Спасай меня

      В том аэропорту девочка умирает ровно на 10 секунд. А потом воскрешается жалким подобием себя с тысячей масок, которые ей теперь придётся постоянно носить, лишь бы никто не заметил.       Внутри ураганом проносятся последние воспоминания. Руки, вены, стоны и признания. А перед глазами девушка, чертовски красивая, в её море с головой окунается. И в ней она себя узнает, потому что незнакомка явно тонет. Подойти хочется, помочь, круг на неё спасательный накинуть. Да только бесполезно все это. Она просто очередная жертва, которая ведётся на красоту глубин невероятную, да шёпот бриза ласковый.       И вообще… спасение утопающих дело рук самих утопающих.       Она будто со дна наблюдает, и часы песчаные переворачивает, ожидая когда соседку ей новую волны его подкинут.       В этой толще воды барахтаться сил нет никаких, но голос, что будто бы рядом, за шкирку девчонку на сушу вытаскивает. Вид на грядущую катастрофу чужую загораживает, и в глаза свои смотреть почти приказывает. — Тихо, Кошелева. Не смей раскисать.       Девочка наконец фокусируется, тут же забывая метафоры морские, что в голове роем проносятся, маску надевая самую красивую: улыбка фальшивая, блеск в глазах неприятный, только объятия искреннее, крепкие, молящие о помощи.       Серёже её жалко. Он знает, что как бы крепко девочка не обнимала, сигналы SOS посылая каждым своим вздохом неровным, помощи все равно не примет. Да только он уже очень взрослый дядя, в жизни подобного говна натерпелся с лихвой, потому и спрашивать её даже не будет. Ношу эту себе самостоятельно на шею возлагает, пред самим Посейдоном готов поклясться, что вытащит девчонку оттуда.       Правда уже через неделю понимает, что спасать там и некого в принципе…

***

      На протяжении недели к ней подошёл почти каждый, пытаясь выяснить что за кошка пробежала меж двух неразлучных котят. Парни ставили на то, что Кристинка все-таки влюбилась в Свободу и смириться с тем, что он в неё — нет, не смогла. Девочки с точностью наоборот все представляли. Сама Кошелева на такие вопросы не отвечала, но жутко удивлялась, почему парни действительно быстрее до всего догадались.       Временами ей хотелось поговорить с кем-то, кем угодно вообще, лишь бы перестать себя мыслями сжирать по ночам. Вот только жалостливых взглядов, которые определённо последовали бы после её исповеди, она бы точно не вынесла. Потому приходилось копить все в себе. Все свои мысли и чувства, что за целый день пытаются на поверхность выбраться, от недостатка места внутри. Она эти самые мысли из-за дня в день плотнее в банку засовывала, сверху утаптывала, да крышкой закрывала крепче, чтобы ночью, когда вокруг тихо и в радиусе 30 метров нет никого, выпустить все наружу и попытаться не сдохнуть.       И получалось ведь, до поры до времени.       В тот вечер она приказывает себе не раскисать и попытаться снова стать частью компании. Думает, что за этот день всплесков эмоциональных было немного, потому сможет выдержать общий ужин и просидеть с ребятами хотя бы до 12.       Все её планы в дребезги разлетаются, когда она сбегает на улицу, чтобы с Фадеевым поговорить, который о состоянии своей подопечной ежедневно интересуется. За угол заходит, где потише, и как вкопанная в землю врастает.       Он там в стену другую впечатал. И слова, человеком любимым произнесённые не ей, весь воздух из девчонки выкачивают.

«Я люблю тебя. Давай сбежим? Я так хочу тебя, маленькая. Ты так нужна мне»

— Крис?       Голос Фадеева на землю возвращает, да только без парашюта падать фатально.

***

      У Макса телефон разрывается нещадно. Замечает он это, когда на дисплее уже 27 пропущенных высвечивается. Кто бы мог подумать, от самого Фадеева. И он уже выключить гаджет хочет, чтобы не мешали и не доставали, да только тот снова оживает известной всем мелодией. Анисимов чертыхается пьяно, но отвечает на звонок бывшего наставника — Где Кошелева?       Ни здравствуйте, ни до свидания, слишком нервно как-то, и слишком бесяче для Макса. — Мне откуда знать? Я больше не слежу за вашей собачонкой. А что, сорвалась таки с поводочка?       Макс смеётся в трубку пьяно, а Трущев рядом напрягается, силится знакомое каре в толпе друзей отыскать.       Следом телефон Софи, рядом сидящей, оживает. На дисплее лицо все того же Фадеева высвечивается. Он подругу на улицу тащит и почти приказывает громкую связь врубить. — Здравствуйте, Максим Александрович. — Здравствуй, Соф. Где Кристина, не подскажешь? — Я не знаю, была с нами, ушла наверное. — Трущев трубку вырывает руками трясущимися, у него предчувствие галимое, от которого не деться никуда. — Максим Александрович, это Сережа. Что случилось? — Не знаю, Сереж. Мы разговаривали с ней, потом она замолчала посреди разговора. А после вообще отключилась и трубку выключила. У меня плохое предчувствие. Поможешь? — Да, сейчас пойду в отель и постараюсь найти её. — Только без шума, пожалуйста. Она в последнее время сама не своя, как бы глупостей не натворила. — Я понял, буду на связи.       Он отключившись Софе в глаза смотрит. Та чувствует напряжение мужское и на себя его тут же примеряет, мелко трястись начиная. — Сереж, я не понимаю, думаешь серьезное что-то? Она же в последнее время всегда сбегает с общих тусовок. — Она с них не сбегает, Соф. Она в принципе на них не появляется. А сегодня именно сбежала. И Фадеев не просто так панику на всех наводит. Поможешь? — Конечно. — Карта от вашего номера с собой? — Нет, внутри, в куртке. — Тогда давай поторопимся, чтобы нервы свои успокоить.       Они в зал влетают обратно, нервно шарят по вещам сваленным в кучу, силясь найти Софину куртку. Но у обоих из рук все валится, из-за дрожи нервной, которая почему-то только нарастает с каждой секундой. Найдя наконец то что нужно, они уже в обратном направлении несутся, расталкивая всех вокруг, но уже у выхода перед ними Свобода словно из ниоткуда вырастает. Парень не лыбится больше, наоборот, со злостью даже какой-то смотрит на друзей. — Вы куда? — Пошёл на хуй, Макс. — Трущев его в сторону отодвигает, но парень цепляется в локоть и заставляет друга в глаза смотреть — Она не стоит того. Эта маленькая дрянь не заслуживает тебя как друга.       Трущев будто с катушек слетает, за ворот парня хватает и с треском к стене припечатывает, нарочно делая как можно больнее. — Это ты, мерзкое отродье, не заслуживаешь ничего. Ни таких друзей, как я, ни такой девушки, как она. Ты мне противен. Иди, набухивайся как последняя тварь и продолжай трахать проституток. А если из-за тебя с Кошелевой случится хоть что-то, клянусь, ты пожалеешь о том, что в принципе родился. — Сереж, давай не сейчас, пошли.       Софа оттаскивает Трущева, который чуть ли не пылал от ярости, и очень, очень сильно надеется, что тревога все-таки ложная. Что малышка сейчас просто спит в своём номере, и будет потом очень долго сокрушаться от того, что заставила нервничать всех вокруг. Вот только сердце почему-то ноет нещадно, будто чувствует, что девочка не просто отдохнуть ушла.

***

      Они в отель бегут со всех ног. Сережа себя презирать начинает за привычку губительную, что сейчас дыхание сбивает. Хотя, вполне возможно, это не от этого сейчас, а от того что нервное напряжение у парня зашкаливает невероятно.       Макс — глупый. Кошелева, в силу возраста, еще глупее. Он видел состояние девочки на протяжении всей недели, поговорить с ней пытался. Выяснить хоть что-то. Успеха все его старания не приносили, потому он к Свободе поперся, который от пассии своей новой не отлипал, на нервы действуя всем вокруг. Макс тогда лаконичен был до безобразия. В глаза другу посмотрел и выдал то, чего Трущев ну никак не ожидал услышать. « Она предала меня, Серег. И ни как тебя жена когда-то, сам понимаешь, если бы она в другого влюбилась, я бы пережил, порадовался бы. Но она меня на бабки променяла».       Деталей выяснить ему так и не удалось, разговорить Кристину — тем более. Все что ему оставалось, это смотреть как девочка маски свои одну за другой меняет, пытаясь скрыть поле выжженное вместо души, да как Макс пытается жить после всего это дальше. И главное слово тут — «пытается».       А сейчас ему кажется, что он все на свете проебал, запустил ситуацию в пух и прах. Ибо Макс, как человек, почти умер где-то внутри, а девочка просто с радаров его пропала, тенью стала прозрачной, незаметной совсем. И если с ними обоими, не дай бог что-то случится, он не простит это в первую очередь самому себе.       Они с Софой спотыкаясь несутся к их общему с Крис номеру. Оба на лестнице запинаются несколько раз. Когда в коридор с десятком дверей вваливаются, у Сереги сердце на секунду останавливается, кровь в артериях двигаться перестает, а дыхание окончательно сбивается.       Из под нужной им двери вода тихонечко льется, а все надежды на благоприятный исход в щели паркета стекают.

***

      У Софы руки дрожат как у наркомана в период ломки. Она карточку злосчастную вытащить из внутреннего кармана никак не может, а когда все-таки получается — в лужу около входа роняет, матерясь себе под нос абсолютно несвойственно. Ей просто критически страшно. В её жизни, пусть недолгой, но очень насыщенной, она такую ситуацию уже наблюдала. Даже не так, участвовала… Потому она уже сейчас слезы глотает, дежавю максимально реальное ловит. Внутри себя клянется, что уж в этот раз точно успеет, а если нет, то простить себе не сможет больше никогда.       Когда дверь наконец поддается, Сережа её в сторону отпихивает, замирает на секунду. В прихожей воды прилично так, и она продолжает течь из-под двери ванной закрытой.       Закрытой с другой стороны.       Трущев окончательно с катушек слетает, на дверь всей своей силой наваливается, кричит что-то бездумное, Софа не слышит даже что именно. Она вой в груди пытается контролировать, знает, что в руки себя нужно взять, что сейчас ей придется действовать, и не так как в прошлый раз, а по-настоящему. В голове вспоминает все уроки ОБЖ, где рассказывали о первой помощи, старается панику внутри себя заглушить воспоминаниями о лекциях институтских, предельно скучных. И в тот самый момент когда она в руки себя берет, Трущев таки выламывает гребаную дверь.       Оба на пороге замирают.       В ванне девочка сидит, одетая полностью. У неё на лице улыбка пугающая, взгляд безумный.       А вода, от надрезов на запястьях такая красная. Господи, такая красная…       Сережа с ужасом смотрит на девочку. Та смеется, тихо так, без расщепления, голос колокольчиками переливается. Она пальчиками своими круги на воде красные вырисовывает. А потом в глаза другу смотрит, улыбается широко и выдает то, что он больше никогда в своей жизни не забудет: «Теперь чайки действительно мертвые…».       У Софы жизнь за секунды перед глазами пронеслась, все её самые ужасные моменты, тот её день особенно четко. И она, вопреки всему, первая в себя приходит. На ошибках ведь учатся.       Подлетает к девочке, Сережу ошарашенного отталкивая, к себе прижимает, вытащить её пытается, но она такая тяжелая сейчас, черт, такая маленькая, но такая тяжелая. — Сережа!!! Помоги мне!!!       Трущев оживает наконец, на колени падает, всю силу свою в кулак собирает, девочку вытаскивает, к себе прижимает, но ничего сделать не может, просто прижимает её сильно, будто это поможет как-то. А та все смеется…шепотом строчки как мантру повторяет: «Ты заблудилась, я тебя не спасу».       Софа никогда не вспомнит откуда в себе столько самообладания в этот момент нашла, но она на ноги подскакивает, кушаки от халатов банных вокруг предплечий в тугой узел затягивает, жгуты импровизированные стряпает. И молится внутри себя. Отче наш, который забыла в возрасте 16 лет, сам в голове возникает. Потом телефон судорожно в карманах куртки ищет, чтобы скорую наконец вызвать, на колени снова рядом с девочкой падает, по голове гладит, успокоить пытается, пока в Сережины глаза не всматривается, замирает на секунду, за взглядом его следит.       На пороге Макс стоит.

***

      Софа бледная мелом, седеющая блядь за эти минуты считанные, Крис к себе прижимает, пока Сережа медленно, но с ненавистью в глазах, встает на ноги. Кристина, которая до сих пор каким-то чудом в сознании, взгляд фокусирует на глазах напротив, улыбается так нежно, и выдает то, что Серегу окончательно с цепи срывает: «Ой… чайки снова похоже воскресают». — Тварь!!! — кричит Сережа и на парня бросается.       Анисимов никакого отпора не дает, участь свою принимает, потому что сдохнуть хочет в ту же секунду, когда девочку свою, милую, родную, в руках чужих увидел, бледную как смерть, с запястьями алыми.       Ему правда после такого жить не хочется.       Сережа остановиться никак не может, удар за ударом наносит, матом благим кроет, лицо друга, уже точно бывшего, в мясо кромсает, и ему только больше хочется, совсем остановиться не может. Возня на заднем фоне его совсем не трогает, у него одна цель, убить в эту секунду этого ублюдка. А там Крис, которая мысли плывущие в одно целое собирает, пока ещё может, вырваться пытается из Софиных рук. Когда наконец удается, она на Макса сверху заползает, собой закрывая, останавливая потасовку, в глаза морю своему смотрит, что похоже могилой для неё станет. А у того внутри весь мир его в пепел обращается, когда он четко и совсем близко видит её руки в крови, которые он боготворил, до которых дотронуться боялся. И на вой срывается безумный, когда девочка умоляюще шепчет Сереже уже от бессилия: «Не трогай его, Сереж, прошу тебя, не трогай…»       И отключается.       Софа кричит чтобы в скорую снова звонили, Сережа в ответ просит девушку чтобы та договорилась дверь запасную открыть, чтобы без шумихи и кипиша лишнего. Он девочку пытается на руки поднять, Макс в ответ щетинится дико, как волк защищающий умирающую свою пару. Он садится аккуратно, о стену ванны опираясь, девочку такую хрупкую, без сознания, к себе прижимает. — Мартышка, не умирай только, — его голос хрипит отчаянно, а перед глазами не Крис, а душа его, блять, которая есть оказывается, и которая всю эту хуеву тучу времени была в девчонке напротив, испускает дух, стонет от потери крови и стремительно чахнет. — Я же сдохну без тебя, Крис, любимая, девочка, малышка…       Его окровавленные ладони берут её хрупкую, что теряется в этом объятии сразу, и губы целовать изгибы начинают, слизывая кровь, будто так помочь смогут, яд собственный из тельца хрупкого удалить.       Не удаляется только.       Макс проебался по всем правилам спасения человека.       Сережа стаптывает пороги в ожидании возвращения Софы, и глядит на друга съехавшего во все глаза.       Ему жаль его. Но если с девчонкой что-то случится непоправимое, он блять ответит за все. — Макс. — тянет он предостерегающе, но Свобода уже чистым гостиничным полотенцем по руке малышки водит, стереть кровь непрекращающуюся хочет, но та лишь растекается больше, смешиваясь с его собственной, что из губы разбитой в общую реку отчаяния на хрупкой географии тела Крис смешивается.       Когда Софа возвращается в номер и кричит о том, что скорая приехала, что лифт аварийный запустили для них, что торопитесь, скорее, скорее, Сережа идёт к Максу, за плечо его хватает, но тот остервенело руку скидывает, шипит что-то. Его ладони лежат на плечиках острых, к себе драгоценность свою прижимая.       У Макса ощущение, что он потеряет её, если отпустит сейчас. Что ему нужно её защитить, не отдавать, не…       Здравый смысл бы сказал, что поздно, но его тело работает на уровне инстинктов «защитить свою половину. Защитить малышку, в которой весь он сам». — Макс, мы время теряем, ты понимаешь это нахуй или нет?       Пиэлси готов вновь драться, чтобы неадекватность в лице мудака из Владивостока напротив приструнить, но тот неожиданно твёрдым, вполне себе осмысленным голосом произносит: — Я понесу её сам. Сам. Понятно?       Рев льва.       Стон волка.       Сережа бьёт по стене изо всех сил, Софу рядом пугая ещё больше, и на выход кивает.       Свобода, преодолевая слабость, боль, головокружение, берет малышку на руки, чуть-чуть пошатываясь, и молится всем известным ему высшим силам, чтобы все обошлось.       В коридоре у него идеальная ровная походка. Какая ирония — солдат выносит с поля боя раненную им же самим птичку.       Крис такая крошечная сейчас, что хочется выть. Она так сейчас прижата к нему, что кажется щечкой к оголенному сердцу прижимается, которое пытается докричаться до неё.       В лифте Максим приподнимает её и оставляет дрожащий поцелуй на лобике, шепнув: — Я так люблю тебя, дурочка. Я так тебя люблю. Зачем ты это сделала? Я же не нужен был тебе, что изменилось? Ты же деньги столько времени выбирала, что-поменялось-то?       Когда Сережа пропускает Макса вперёд и тот усаживается рядом с переноской, на которую Крис положили, он чуть ли не рявкает на молодого санитара, который робко пытается осведомиться, а кем они блять, собственно, всем друг другу приходятся: — Старший брат и долбаеб — стандартный набор! Поехали!       В машине скорой Трущев руками лицо закрывает и трет его сильно, до боли, будто бы этим воспоминания сегодняшнего дня угробит.       Напротив него Свобода сидит, покачиваясь, и отчаянно цепляется зубами в ребро ладони, пока плечи его трясутся от истерики, в душе разворачивающейся. — Серёж… — раздаётся внезапно от него, и Сережа готов орать матом, хуями крыть, начать пиздить уже этого долбоеба, лишь бы не делить с ним отчаяние на двоих сейчас. — Серёж… Что делать?       Трущев наконец глаза открывает и видит, как по щекам Макса две дорожки солёные бегут, оседая на губах солью.       Соль…       Только вот море у этой соли кровью затоплено от тысяч стай мёртвых чаек.       И одному Богу известно, что будет дальше. — Надеяться, что сознание её верх одержит. Оно ведь насквозь пропитано мыслями о том, как бы тебя спасать Макс, постоянно спасать… — Я проебался. — Теперь умоляй её спасти саму себя. Раз у самого нихера не получилось.