнаваемый от нахлынувших эмоций Шинпачи, рыдающий в три ручья на шее умиляющейся сестрицы.       Никто не обращал внимания на вконец очумевшего от такой картины Сорачи и на его жалкие попытки напомнить всем, что снимается тут отнюдь не седзе для девочек. Он был единодушно послан всей съемочной бригадой и отправился есть бананы в гордом одиночестве.

***

— Чего это мы лыбимся, м? — Признай, мне все-таки удалось вернуть тебя домой, дурень Гин-чан. Дом — только тогда дом, когда там есть место нам обоим.