В каком же мире мы живём (What a world we live in)

Лили о Сириусе Блэке, выдающемся приколисте (по его собственным словам) Когда заканчивается мир, нет огня, льда, дыма или огромного взрыва. Есть только вспышка зелёного света — и затем ничего. Всё заканчивается так же, как началось: ничем. Но каким-то образом мир всё ещё продолжается, даже если только что он закончился. Он всё вертится и вертится, пока у нас не закружится голова, и ничего не остаётся, как только упасть на землю, смеясь. Впервые я увидела тебя на железнодорожной платформе, когда мне было одиннадцать и ты всё ещё был ниже меня ростом. Вряд ли ты помнишь, но именно ты рассказал мне, как добраться до платформы, пока твоя мать стояла с хмурым видом. — Беги прямо туда, — произнёс ты и показал направление. Не знаю, почему я не сказала тебе тогда, что ты псих. Сказала бы сейчас, если бы только не знала того, что знаю. Твои волосы были такими же чёрными, как имя. «Как моя душа», — часто шутил ты. «У меня волосы такие же чёрные, как моя душа». Мы этого не обсуждали, но ты ненавидел своё имя. Ты ненавидел его, потому что оно напоминало о твоей семье. Никогда с ней не встречалась, но из того, что я слышала, — они были не очень-то милыми людьми. Твоя мать кричала, а отец всегда был хмурым, и единственный, кто был в здравом уме, — твой брат — не понимал, что значит слово «хороший». У тебя были чёрные волосы и ужасная семья, и на мгновение я подумала, что ты станешь такими же, как они. Ты подмигивал мне в коридорах, когда Джеймс снова и снова звал меня на свидание. Ты подмигивал мне, будто это была какая-то игра, пока Питер смеялся над тем, как ты оставил Северуса без штанов. Ты подмигивал, когда я отвечала на вопрос на уроке, будто всё для тебя было одной большой шуткой. Для тебя всё было шуткой, Сириус. Мне понадобилось пять лет и очень много огневиски, чтобы понять, что если бы ты не превращал всё в шутку, это разбило бы тебе сердце. На втором курсе я была в паре с Ремусом на зельеварении. У него были светло-каштановые волосы — скорее даже почти пшеничные, — шрамы и длинные, нескладные руки и ноги. На руке у него был один очень длинный шрам, будто на Ремуса напало бешеное животное. Он сказал, что оцарапался об торчащий из комода гвоздь. Я ему не поверила. Не верила ничему из того, что он говорил, потому что вы с ним дружили. Дружить с тобой, Сириус, это почти то же самое, что дружить с Джеймсом Поттером. Тебе нравилось думать, что вы вдвоём правите всей школой. Вы постоянно устраивали какие-то проделки, дерзили, называли МакГонагалл Минни, будто она была вашей подружкой, и это выводило меня из себя. МакГонагалл тоже, если судить по количеству отработок, которые она вам назначала. Самомнение у тебя было получше, чем репутация. На третьем курсе Джеймс пригласил меня на свидание в сотый раз. Ты засмеялся, протянул ему руку, и Джеймс дал тебе десять галлеонов. Я нахмурилась и спросила: «Что происходит?» Ты ещё громче засмеялся, подмигнул и сказал, что знал, что я не сдамся. Ты знал, что Джеймс может пригласить меня сотню раз, но я всё равно не соглашусь. Это был первый раз, когда соблазн сказать «да» был велик. На четвёртом курсе ты наконец-то стал выше меня. Мне было четырнадцать, и ты вернулся с летних каникул с болью в глазах и шрамом на щеке. Ты всем рассказал, что дрался копьём с армией муравьёв, — что-то подобное ты всегда говорил и про Ремуса — и я тебе не поверила. Я видела, как угасла твоя улыбка, когда все отвернулись, и поняла, что ты больше не можешь превратить всё в шутку. Первая семья магглорождённых волшебников погибла меньше чем через месяц после того, как мы вернулись в школу, и ты встал из-за гриффиндорского стола. В середине завтрака. Ты убрал волосы с глаз — тебе надо было постричься — и пошёл. Джеймс встал, чтобы догнать тебя (очки криво сидели у него на носу), но Питер вытянул руку, чтобы его остановить. «Ему нужны не мы, — сказал Питер. — Ему нужен он». Но мальчик с чёрными, как и его имя, волосами за слизеринским столом не встал, чтобы пойти за тобой. Он даже не посмотрел на тебя. На четвёртом курсе не было веселья. На четвёртом курсе я начала тонуть в том, что ненавидела. На четвёртом курсе я потеряла лучшего друга, и всё, что ты мог сделать, — только подмигнуть мне. Грязнокровка. И тогда вдруг ты стал не тем, кто постоянно мне подмигивает, или идиотом с причёской ещё хуже, чем у Джеймса Поттера. Ты стал Сириусом. У тебя не было фамилии, потому что ты всегда из-за неё дёргался. Кстати, однажды я видела, как ты нацарапал «Поттер». На эссе по трансфигурации, одном из немногих, которые ты всё-таки написал. Ты стёр эту фамилию до того, как увидела МакГонагалл, но я всегда об этом знала. Ты был мальчиком с милой улыбкой. Тем, кто смеялся, когда я рассказывала, как нечаянно чуть не сожгла дом в одиннадцать лет, ещё не зная о магии. Тем, кто отвёл меня в сторону и принёс мороженое с кухни, когда в ушах у меня всё ещё звенело слово «грязнокровка». Ты был Сириусом, и ты больше не превращал всё в шутку. На пятом курсе моя сестра прислала мне обратно нераспечатанное письмо с поздравлением к её дню рождения. Ты показал мне, как играть в волшебный покер, и я тогда проиграла тебе все свои деньги. Ты купил мне огневиски, и я впервые напилась без сестры. Ты тогда в тысячный раз напился без своей семьи. Ты смеялся, когда я пыталась заставить тебя повторить что-нибудь перед экзаменом, а не подшучивать над Снейпом. Ты нахмурился, когда я рассказала, что Петунья однажды назвала меня ненормальной, и постепенно стал сближать меня с Ремусом, Питером и Джеймсом. Джеймс всё ещё приглашал меня на свидания, а Ремус ещё видел во мне только девочку, которая всё постоянно контролирует. Но после моего признания о том, что я чувствую себя не в своей тарелке, ты рассмеялся, будто я ошибаюсь. На пятом курсе Снейп снова обозвал меня грязнокровкой и оскорбил Регулуса. Ты никогда не говорил, что из этого стало причиной твоего поступка, но ты его совершил. Ты был зол (я никогда не видела тебя таким злым), и ты не разговаривал со мной три недели. С Джеймсом ты тоже не разговаривал, так же как с Ремусом и Питером. Ремус ни с кем не говорил пять дней, и я понятия не имела, что происходит. Тебя чуть не исключили. Джеймса тоже, а Снейп стал ненавидеть тебя ещё больше. Он так и уставился на меня, когда я села рядом с Ремусом. Я уставилась на него в ответ, потому что «грязнокровка» — это не то слово, которое говорят друзьям. Его вообще никому не должны говорить. — Дело не в тебе, Лилз, — сказал Ремус, когда я припёрла его к стенке и поинтересовалась, что происходит. — Дело во мне. И он тряхнул головой, как будто напоминал себе о чём-то. «Дело в нём». Он встряхнул головой снова. — Дело в нас. — Мы же не разводимся, — сказала я Ремусу. Мой шутливый тон никак не вязался с беспокойством в моих глазах. В тот раз я решила, что больше никогда не хочу видеть Ремуса одиноким. Три месяца спустя я узнала причину. Я не разговаривала с тобой неделю, но снова начала после того, как твоя мать окончательно от тебя отреклась. Тем летом ты переехал к Поттерам. Я приезжала к тебе в гости дважды. Мне было шестнадцать, и ты был выше меня. У тебя не было имени и волос, чёрных, как твоя душа. Ты купил мне огневиски, я купила тебе мороженое и встретилась с твоими новыми родителями. Ты всё ещё называл их мистер и миссис Поттер, но они звали тебя сыном. Когда я в первый раз к тебе приехала, ты заставил меня сыграть в квиддич. Ты был удивлён, когда увидел, как я хорошо играю, и сказал, чтобы я попробовалась в команду. Я засмеялась, Джеймс поднёс сигарету ко рту, а Питер смотрел на нас с земли, где играл во взрывающиеся карты с Ремусом. У тебя были слишком длинные волосы, но в глазах снова начал появляться блеск. Когда я была в гостях во второй раз, мы пошли на прогулку. Джеймс плёлся позади и жаловался, потому что не хотел гулять, и это было неловко. Всё было как-то не так, ты что-то не договаривал, и даже сейчас я не знаю, что это было. Я встретилась с родителями Джеймса, и они спросили, твоя ли я девушка. Но ты посмотрел на них и проговорил одними губами что-то про Джеймса и что ты «расскажешь им потом». Они кивнули и приветствовали меня, словно я была их родной дочерью и долгое время считалась пропавшей. Когда мы вернулись, меня назначили старостой и мир стал рушиться. Четверо моих школьных друзей потеряли семью. Доркас кричала в подушку, потому что хотела вернуть родителей назад, а Мэри держалась за меня ещё сильнее, когда я её обнимала. Марлин поцеловала Ремуса, а Ремус поцеловал её в ответ, и Марлин расплакалась, потому что потеряла своего брата. На мой день рождения ты принёс мне билеты на «Битлз», потому что я постоянно о них говорила. Ты думал, что я имею в виду жуков и что мы прогуляем школу, чтобы попасть в зоопарк для насекомых. Я надела футболку с Джоном Ленноном, и в тот раз ты оправдывался как никогда. На шестом курсе ты мне снова подмигиваешь. На уроке я поднимаю руку, отвечаю, и ты подмигиваешь. Я подмигиваю в ответ, и кажется, что у нас есть своя собственная шутка. Одна на двоих. Северус Снейп пытается со мной поговорить, я называю его Нюниусом, и ты даёшь мне пять. Ты обнимаешь меня одной рукой, когда мы не спеша идём обратно в гостиную, и говоришь, что гордишься мной. Однажды ночью мы напиваемся, и я признаюсь, что, возможно, потеряла сестру, но зато приобрела брата. Ты целуешь меня в макушку и говоришь, что сделаешь всё, чтобы меня защитить. Кто-то пытается наложить на меня заклятье на следующей неделе, и ты получаешь четыре отработки подряд за то, что бьёшь обидчика прямо в челюсть. Питер спрашивает у тебя, слегка благоговея, влюблён ли ты в меня, и Ремус фыркает. Джеймс хмурится, а Ремус улыбается, будто знает что-то, о чём больше никому не известно. В этом семестре Гриффиндор выигрывает в последнем квиддичном матче, и Джеймс обнимает меня прежде, чем обняться с тобой. После этого он смущается, но вскоре с шумом появляешься ты, и он снова выглядит нормально. В этот раз он не приглашает меня на свидание, как трижды делал до этого, когда побеждал Гриффиндор. На Пасху мы приезжаем домой, и ты, одетый в кожаную куртку и с букетом цветов, встречаешься с моими родителями. Позади тебя стоит Джеймс, у него криво надеты очки, и он взъерошивает волосы ещё более невозмутимо, чем когда-либо. Моя мама моргает и спрашивает, не братья ли вы, и ни один из вас не колеблется, прежде чем ты согласно киваешь в ответ. Когда мы возвращаемся в школу, Джеймс снова приглашает меня на свидание. Я, даже не задумываясь, отказываюсь и жалуюсь тебе немного погодя. Ты ничего не говоришь, но выглядишь разочарованным, когда уходишь. Я говорю тебе, что его не заботят ничьи чувства, кроме его собственных, и я настолько зла, что мне больно; прежде чем уйти, ты говоришь мне кое-что. Никогда не думала, что ты сможешь быть настолько внимательным, чтобы это заметить. — Ненавижу его. — Да нет же, не ненавидишь. Почему он тебя так злит? Я говорю себе, что это неправда, и ничего не меняется. Я сдаю экзамены («Конечно ты сдала, чёртова заучка» — говоришь ты), и мы, все восемь человек, идём по магазинам за школьными принадлежностями. Ты оставляешь меня в зоомагазине с Джеймсом, потому что все остальные ушли за мороженым. Джеймс покупает мне сову, и я называю её Трусишкой, потому что она дрожит как осиновый лист. Она чисто белая. Но нам приходится прервать прогулку из-за атаки. Мы разделены, вы шестеро и мы вдвоём, и находим друг друга только тогда, когда, устав от поисков, возвращаемся в дом Джеймса, трясущиеся, с бледными лицами. Трусишка сидит у меня на плече и почему-то больше не дрожит. Ты обнимаешь меня и целуешь в волосы, прежде чем заключить Джеймса в очень крепкие, до боли, объятия. Доркас неловко падает, когда хочет уйти, и подворачивает лодыжку, и вы с Питером приносите её обратно. Ты провозглашаешь себя героем, и на мгновение я в этом не сомневаюсь. Ремус крепко держится за руку Марлин, а Мэри молча смотрит в пол. «Это всё правда произошло», — шепчет она. И всё, что я могу сделать, — только согласиться. Мы напиваемся — очень эффектно, — и всё заканчивается тем, что рано утром мы купаемся голышом в озере за домом Джеймса. Мы слишком много смеёмся для подростков, которые только что видели кучу ужасных вещей. Но я никогда не чувствовала себя в своей тарелке больше, чем тогда. Я получаю письмо с сообщением о том, что я староста школы, а через три минуты ещё одно, от тебя, в котором написано, что произошла какая-то ошибка и Джеймса почему-то тоже назначили старостой школы. Ты поздравляешь меня, ещё даже не зная, что я староста, и я люблю тебя за то, что ты веришь в меня. По причинам, о которых я не думаю, я не жалею, что проведу целый год с Джеймсом. Регулус бросает школу. Ты не знаешь об этом до торжественного ужина в честь начала учебного года, когда Снейп сообщает тебе это холодно и резко, так что Джеймс пристально смотрит на него и поднимается с места. Ты ничего не говоришь, только опускаешь кубок с тыквенным соком и роняешь голову на руки, будто это всё ерунда. Снейп поворачивается ко мне, кивает и пытается заговорить, но Джеймс смотрит на него ещё пристальнее. — Ты ничего больше не скажешь, жалкий ты кусок дерьма. Снейп разворачивается и уходит, очень довольный собой, потому что смог тебя задеть. Я спрашиваю, в порядке ли ты, и ты подмигиваешь. От этого мне становится больно. Каждую пятницу я хожу с Джеймсом на собрания в нашу новую гостиную, которая построилась на верхушке гриффиндорской башни, и ты иногда тоже приходишь и сидишь с нами. Мы говорим о пожирателях смерти и о надвигающемся возвышении Волдеморта, о том, какое значение это имеет для остального мира. Ты показываешь мне карту, на которой можно найти любого, и мы с Джеймсом больше не ходим патрулировать коридоры. Мы сидим и разговариваем, и ты понимаешь раньше меня, что я больше не ненавижу его. — Мне нравится смотреть ей вслед, — говоришь ты в гостиной, глядя на Доркас. Я закатываю глаза. — У неё классная задница, — говоришь ты так, будто это не было совершенно очевидно из твоего предыдущего комментария. Но мне из-за этого смешно, и я забываю про свою домашку по трансфигурации, которая у меня никак не получается. Однажды ночью я вхожу в гостиную и вижу там оленя, пса и крысу. Крыса сидит на рогах оленя, а пёс выглядит так, будто пытается не рассмеяться, если только собака может так выглядеть. Они все замирают при виде меня, и следующее, что я осознаю, — ты сидишь на полу там, где плакал от смеха пёс, а Питер сидит на голове Джеймса. Видишь, мы никогда не скучали. В одну из ночей появляется Джеймс, кровь у него хлещет отовсюду, и я знаю, кто передо мной, в то же мгновение, когда всё это вижу. Его волосы на затылке слиплись от крови, и он падает на пол в гостиной, и я плачу. Он с трудом дышит, и меня чуть не выворачивает при виде такого количества крови. Я зову Ремуса, потому что не знаю, что делать. Вы все спускаетесь вниз, потому что никто из вас не делает ничего в одиночку. Мы с Ремусом его лечим. Ремус хочет стать учителем, я хочу создавать зелья, но этой ночью мы оба целители. Вы все уходите после того, как я заверяю тебя, что со мной всё будет хорошо. Я наблюдаю за спящим Джеймсом. У него волосы тёмные, но не темнее твоих. В них столько разных оттенков каштанового, что сложно даже разглядеть. Без очков его глаза кажутся меньше, и во сне он выглядит умиротворённо. Его рука подходит к моей, и тут я испытываю шок. Мне нравится Джеймс Поттер. Спустя три недели родители Джеймса убиты. Какой-то пожиратель смерти (пожиратель смерти, ну и глупое же прозвище. Сохатый, ты слышал? Они называют себя пожирателями, кучка придурков). За это он не попадает в Азкабан, и ты плачешь почти так же, как Джеймс. После этого я понимаю, что мне небезразлично то, что происходит с Джеймсом, больше, чем я предполагала. Неделю спустя мы с Джеймсом патрулируем школьную территорию, когда кое-что происходит. — Идёт война, — говорит он. Мы прячемся за стеной без особой причины, просто потому что нам хочется, пока мимо проходят второкурсники-слизеринцы. Идёт снег, и почему-то мне кажется это важным. — Знаю, — отвечаю я. — Это в последний раз, Цветочек. — Он говорит тихо, так что я придвигаюсь ближе, чтобы разобрать слова. Я знаю, что нахмурила брови, и, Сириус, я знаю, что мне интересно, знал ли ты о том, что он делает. — Я больше не хочу к тебе приставать, но ведь идёт война. — Потом он замолкает на несколько ударов сердца. — Мои родители погибли, и я бы не хотел, чтобы всё было по этой причине, но... Он делает вдох. Моё сердце колотится как бешеное. Мне на щёку падает снежинка, и Джеймс её смахивает. — Уже год это для меня не шутка, Лили. Я знаю, о чём он говорит, и он знает, что я знаю, но я хочу, чтобы он сказал это вслух. Так забавно. Он уже говорил это много раз, но сейчас впервые я знаю, что он действительно имеет в виду то, что произносит. У него вспотевшие руки и растрёпанные волосы, потому что он постоянно взъерошивает их, и я улыбаюсь. — Знаю, — говорю я. Мы всё ещё сидим на корточках за дурацкой стеной, между нами совсем нет расстояния, а ты слышал эту историю тысячу раз и, возможно, рассказал тоже тысячу раз. Ты самый большой наш фанат, Блэк. — Ты знаешь, — повторяет он, и я киваю. — Я вроде как люблю тебя, Эванс, — произносит он. — Но если ты меня не любишь, тогда я пошутил. Тогда это я проспорил Сириусу. — Всё нормально, — говорю я, улыбаясь от уха до уха. — Потому что я проспорила Марлин, что признаюсь тебе в любви в ответ. Тогда он целует меня, и ты не хочешь знать подробностей, но я всё равно их скажу, как и тысячу раз до этого. У него мягкие губы, и он касается ладонью моей щеки. Другой рукой он зарывается в мои волосы и притягивает меня к себе ещё ближе, хотя кажется, что это невозможно. Его очки ударяются о мой нос, и я смеюсь. Он падает в снег, и снег у него в волосах, и мы оба смеёмся, и я чувствовала себя тогда будто на седьмом небе. Идёт война. Идёт война, и люди погибают, а кто-то уже мёртв. Идёт война, и мне плевать, потому что Джеймс Поттер только что поцеловал меня. Идёт война, и мне понравился поцелуй. Идёт война, падает снег, Марлин обнимает меня, Джеймс сжимает ещё сильнее, Ремус смеётся, Питер хлопает Джеймса по спине, Мэри визжит, Доркас усмехается. Идёт война, а всё, что делаешь ты, Сириус Блэк, — просто улыбаешься. — Ты мне должен двадцать галлеонов, — говоришь ты Джеймсу. — Из-за чего на этот раз? — спрашиваю я, и ты улыбаешься такой улыбкой, будто ты всё знаешь, хотя на самом деле это не так. — Я знал, что на тысячный раз ты сдашься. Идёт война, и моих родителей убивают через месяц, спустя два дня после того, как они познакомились с Джеймсом. Ты тоже там был, в кожаной куртке, и в этот раз цветы нёс Джеймс. — Они приходили туда за мной, — говорю я тебе в первую ночь после возвращения в Хогвартс. — Они приходили туда за мной. Ты киваешь. Никто этого не отрицает. Я стала сиротой первого января. Я стала сиротой в семнадцать лет, и моя сестра отрекается от меня при первой же возможности. Я всё равно прихожу на её свадьбу и смеюсь: вы с Джеймсом взбесили Вернона до такой степени, что он побагровел. На седьмом курсе я теряю одну семью и обретаю другую. Я обретаю трёх братьев и парня, который меня любит. Я обретаю трёх сестёр и дружбу на всю жизнь. В день выпускного я смотрю на тебя, и ты подмигиваешь. Ремус улыбается, Питер кивает. Мэри машет рукой, все взволнованы, а Марлин обнимает меня слишком крепко. Я обещаю Доркас, что мы не потеряем связь. Джеймс прижимается ко мне сзади и просит, чтобы я жила вместе с ним. Дружить с Сириусом Блэком то же самое, что дружить с Джеймсом Поттером. Это лучшая вещь на всём белом свете. Я киваю. Шесть месяцев спустя он делает предложение. Как и ожидалось, это что-то безумное. Ты начинаешь смеяться, когда он опускается на одно колено, и я перевожу взгляд с его лица на твоё, потому что ты хохочешь слишком громко. Ремус ударяет тебя в живот, чтобы ты заткнулся, и Марлин сердито на него смотрит. Я плачу, когда говорю «да» (и ты тоже). Джеймс идёт со мной, чтобы попросить Ремуса вести меня к алтарю, а я иду с ним, чтобы попросить тебя быть шафером. Джеймс наматывает прядь моих волос на свой палец, когда я играю в карты. — Вот так будет выглядеть моё обручальное кольцо, — говорит он. Он держит меня за руку и играет с моим помолвочным кольцом, и ты смотришь на нас с любовью. Джеймс всё ещё крепко целует все части моего лица, какие только может достать, и ты всё ещё говоришь ему, чтобы он перестал быть дураком. Ты велишь ему никогда не обижать меня, а мне — никогда не обижать его. Я целую тебя в щёку и отвечаю, что люблю тебя. Джеймс в шутку поступает точно так же. У тебя всё такие же чёрные волосы, и тебе всё ещё нужна стрижка. Ты ездишь на мотоцикле, и наши соседи тебя за это ненавидят, потому что мотор слишком уж ревёт. Ты предпочитаешь кофе, похожий на твоих девушек (крепкие и с щепоткой сахара), и пьёшь слишком много пива. Я переживаю за тебя почти так же, как переживаю за Джеймса. Мне девятнадцать, и я помолвлена с идиотом. Мне девятнадцать, и ты выше меня. Джеймс зовёт меня Цветочком, а ты — Рыжиком. Я дала вам столько прозвищ, что и не сосчитать. Ремус дважды в месяц остаётся ночевать. Так делаете все вы трое. Я настолько привыкла к этому, что выделила для вас гостевую комнату. Джеймс говорит, что это необязательно, но я не согласна. Вы не только его семья, но и моя тоже. Кроме того, я подружилась с Ремусом раньше, чем вы. — В своей семье я чёрная овца, — говоришь ты однажды ночью. — Дошло? Ты напился и думаешь, что я не знаю. Ты шутишь, так что это не позволяет тебе снова расклеиться, и думаешь, что я не замечаю. Ты засыпаешь на моей половине кровати рядом с Джеймсом. Вы так похожи, что могли бы быть братьями. У него волосы непослушные и вьющиеся, а у тебя прямые, у него глаза светлые, а у тебя тёмные. У него есть ямочки, а у тебя нет. Ты хмуришься, он смеётся, и вы похожи как две горошины из одного стручка, но вы не одинаковые. Мы женимся в среду, я и Джеймс. Я одета в белое, и по спине струятся завитые локоны. Мы устраиваем приём в доме, где прошло детство Джеймса. Этот дом слишком шикарен для нас и наших скромных потребностей, но для свадьбы подходит отлично. Ты, Ремус, Питер, Марлин и Доркас украшаете дом, а Мэри разбирается с угощением. Алиса Лонгботтом готовит торт, и я не видела её с окончания Хогвартса. — Эванс? — спрашиваешь ты. — Спорим, ты с этим не справишься? — Блэк? — отвечаю я. — В тебе так много дерьма, что удивительно, как ноги тебя носят. Ты смеёшься с таким облегчением, что я начинаю волноваться. После всего этого, после почти восьми лет, что мы знаем друг друга, ты думаешь, что я могу всё бросить? Ты думаешь, я человек, который вообще может что-то бросить? Ещё ты обнимаешь меня, прежде чем встать у алтаря рядом с Джеймсом. Ты говоришь, что я выгляжу прекрасно, что мы с Джеймсом отлично подходим друг другу и что ты рад тому, что я наконец-то вытащила голову из задницы и согласилась выйти за него. Ремус ведёт меня к алтарю и заставляет пообещать, что я объемся торта и всегда буду счастлива. Я целую его в щёку, и он притягивает меня к себе. Питер стоит позади тебя и оттуда посылает мне улыбку, и ты никогда не узнаешь, как я счастлива от того, что друзья Джеймса меня приняли. Ты плачешь, когда я говорю Джеймсу «да», и мы за это тебя потом дразним. Ты всегда был самым большим нашим фанатом. Марлин произносит настолько смешную речь, что мы все смеёмся до слёз. В твоей ответной речи столько каламбуров, связанных с оленями, что к концу все гости сбиты с толку. Ты заканчиваешь словами: — Многие из вас могли думать, что она его ненавидела. — Ты смотришь прямо на меня: — Не-а, это неправда. Ты начал это говорить, потому что мы теперь в Ордене, и люди, знавшие нас со времён Хогвартса, задают вопросы. Кажется, что ты выскочил из ниоткуда, только чтобы объяснить, что на самом деле я не ненавидела Джеймса. Уверяю тебя, ненавидела. Просто грань между любовью и ненавистью (очень) тонкая. Мы с Джеймсом женаты уже почти год, когда это случается. Мне всего лишь двадцать, и, когда ты входишь, я реву. Я в истерике, и ты не можешь понять ни слова из того, что я говорю. Если честно, я даже не помню, что пыталась тогда сказать. Волосы лежали неаккуратно, скрученные в неряшливый пучок на затылке. Ты выглядел немногим лучше. Ты всё спрашивал про Джеймса, а я всё пожимала плечами, отвечая, что он уже ушёл. Он был на ночном дежурстве, охраняя что-то по поручению Ордена. Об этом знали только он, ты и ваш маленький защитный отряд под предводительством Грозного Глаза Грюма. — Рыжик, Эванс, что случилось? Помню, что слабо тебя поправила: — Поттер. Я Поттер. Так ведь и было. Каждую неделю приходили письма на имя Лили Поттер, и когда люди обращались ко мне на работе, они говорили «миссис Поттер» или «доктор Поттер». Я Поттер, и я чертовски горда этим, но со мной не должно было такого случиться. Ты хватаешь меня за локти и ведёшь к кровати. Я в истерике трясусь и реву, и ты выглядишь напуганным. — Что случилось? Что-то с Джеймсом? Вы с Джеймсом в порядке? Рыжик, скажи, Сохатый в порядке? Я одновременно и кивала и отрицательно качала головой. Понимаешь, это больно. Очень сильно хотеть чего-то, а потом не иметь возможности это получить. Я говорю тебе это, и ты ещё больше озадачен. — У меня всё хорошо, — сообщаю я, и ты, зная меня почти половину моей жизни, видишь, что я говорю неправду. Я говорила тебе эти слова столько раз, что ты знаешь, когда я лгу, когда лучше настоять, а когда лучше промолчать. — Нет, не всё хорошо, — говоришь ты, и я киваю. Ты прав, конечно, не хорошо. Я в истерике и совсем запуталась. В этой ситуации нет ничего хорошего. Ты спрашиваешь снова, и из-за того, что ты это ты, а я это я, я рассказываю. — Я беременна. Ты искренне счастлив. Будто это самая лучшая новость, которую ты когда-либо слышал. — Тогда поздравляю! — кричишь ты, такой оживлённый и возбуждённый. Мне кажется, что кто-то вылил мне на голову ведро ледяной воды. Так больно. Я трясу головой: — Нет, Сириус, нет. Ты спрашиваешь меня, почему, и я объясняю. — Мы на войне, — говорю я. Мы на войне, и ты по какой-то причине думаешь, что это не касается Джеймса. Я умоляю, чтобы ты не глупил. — Мы на войне, Сириус. Мы на войне. — И почему-то это единственные слова, которые я повторяю, пока не ты говоришь мне остановиться. Я всё равно повторяю это ещё раз. — Мы на войне, и половину времени я трачу, прячась от пожирателей смерти, а другую половину — гадая, вернётся ли Джеймс домой. И это ещё не говоря о тебе, Ремусе и Питере. Иметь ребёнка — невозможно. — Мы на войне, — повторяешь ты. — Мы на войне, и нам всем нужно немного счастья. Я тебя не слушаю. Ты спрашиваешь, знает ли Джеймс, и я трясу головой и беру с тебя обещание, что ты ему не скажешь. Если Джеймс узнает, он захочет его оставить. Я должна выглядеть очень жалко, но по какой-то причине всё, о чём я могу думать, это «твоя душа не чёрная, как твоё имя». Ты тот тринадцатилетний мальчишка, который купил мне мороженое, тот девятнадцатилетний парень, который пел пьяные песни, пока мы гуляли по берегу Темзы, тот семнадцатилетний юноша, который купил себе мотоцикл и заколдовал его, чтобы он летал. Ты двадцатилетний молодой мужчина, плакавший на моей свадьбе и обнимающий меня сейчас. — Ты хочешь ребёнка? Да, хочу. Хочу так, как рыба жаждет воды. Я хочу водить его в школу и делать домашку по математике. Я хочу наблюдать за тем, как она плачет из-за парней, и помогать ему придумать способ пригласить девушку на свидание. Я хочу кричать на них в два часа ночи, потому что они явились домой пьяные, хочу обнимать их, когда они спят. Хочу засмеяться, когда в первый раз услышу слово «мама», хочу каждый день говорить, как я их люблю. Хочу смотреть, как они растут, и говорить людям, что они мои дети. Я сделала этого человека. — Лилз, — настойчиво говоришь ты, и я киваю. — Но не так, как сейчас, — шепчу я. Пальцы прижаты к губам, подбородок дрожит. Ты присаживаешься напротив меня и просишь посмотреть в глаза. — Как бы то ни было, — произносишь ты, — вы с Джеймсом будете замечательными родителями. Перед твоим уходом я повторяю снова, чтобы было ясно: — Мы не можем его оставить, Сириус. Ты спрашиваешь, как я узнала, что это мальчик, но я не знаю, как. Просто знаю это, и всё. У тебя такое выражение лица, Сириус, и я не знаю, понимаешь ли ты, какую важную роль оно сыграло в принятии решения. Ты берёшь с меня слово, что я скажу Джеймсу. И я говорю. Джеймс тут же начинает выбирать имя, и покупать детскую одежду, и устраивать переезд обратно в большой дом, в котором он провёл детство. Я нахожу меньший, более подходящий дом в Годриковой Впадине, и в следующем месяце мы переезжаем. Всё происходит так быстро-быстро-быстро, что вот я уже с Алисой Лонгботтом сравниваю заметки о будущем ребёнке. Ты этого не знал, так что я расскажу. Наше утро проходило так: — Мы не назовём ребёнка Харрингтоном, Джеймс. Мне всё равно, если он выиграет кубок по квиддичу в двух разных матчах. Чёрт, мне всё равно, даже если он вдруг изобретёт лекарство от токсикоза. С этими словами, как и каждое утро, когда Джеймс предлагает дурацкое имя, я склоняюсь над унитазом, и меня рвёт. Кажется, что это происходит по какому-то сигналу. Упомяни токсикоз — и получи удар прямо по матке. Джеймс сдерживает улыбку, как он делает каждое утро, и держит мне волосы, чтобы они не испачкались. Меня слабо потрясывает, как и всегда после того, как стошнило. Джеймс не обращает внимания, только прислоняется к ванне, чтобы я тоже могла на неё поудобнее опереться. — Не знаю, почему мы решили оставить тебя, — тихо говорю я животу. Он привык слышать такие слова. Я говорила ему это каждое утро, когда меня тошнило. Можешь сердито смотреть на меня, Сириус, но ты через такое не проходил. Дальше, как обычно, Джеймсу: — Это ты виноват. Поскольку Джеймс считает себя остроумным шутником, он отвечает ещё более остроумной репликой: — Если это я виноват, может быть, я тогда возьму вину на себя и в качестве наказания придумаю ему имя? — Мы не назовём его Харрингтоном, Джеймс. Его будут дразнить. Но Джеймсу неважно. Он считает, что Харрингтон — отличное имя. Конечно, с дядей вроде тебя и родителями вроде Лили и Джеймса Поттеров, что может пойти не так? К счастью для него самого, Джеймс слишком самоуверенный, о чем я ему ежедневно напоминаю. Я говорю это с полной обожания улыбкой и без той лести, к которой Джеймсу пришлось привыкнуть, пока мы учились в Хогвартсе, поэтому эффект немного отличается. Когда я прошу, Джеймс протягивает мне мою зубную щётку. Ещё он несёт меня до раковины, не обращая внимания на мои жалобы, которых очень много, даже несмотря на то, что это повторяется каждый день. Он говорит с ребёнком, пока я чищу зубы; обычно про случайные, неподходящие для детей вещи и иногда про «мародёров» (он не хочет отказываться от использования этого прозвища, и неважно, сколько раз я напоминаю, что ему «двадцать лет, Джеймс, ради всего святого» и что большинство детей перестаёт давать прозвища своим компаниям на четвёртом курсе, на что Джеймс всегда замечает, что вы не компания, а банда. Ты бы дал ему пять, Ремус застонал бы, Питер выглядел бы гордым собой, а я бы спросила себя, за кого вышла замуж). — Нам было, э... двенадцать. Лилз, сколько нам было на втором курсе? Я говорю со ртом, полным зубной пасты: — Двенадцать. Или тринадцать. Джеймс кивает: — Двенадцать. Я закатываю глаза. — И одна рыжая заучка надрала мне задницу... — Джеймс, не ругайся при Хар... — я останавливаюсь. — При нём. Джеймс не обращает внимания. Сейчас он часто так делает. — ...за то, что я плохо поступил с твоим дядей Лунатиком... — Дядей Ремусом. — Дядей Лунатиком, — повторяет Джеймс так, будто у него есть всё время мира, чтобы рассказывать истории нашему ещё не рождённому ребёнку. Но его на самом деле нет. Он как всегда опаздывает на работу. — Потому что он хороший товарищ и этого заслуживает. И мы с парнями поговорили — я и твои дяди Бродяга и Хвост, — и мне пришла идея стать анимагами. Конечно, он воздаёт себе все лавры. — Я почти пошутил, но это в итоге сработало. Всё получилось. И теперь я могу делать так... Я моргаю: — Джеймс, ты охренел что ли, чтобы... — Не ругайся при Харрингтоне, Лилз, — напоминает он и обращается в оленя. Ты должен понять, Сириус, у меня в ванной был чёртов олень. В двадцать лет я была на четвёртом месяце беременности, а мой муж мог превращаться в оленя, когда ему вздумается, а список имён для ребёнка был полным дерьмом. В двадцать лет ты сражался в битве. Очень часто ты возвращался ночью потрёпанный. Иногда ты спал в свободной комнате четыре ночи подряд, с кровоподтёками на затылке и шрамами на щеках. Ты постригся. Вроде бы из-за какого-то устава, и мне это совсем не понравилось. Я сказала, что мне нравится твоя стрижка, но на самом деле это было не так. Я ненавидела, что ты стал выглядеть старым. Ты снова стал подмигивать. Джеймс упоминает пожирателей, ты шутишь и подмигиваешь. Ты не обижаешься, когда больше никто не смеётся. Тебя это даже не удивляет. Великий Сириус Блэк — и вот как всё обернулось. Ты снова смирился со своим именем и гордишься им. Ты ненавидишь его истоки и ненавидишь его смысл, но оно твоё. Оно принадлежит тебе, и ты его переосмыслил. Ты свирепо смотришь на тех, кто упоминает Регулуса, но я знаю, что чёрный шарф, который ты якобы купил в маггловском благотворительном магазине, принадлежит ему, и я знаю, что ты всё ещё ищешь его имя среди имён погибших или заключённых в тюрьму. Однажды ночью ты приходишь, рыдая. На руке открытая кровоточащая ссадина. Ты приглушённо говоришь с Джеймсом. Джеймс ругается и ударяет по чему-то, и так я узнаю о пророчестве. Мальчик, рождённый в июле. Месяц спустя, в июле, рождается Гарри. Ты ругаешься на все лады, ободряемый Джеймсом, который думает, что я не замечаю, что он назван в честь того самого Харрингтона, только благодаря которому английская команда по квиддичу выиграла Кубок мира в 1954 году. Гарри совсем маленький, идеальный, и у него мои глаза. У него есть прядь тёмно-каштановых волос, и он жмурит глазки. У Джеймса при виде него перехватывает дыхание, и я плачу. Я держу малыша, и ты оказываешься прав. В тот же момент, когда я ощущаю вес Гарри в своих руках, я понимаю, что с нами всё будет хорошо. Джеймс говорит тебе, что хочет, чтобы ты стал крёстным отцом, и ты выглядишь таким же напуганным, какой я себя ощущаю. Марлин что-то шепчет на ухо Гарри, а Питер выглядит так, будто наступил конец света. Это самый счастливый день в моей жизни. Мне двадцать, и у меня есть сын, муж и брат. Тебе двадцать, и у тебя есть лучший друг, крестник и брат. И мы тебя любим. Ты целыми часами играешь с Гарри. Вы с Ремусом по очереди учите его произносить ваши имена, а Питер покупает ему столько одеялец, будто хочет завернуть его в них и защитить от целого мира. Мы вынуждены сказать ему, чтобы он остановился. На празднование «недели со дня рождения» ты покупаешь ему плюшевую собачку, которую мы называем Нюхалзом. Гарри не выпускает его из рук. Ремус часами говорит с Гарри, как со взрослым, а ты часами учишь его ругательствам, хотя он вообще ни одного слова пока не произнёс. Гарри хватает тебя за волосы и бьёт тебя по рукам, когда ты показываешь ему свой мотоцикл. Ремус смеётся и подбрасывает его слишком высоко. Питер каждый месяц печёт для него пирог, будто хочет что-то доказать, а мы с Джеймсом спим. Марлин и Ремус сидят с Гарри каждый второй четверг месяца — конечно, если это не полнолуние, — и мы с Джеймсом идём смотреть фильм, или ужинать, или просто отдыхаем. Ты приходишь каждую субботу и проводишь столько времени в детской, что Джеймс считает, что ты переехал. Вы с Джеймсом всё ещё устраиваете розыгрыши, и я то просыпаюсь с фиолетовыми волосами, то сыплю в хлопья соль вместо сахара. Гарри смеётся, и у тебя есть оправдание, чтобы разыграть меня снова. Ты берёшь Гарри в близлежащий парк и катаешь на качелях, и три месяца всё, кажется, идёт по плану. Двадцать второго октября Марлин убита вместе со всей свой семьёй. У них были выходные. Они рассчитывали отдохнуть от войны. Ремус приходит на встречу Ордена, плача, и все его осуждают. «Он оборотень», — говорят они. Среди нас предатель, и, если Ремус оборотень, значит, это он. Не думаю, что когда-то видела его таким шокированным, и из-за этого я ненавижу всех, кто даже смотрит на него с усмешкой. Он ещё больше времени проводит с Гарри, ложась рядом с ним и просто разговаривая. Он замолкает, когда я вхожу в комнату, и ты живёшь с ним, Сириус, когда Марлин больше нет. Ты живёшь с ним, и неужели от этого тебе не хочется плакать? Ремусу требуется месяц, чтобы вспомнить, как жить и не рыдать, а потом ещё два, чтобы понять, как улыбаться. К Рождеству он смеётся. Это похоже на чудо. Я рассказываю ему о прорыве в изобретении волчьего противоядия, и он смеётся. Может быть, появится что-то, способное улучшить его жизнь. Он смеётся. Ты даришь Гарри на Рождество свитер с надписью «Харрингтон» на спине, а Ремус для полного комплекта дарит снитч. Джеймс обижается и настаивает на том, что лучшая позиция в команде — это охотник, а ты даёшь ему тычок и говоришь, что это загонщик. Питер смеётся и преподносит Гарри маленького котёнка. Гарри пытается догнать его, ползая по комнате, пока котёнок не сдаётся. Ремус беспокоится, но Гарри необычайно ласков. Он гладит его по голове, пока они оба не засыпают у тебя на груди. Ты делаешь для меня и Джеймса фотоальбом, и я плачу, листая его. Между Рождеством и днём рождения Гарри на нас дважды нападают. В первый раз мы были в маггловском супермаркете. Они появились ниоткуда, и ни разу в жизни я так быстро не трансгрессировала. До того, как я что-либо осознала, я уже стояла в детской, вцепившись в Гарри и пытаясь успокоить его, и молила Мерлина, чтобы Джеймс вернулся домой. Он приходит через три часа, измученный и усталый. Он покалечен, следы магии глубоко въелись в его кости, но он улыбается, когда видит меня и прижимает крепче, чем когда-либо. От него пахнет потом, болью и смертью, но я всё равно вдыхаю этот запах. Я не хочу забыть, каково это — чувствовать себя любимой, Сириус. Не хочу, чтобы и ты забыл. На следующий день приходит Дамблдор и говорит, что мы должны найти Хранителя тайны. Никто не подходит на эту роль лучше тебя. Ты выглядишь обеспокоенным, когда входишь в дом. Когда я вижу тебя, то гадаю, когда морщинки вокруг твоих глаз стали появляться не от смеха, а от тревоги. Наверное, все мы выросли. У тебя чёрные волосы и внутри что-то сломалось. Нам двадцать один, и мы можем погибнуть. У меня рыжие волосы, а глаза блестят от слёз. Нам двадцать один, и нам не суждено выжить. Волосы Джеймса чёрные, и у него потерянный взгляд. Нам двадцать один, и мы можем погибнуть. Мы выбрали тебя Хранителем тайны, и меньше чем через два месяца, после второго нападения на нас и первого — на тебя, ты убеждаешь нас сделать Хранителем Питера. Они этого не ожидают, сказал ты. Никто не придёт за Питером, потому что он не входит в число подходящих для этого людей. Когда к нам приходит Питер, я вижу его впервые за несколько недель. Нас всего четверо; Джеймс не хотел, чтобы Ремус волновался, а больше мы никому не могли доверять. Они накладывают заклятье, и наша безопасность отныне в руках Питера Петтигрю. На день рождения Гарри ты даришь ему метлу, и он, надев свитер с «Харрингтоном», гоняется за снитчем, который принёс на Рождество Ремус. Он разбивает уродливую вазу, подаренную Петуньей, и я так сильно смеюсь, что по щекам катятся слёзы. Джеймс напивается и показывает стриптиз, и я очень рада, что Гарри всего год и поэтому он не вспомнит этого, когда вырастет. Ты раззадориваешь его из своего угла, громко подпевая музыке, слишком громко для нашего маленького домика. Я вношу торт, который сама испекла, и все притворяются, что им нравится. Доркас целуется с тобой так, будто этот поцелуй предназначался ей, а я целуюсь с Джеймсом, потому что он создан для меня. Ремус смотрит на нас, и я знаю, что он думает о Марлин, так что я говорю ему, чтобы он остался на ночь. Когда наутро я просыпаюсь, его уже нет. Всё вокруг рушится. Мир близок к концу, а я этого не хочу. У меня замечательная семья и годовалый сын, который не заслуживает жить в таком мире. Иногда мне хочется, чтобы у нас его не было. Иногда мне хочется, чтобы его не существовало, и тогда бы я не волновалась за него. За несколько недель до Хэллоуина происходит третье нападение. Они появляются, когда мы навещаем Алису и её сынишку, Невилла. Фрэнк, Джеймс и несколько авроров отражают нападение, но нас всех трясёт. Всю дорогу домой Гарри плачет, и я убираю пряди волос с его лба, как делал Джеймс во время моей беременности, когда меня тошнило каждое утро. Мама говорила мне, что когда наступает конец одного мира, рождается другой. В конце этого мира, Сириус, я знаю, возникнет лучший мир. Где будем только мы, а не мудаки вроде Волдеморта и его поганой банды пожирателей. Мы все вырастим Гарри, и я буду до слёз смеяться, и Ремус будет знать, что можно улыбаться, потому что Марлин вернётся, а Питер нас не предаст. Когда заканчивается мир, нет огня или льда. Там есть только холодный голос, кричащий слова, которые не хочет услышать никакая мать. Там Джеймс кричит мне: «Хватай Гарри и беги!» Он не ожидал, что я окажусь физически неспособной этого сделать. Я не могла оставить его, Сириус. Если Джеймс умрёт, я не смогу дальше жить. Я стану пустой, как ракушка. Я не смогу ничего сделать. Нам с тобой двадцать один год, Сириус Блэк, и вот то, что я знаю совершенно точно. Впервые я увидела тебя в одиннадцать лет на железнодорожной платформе, когда вступала в мир, из-за которого потеряла семью. Твоя душа не такая чёрная, как твоё имя. Она вообще не чёрная. Тебе не стоит стричь волосы. Джеймс Поттер — лучшее, что со мной когда-либо случалось. Ремус Люпин — оборотень, но он самый милый человек, которого я знаю. Две стороны, никогда взаимно не исключающие друг друга. Питер Петтигрю — настоящий подонок. Я люблю Джеймса Поттера всем своим сердцем и, возможно, всем своим существом. Мы с Джеймсом любим мятное мороженое с кусочками шоколада, а ты ешь просто шоколад. Меня зовут не Лили, а Рыжик, или Цветочек, или Лилз, или Эванс, или миссис Поттер, или мамочка. Я никогда не услышу первых слов своего сына. Я волшебница. Ты слишком любишь актёрствовать, и ты подмигиваешь, когда тебе грустно, и улыбаешься, когда тебе хочется плакать. У тебя ужасная семейка, и на мгновение я подумала, что ты станешь таким же, как они. Я ошибалась. Мне двадцать один, и я вот-вот погибну. Мир бешено вращается во время своего крушения. Он кружится, кружится, кружится, пока не остаётся ничего, кроме темноты. Я уверена, что падаю на пол с глухим стуком. Голова ударяется о ковёр, а затем откидывается назад. Я должна испугаться. И мне действительно страшно. Но не за Гарри. С ним всё будет хорошо, Сириус Блэк, потому что у него есть ты. Присмотри за моим сыном. Впервые я увидела тебя на железнодорожной платформе, когда мне было одиннадцать и ты всё ещё был ниже меня ростом. Вряд ли ты помнишь, но именно ты рассказал мне, как добраться до платформы, пока твоя мать стояла с хмурым видом. — Беги прямо туда, — произнёс ты и показал направление. Не знаю, почему я не сказала тебе тогда, что ты псих. Сказала бы сейчас, если бы только не знала того, что знаю. — Я Лили, — сказала я. — Лили Эванс. Ты сглотнул. — Сириус Блэк. В каком же мире мы жили, Сириус Блэк. В каком мире мы жили.