Барабаны в ночи

Воздух густой и влажный, как в тропиках. Бакугоу втягивает его через ноздри и не завидует Джиро, которой надо из себя слова выталкивать в это марево — голос ее ожидаемо вязнет, и крики беснующихся фанатов перебивают даже оглушительный рев динамиков. Бакугоу прибавляет, надеясь, что их всех снесет басами к чертовой матери, что они угомонятся наконец, но им все мало — они распаляются с каждым громким звуком, с каждым движением его пальцев. В итоге он посылает всех в жопу и просто играет, как умеет: громко, быстро, агрессивно, так, что Каминари и Яойорозу еле-еле за ним поспевают. Джиро бросает на него злой взгляд — Бакугоу полностью ее игнорирует. Он слышит музыку, чувствует энергию — в его голове миллиардами вспышек взрывается вселенная, и на чужие замечания ему по барабану. Бакугоу на все по барабану, и за этот каламбур барабанщик вроде как судьбе даже благодарен. Разве что с менеджером у него вечные проблемы из-за этого. Сердобольный парень, которого он знает с детства, жутко его бесит и вечно нарывается на парочку выбитых зубов, но упрямо гнет свое: «Кач-чан, фанаты — один из показателей успеха. Если ты всех распугаешь, группе будет только хуже». И всегда, хилый, первым несется оттаскивать его от очередного нарвавшегося, в которого Бакугоу вцепляется чуть ли ни зубами. Ради очередного контракта с клубом тупоголовый Деку расшибается в лепешку, и Бакугоу сложно представить, что он может вытворить ради подписанного договора с лейблом. Впрочем, Бакугоу сам порой вытворяет, чего совсем от себя не ждет, и это приводит к самым неожиданным результатам. Потому что Катсуки живет с единственным стремлением в сердце: он станет музыкантом, которого запомнят. Он станет великим.

I

Он всегда, сколько себя помнит, стремился к этой мечте — жаль только, вселенная бывала слишком равнодушна к его талантам. В последнем классе средней школы он с треском вылетел из музыкального кружка, лишив куратора парочки зубов — с тех пор в школе Бакугоу решил не появляться, связался со странной компанией и однажды ночью сунулся в хорошо охраняемый дом состоятельной семьи. Взглядом наткнулся на множество музыкальных инструментов, ногой — на барабанную установку, и когда на шум прибежала девчонка, был готов удирать. Но не без добычи: в гитару они вцепились одновременно, и девчонка прокляла его именем Элвиса, а затем больно пнула в коленку. Ее не напугал даже свирепый взгляд. На помощь она не звала не потому, что была дома одна — собралась справиться с ним лично. — Слышь, патлатый, — обратилась она к взмокшему Катсуки, у которого волосы прилипли ко лбу, — ты что с инструментами делать собираешься? Они все фирменные, подписанные, на заказ — ни одна контора не возьмется перепродавать, — рационально и даже как-то мрачновато заметила она. Бакугоу, откровенно сказать, не подумал толком: вызвался выполнить работу, как только услышал, что дом принадлежит звездам музыкального бизнеса. Дураком он не был, слепо за деньгами не гнался, хотя порой было непросто, но подсознательная жажда музыки его подвела. — Твое какое дело! — огрызнулся парень, подумывая, как лучше выбраться из этой ситуации. Калечить девчонку просто за то, что она защищала свое, не хотелось. Уходить с пустыми руками хотелось еще меньше. — Я полицию вызвала, — равнодушно оповестила девчонка. — Когда копы приедут, меня уже не будет. Не хочешь в бубен, отдай гитару, — предложил выход Бакугоу. — Не могу, она отцовская, — вздохнула собеседница. — Забирай барабаны, — следом предложила она, и Катсуки аж замер от такого великодушия. — От предков не убудет. И я не люблю ударные, больно шумные. У нас на них никто не играет, стоят, пылятся, пространство захламляют. — Я играю, — крякнул Бакугоу, не совсем понимая, что делает. Его вдруг захлестнула неподвластная человеческому волна судьбы, и он не стал сопротивляться, доверившись интуиции. Похожее ощущение у него было, когда мать узнала о его отчислении из школы и даже уговаривать не стала: Бакугоу всегда делал, что хотел, а хотел он музыку, и ничего поделать с этим она не могла. Дала денег и по затылку, когда он собрался уходить из дома, и сказала, что платить залог в полиции не станет. Тогда он чувствовал сожаление, но все было неважно, пока его поступки вели к мечте, пока он собирался играть любым способом — надежда жила. Теперь же он сожалел, что сразу не воспользовался предложением и не вытолкал барабаны в окно (хотя прекрасно понимал, что в собранном виде далеко ему установку не унести), но все так же надеялся… Сам не очень понимал, на что именно, пока девчонка не блеснула глазами в полумраке комнаты. — И хорошо играешь? — осведомилась она под звучный вой полицейской сирены. — Уж получше некоторых, — взвился Бакугоу, не терпящий сомнений в собственном гении. Особенно от бесталанных детей успешных родителей. Собеседница посмотрела на него оценивающе и чуть ни зевнула, во всяком случае, Катсуки показалось, что ей ужасно скучно. Если бы он жил один в таком доме и при этом даже на барабанах не играл, тоже бы загнулся от скуки. — Ну тогда до завтра, — неожиданно подытожила девчонка и махнула рукой. — Прихвати что-нибудь и выйди в окно, пожалуйста. Мне еще с полицейскими объясняться. Бакугоу честно выполнил, что просили: схватил какую-то не самую внушительную гитару и был таков. А затем остаток ночи пытался понять, была ли его новая знакомая сумасшедшей, или ему действительно стоит наведаться в гости, раз уж пригласили. Украденная гитара была настроена и звучала так идеально, что у Бакугоу мурашки по коже побежали. К дому семьи Джиро он пришел ровно к пяти вечера, с парадного входа, и даже простил новой знакомой, что она две минуты мариновала его у звонка, когда девушка впихнула его в гараж, проигнорировав попытки вернувшихся родителей познакомиться с неожиданным гостем, и его взору открылось акустическое великолепие и те самые барабаны, которые он так неудачно вчера постарался умыкнуть. Впрочем, насчет «неудачно» Бакугоу бы поспорил. Катсуки не был склонен списывать собственную удачу на подачки судьбы или какой-то тетки с колесом из еженедельной лотереи, но за встречу с Джиро Фортуне он был искренне благодарен. Благодаря ей случилась их группа, быстро пополнившаяся гитаристом, не слишком способным, но очень креативным парнем, за счет тупоголовости которого Бакугоу проводил свои будни не так уж скучно; именно Кьека уговорила Катсуки вернуться в школу, родители ее позаботились, чтобы директор не слишком упорствовал, а затем даже постаралась приволочь его в его же собственный дом, но тут он вполне успешно отбился. Неделю орал, что не ее это дело, помял гаражную дверь и сломал колонку — Кьека, довольно флегматичная по натуре, в итоге успокоилась, и Бакугоу вернул себе контроль над собственной жизнью. Конечно, на добрых два месяца он пропал в учебниках, пытаясь нагнать программу и сдать предстоящие экзамены хотя бы на «C», и сам пребывал в полной уверенности, что музыканту диплом об образовании как шел, так и ехал, но Джиро он был должен, а быть должным Бакугоу не любил. Это был его способ выразить благодарность — слава богам, Кьека оказалась понятливой. Друг из этой недоделанной рокерши оказался, что надо, музыкант, на удивление, тоже. Были у нее и свои проблемы: она наотрез отказывалась светить фамилию и выступала в группе под псевдонимом. Бакугоу считал, что фамилия ее родителей и их связи могли бы открыть им нешуточные возможности, но молчал, уважая чужое желание пробиться своими силами. К тому же, безоговорочное уважение Кьека заработала именно этим, и ни Катсуки, ни другие члены группы никогда не поднимали эту тему. Они были благодарны уже за то, что Джиро обеспечивала их необходимым оборудованием и была знакома со многими людьми в бизнесе. Кем она хотела быть, кому и что собиралась доказать — этот выбор был лишь ее.

II

С Каминари отношения у Бакугоу сложились куда менее однозначные: парень и раздражал, и веселил, и был совершенно невыносим в профессиональном плане. Играл он так себе, и в первую же встречу Катсуки высказал ему все, что думает. — Ты сюда приперся личную жизнь устраивать? — рявкнул Бакугоу во время первой совместной репетиции, швырнув в гитариста палочкой. Одним глазом Денки весьма основательно наблюдал за Джиро и не придавал репетиции никакого значения. Во всяком случае, она точно не значила для него столько же, сколько для Бакугоу, и это Катсуки категорически не устраивало. — Совсем сдурел? — огрызнулся парень. — За кем здесь ухлестывать, за тобой, что ли, златовласка? Кьека меланхолично вздохнула и отошла подальше, наперед зная, что теперь начнется. Бакугоу вскочил из-за инструмента, кинулся на Денки, совершенно раздраконенный. Тот еле успел отпрыгнуть в сторону, но Бакугоу схватил его за руку, развернул, ударил под коленку и буквально вмял в бетонный пол с размаху и высоты роста. — Во-первых, еще раз так меня назовешь, пальцы тебе больше не понадобятся, — предупредил он в ответ на неумелые возражения оппонента, который пытался вырваться из хватки. Те полгода, что Катсуки провел фактически на улице, научили его приемам и похлеще. — Во-вторых, здесь все относятся к музыке серьезно, это не просто увлечение на сегодня, — продолжил Катсуки тоном более менторским, чем от него можно было ожидать, и слегка ослабил хватку. Каминари дернулся, и от его бесконечного ерзанья Бакугоу ударило статическим электричеством по кончикам пальцев. — Джиро зачем-то тебя пригласила. Чтоб ты знал, я ее мнения не разделяю, но решать не мне. Я бы такую бездарность и в фанатскую зону не пустил, — Бакугоу поднялся, отпустив руку противника — Денки размял конечность и уставился на него злобно, но без осуждения. Как будто понимал и принимал справедливость замечаний. — Ты бы решил для себя, зачем тебе это. Если не знаешь — уходи. Из таких, как ты, величия не вытянуть, — отстраненно, полностью игнорируя возражения Каминари и пассивную агрессию Джиро, искренне недовольной этой сценой, сказал Бакугоу, и вышло совсем уж наставительно. Денки притих, глянул на гитару, кинул взгляд на руки, коротко, извиняясь, поклонился Кьеки, отдал ей гитару и удрал из гаража быстрее, чем напичканный электроникой Порше Кетоку. — Ты не перестарался? — как-то обиженно спросила девушка, возвращая инструмент на подставку, прошлась пальцами по струнам и посмотрела на Катсуки осуждающе. Бакугоу цыкнул. — Тебе нужен тот, кто не готов быть лучшим? — Джиро вздохнула в ответ, разочарование крылось во всех ее жестах, в повороте головы. — Иногда я сомневаюсь, что мне вообще кто-то нужен. Когда Бакугоу вернулся в гараж следующим вечером, Каминари уже был там. Кьека учила его брать сложные аккорды, и на разыгрывающегося барабанщика никто не обратил внимания. Бакугоу наблюдал за тренировкой где-то с сорок минут, а затем вдруг ухмыльнулся: решительности Каминари было не занимать, а во вселенной Бакугоу решительность считалась за неоспоримое достоинство. — Слышь, златовласка, — окликнул он, и парень подпрыгнул на месте, чуть ни уронив гитару, — метнись за газировкой на кухню, окей? — Денки обернулся и долго сверлил Бакугоу взглядом, видимо, пытаясь понять, сколько в этой просьбе от рабовладельца. Джиро, хорошо изучившая барабанщика, довольно ухмыльнулась. — Идет, — согласился Каминари. — Но с тебя джем-сессия. — А не мелковат ты еще для импровизаций? — крикнул вслед скрывшемуся в доме гитаристу Бакугоу и отмахнулся от благодарного взгляда Кьеки. Ради музыки он бы что угодно потерпел, даже полную некомпетентность. Лишь бы без сердечных драм.

III

Без драм, оказалось, никак. Сперва безнадежный Деку, с детства мечтавший помочь Бакугоу в его стремлениях и восхищавшийся его талантами, набился в менеджеры, а затем стало ясно, что для знаменитости важны не только упорство, техника и страсть, но еще и личность. Бакугоу взбесился, когда его впервые попросили быть доброжелательным, и с тех пор мало кто мог его успокоить: он бушевал с фанатами, орал на журналистов, дубасил организаторов. Ко всем его подвигам прибавлялась несговорчивость Джиро, которая отказывалась играть музыку на заказ и пыталась переспорить все лейблы, предлагавшие им контракт и навязывавшие стиль, и эпическая дурость Каминари, который благодаря упорству и работе становился все лучше как музыкант, но каждый раз попадал в какие-то непоправимые ситуации то с влюбленной фанаткой, то с ломающейся техникой. Техника Каминари не любила больше, чем Бакугоу ненавидел Деку: колонки взрывались, если он оказывался рядом, камеры накрывались, прожекторы обязательно норовили упасть ему на голову, а инструменты постоянно выходили из строя. Денки переносила одна-единственная гитара — на ней и играл, а к фанатам его всегда сопровождал бдительный менеджер, не позволяющий разудалому рокеру зажать очередную жаждущую девицу в темном уголке клуба. Сперва все надеялись на Кьеку, считая, что ее присутствие и какой-то сверхъестественный талант слышать почти все, что происходит в помещении, могут остудить пыл Каминари, но Джиро не делала ровным счетом ничего, чтобы предотвратить катастрофу, только мрачнела и не разговаривала ни с кем — тогда Деку и решил, что схему надо поменять. Бакугоу всем орал, что они дебилы, что такие уроды не должны писать музыку, раз не способны в самих себе разобраться, и переодически порывался разгромить студию — через месяц его уже никто не слушал, а студия была для Бакугоу слишком ценной, не только местом для творчества, но еще и крышей над головой. В студии Бакугоу ночевал, и это полностью его устраивало. Драмы его по-прежнему не устраивали, но вскоре оказалось, что он ничего о настоящей трагедии не знает: с появлением четвертого члена коллектива Кастуки стало совсем худо. — Шла бы ты домой, куколка, свитера вязать, — было первым, что сказал клавишнице Бакугоу после прослушивания, и смачно шлепнул по заднице. Миловидная высокая девушка с виду была типичной представительницей зажравшихся аристократов: прямая осанка, дорогая юбка самой целомудренной длины, гладкие, ухоженные волосы, собранные в хвост, холеные руки со светлым маникюром, ловко зажимающие клавиши. Играла она Шопена, и Бакугоу корчился от смеха все выступление, хотя играла хорошо — она не подходила, и за это Катсуки решил устроить ей шок-терапию. За это, и за то, что задница у нее все-таки была что надо. И в ответ получил такую затрещину, что в глазах потемнело; даже в бытность жителем улиц его так не каждый второй прикладывал. Приличная папина дочка с отутюженным воротничком в миг преобразилась в какую-то бешеную амазонку, восседающую на тигре или на боевом слоне, не меньше, и даже ее «это невежливо, так с женщинами себя не ведут», подходящее по интонации, скорее, старой бабке, прозвучало грозно, как воинский клич. Бакугоу не бросился молить о прощении только каким-то чудом, и сам удивился возникшему ниоткуда раскаянию. Вообще-то, барышни любили, когда он проявлял внимание; Бакугоу бы послал их гореть в аду, но три советчика настаивали, что к его общей агрессивности гораздо больше подойдет образ придирчивого плейбоя, а не отстраненная холодность. Бакугоу бы послал гореть в аду и их, ведь он не собирался корчить из себя невесть что, но они так далеко зашли, так упорно работали и были настолько близки к мечте, что он сдался, осознав, что не так уж далек этот образ от правды — время от времени переключался со своих обожаемых барабанов на фанаток, которые обожали его, и постепенно начал находить в этом свою прелесть, но Казановой так и не сделался; люди его по-прежнему подбешивали. Клавишница же оказалась не промах, да и рука у нее была тяжелой. И хотя Бакугоу три недели запоминал ее имя, проникся он к ней сразу. Джиро с затаенной феминистской радостью впустила еще одну женщину в коллектив — с двумя идиотами ей одной было тяжело. Сошлись они даже не на женской солидарности: у обеих были проблемы с родителями. У одной потому, что знаменитые музыканты пробовали лезть в дела дочери и всюду распространяли свое влияние, не давая пространства для маневра; проблема же Яойорозу заключалась в том, что родители не считали ее мечту достойным занятием. По ее рассказам Бакугоу легко мог представить двух ханжей, которые вопили: «Пусть моя дочь лучше будет проституткой, чем музыкантом!». Свое участие в группе Момо оставила в тайне: репетировала после школы и быстро шла домой, на выходных говорила родителям, что идет заниматься к подруге, и на выступления всегда приходила в школьной форме, переодеваясь уже в гримерке. Агрессивный стиль группы ей не очень шел, как и откровенный ярко-бордовый костюм, но сама Яойорозу была в восторге, и отдавалась репетициям с такой страстью, что Бакугоу иногда даже заглядывался. Момо нашла подход ко всем быстро и незаметно — строгий тон, дисциплина и уважение сами собой стали неотъемлемой частью жизни троих лоботрясов, и Деку вздохнул спокойно. Она их будто уравновесила, и в редкие моменты, когда басы вышибали из нее строгость и скромность, Яойорозу становилась подобной им, совсем близкой — тогда Бакугоу видел силу ее мечты, бронебойность ее желания, и все трое сливались для него в массивную глыбу чистого звука. У Яойорозу тоже был талант, казалось, она могла создать все из ничего: конфликт на ровном месте, приступ любви у самого черствого субъекта, головную боль для Бакугоу вместо светлого утра. На выходки гитариста и барабанщика у всех была разная реакция: Деку сокрушался и бесконечно просил, Джиро мрачно и недовольно качала головой, а вот Момо отчитывала так, что у более впечатлительного Денки даже уши горели. Бакугоу, когда девушка излагала аргумент за аргументом, прикусывал язык и хорошо понимал, почему родители стремились сделать из Яойорозу адвоката: ее четких, гладких выкладок отчаянно не хватало в зале суда. Во всяком случае, Катсуки всегда чувствовал себя подсудимым; хорошо, что на Библии клясться его никто не заставлял, иначе бы он выложил все Момо, как на духу. Сопротивляться ее настойчивости было куда сложнее, чем договориться с понимающей Джиро: Момо была девушкой тактичной и воспитанной, но иногда, в особо критичные моменты, оба эти качества ей отказывали — тогда стоило бежать. Бакугоу осознал это не сразу. Его историей, пересказанной подруге слегка злобной Джиро, Яойорозу прониклась настолько, что при каждом удобном случае убеждала Бакугоу вернуться домой. Она таскала ему бенто, демонстрируя, что нет ничего лучше домашней еды, затеяла какой-то бесконечный ремонт в студии, намекая, что это место не для житья, и всячески поощряла остальных участвовать в ее интервенции. Катсуки бушевал, но Момо брала его за руки, пристально смотрела в глаза и объясняла-объясняла, пока он не валился с ног от разговоров. Он сдался, когда Яойорозу попросила познакомить ее с родителями; сказала, что это будет хорошим тоном, сказала, что это будет правильно. Бакугоу никогда не задумывался, почему ему приспичило жить самостоятельной жизнью, почему он решил, что сможет жить мечтой, только сбежав из дома; он считал, что быть рокером, музыкантом и творцом — значит, быть одиночкой. Но настырная четверка в этом его уже переубедила, и брыкаться не осталось смысла. Когда он заявился на порог родительского дома с упаковкой мяса, мать его чуть ни покалечила — сперва подзатыльником, а затем крепкими объятиями. Бакугоу понял, что хочет вернуться, а следом предупредил, что однажды начнутся гастроли — тогда предки его точно не увидят. Яойорозу прослезилась, чем вызвала недоумение сразу у двух представителей семейства Бакугоу. Катсуки взял с нее слово, что с собственными родителями она тоже поговорит. При этом разговоре он присутствовал — молчаливо стоял в углу и недобро сверкал глазами каждый раз, когда кто-то из семейства пытался повысить на Момо голос. По его мнению, все прошло успешно: он стал ждать момента, когда Яойорозу съедет от родителей, и в тайне начал присматривать квартиру.

***

Совсем скоро Бакугоу начинает верить не просто в себя — он верит в них. И ни капли не удивляется, когда через полтора года бесконечных репетиций, выступлений в сомнительных клубах, концертов за гроши и подпольных тусовок им наконец-то предлагают контракт, который устраивает даже придирчивую Джиро. Им идут на уступки, их ценят, их хотят видеть у себя — никто не собирается их переделывать, каждого восхищает бушующий в них огонь. Бакугоу твердо уверен, что станет кумиром целого поколения, а то и двух-трех, если повезет, но даже он не ожидает, что ему доведется стать еще и чьим-то героем. В первом официальном отзыве большого критика на их концерт сказано, что «The Heroes» — чистый адреналин, бесконечное вдохновение и что их название им ужасно идет. «Разве не это должны делать герои — вдохновлять нас, простых смертных?» Джиро ревет весь вечер, Яойорозу восторженно щебечет что-то, и Деку с Каминари только кивают в такт. Бакугоу, вытянувшийся на диване, кажется, впервые в жизни скалится так, что болит челюсть. Он знает, что это только первый шаг на пути к величию — он рад, что шаг этот ему не пришлось делать в одиночку.