***
— Я же тебе говорил, не рыпайся! Почему ты никогда не слушаешь меня?! — элементарная забота, скрытая под маской грубости и хамства по отношению к кому бы то ни было (а в особенности к андроидам, к этому андроиду). Уголки губ в несвойственной манере дрожат, а всё, что он может сейчас - смотреть в пустую точку, циклично бегая глазами с одного места на другое, надеясь, что руки, которые опирались о расположенный позади щиток вентилятора Стрэтфордской телебашни, смогут удержать его от неожиданного падения. У андроидов сердце не бьётся. Никогда. Тириумовый регулятор насоса да регулятор биения (не)сердца, не более и не менее - идеальная середина существа, во всём превосходящего своего создателя и беспрекословно подчиняющегося ему. Всегда. У андроидов не может быть чувств, эмоций, души, то лишь глупая симуляция или заложенная программа у девиантов, таких наивных и преданных своим собственным убеждениям, одной единственной мысли - я живой. Ну не бред ли сумасшедшего, а? — Я подключился к его памяти… — всегда бархатный и полный ледяного спокойствия голос дрогнул, звуча столь запуганно и иначе, не как всегда, что тут же пробежал ток по всему и без того напряжённому телу, заставляя забыть всё то, что так хотелось высказать на собственных же нервах и беспокойстве. — Когда его… Я как будто… — глаза мечутся из стороны в сторону, точно у загнанного в угол зверя, пока светодиод надрывается красным свечением, не думая угасать, — пережил смерть. «Я… напуган, правда напуган» - это всё читается в каждом теперь неосторожном и точно не скоординированном заложенной программой движении, явно говорящем о том, что данная модель вряд ли сможет служить своей цели ближайшие минуты, часы (всегда?). И даже последующая попытка вновь вернуться к расследованию ни за что не избавит Хэнка от пережитого осадка. Сейчас он вёл себя и звучал так… натурально? Точно не было заложено той идеальной выдержки, отсутствия лишних эмоций, априори присущих каждому андроиду (а в особенности ему) ледяного расчёта и спокойствия. После выдержанной паузы тембр голоса становится более спокойным, привычным, озвучивая слова как осмысленный вывод: — Я испугался, — лишь тихо проговаривает, продолжая жадно давиться ненужным кислородом и поддаваясь своеобразной панической атаке, пока неспособной найти отражение в этих программных эмоциях ничего не понимающего организма. Его слова застревают, как ком в горле. Теперь не стеклянный взгляд точно ненароком падает на лейтенанта, наверняка ожидая таких привычных логичных разъяснений о том, почему это всё происходит с ним. Может, тогда Коннор смог бы прийти в себя. И Хэнк был готов поклясться на весь свой недельный (если не годовой) гонорар, что этот робот мог вот-вот задохнуться от собственного прилива чувств - самых настоящих, человеческих, разрывающих всё изнутри своей необузданностью, заставляющих согнуться пополам от невыносимой боли в животе и лёгких, таких сжимающих, обезоруживающих. Андроиды, в особенности он, были слишком безупречны, слишком, чтобы поверить в наличие какой-либо человеческой составляющей. Девианты. Наверное, глупо верить в то, что они не менее человечны любого из людей, если не более. Но этот секундный взгляд… Он убеждал в обратном. Некоторое время он просто не сходит с места, равно как и весь наряд полицейских, явно не ожидающих такого расклада, явно не готовых к такому непривычному поведению модели PL600 (а в последующем и RK800). Было видно, что его глупый роботизированный механизм не был готов к чему-то, что ворвётся в этот маленький мир, ограниченный протоколом и заложенными приоритетами, разрушив всё то, чему был так предан, до самого основания, не оставляя и шанса на то, чтобы он мог хоть как-то разобраться со своими собственными ощущениями и дальнейшими вариантами поведения. Коннор не был готов к тому, чтобы принять такую простую, очевидную истину. Его эмоции всё более и более человечны.***
— Прошу прощения, лейтенант, — как-то натянуто, не шевелясь и не думая издавать лишнего звука. Вся его программа дала необратимый сбой и не могла восстановить нормальный ритм работы. Это было даже как-то приятно: поломать такой совершенный механизм, готовый к любому жизненному испытанию, но не такому. Недоумевая, Андерсон замечает, что плечи андроида странно подрагивают, а диод и не думает униматься. — Это скоро пройдёт, не беспокойтесь, — так поддельно спокойно. — Полагаю, мне стоит уйти, — так поддельно…спокойно… — прошу, не вредите себе. И было видно, что этого андроида одолевает противоречие за противоречием, точно он желает чего-то, но в то же время не может сделать абсолютно ничего. Две одинаковые по приоритету команды столкнулись в этом роботизированном сознании, ломая, оставляя того вне силах сделать хоть что-нибудь. И что бы не говорил сейчас Коннор - он точно не хотел уходить. У андроидов никогда не будет ничего, что позволит хоть на мгновение сомневаться в том, что они не являются просто машинами, созданными для достижения лишь одной цели - послушание приказам в угоду владельца, во имя облегчения его жизни, не более и не менее, идеальная середина, аксиома, не подвергающаяся ни одному доказательству обратного. И Хэнк ещё сотни раз будет убеждать себя в отсутствии того «обратного», проговаривая столь понятные каждому, наверняка и его питомцу, вещи. Выдержав ещё некоторые секунды, седоволосый, предательски пошатываясь и проклиная собственную груду костей и мяса, придерживаясь за стол, как-то неуверенно подходит к Коннору ближе, приобнимая одной из своих рук и прижимая на удивление податливую голову к своей груди, пропахшей, как и всё остальное, принадлежащее лейтенанту, алкоголем. Коннор застыл, напоминая сейчас простую пластиковую куклу в полный рост, что только и может выполнять одну единственную функцию - стоять на месте и радовать своей стоической выдержкой и возможностью не двигаться. В этом и правда что-то есть. — Хэнк, — этот заложенный создателями голос вновь производит сбой, провоцируя лёгкую усмешку, — что Вы… — сбивается, как-то неуверенно расслабляя неисправные механизмы и замирая, теряясь из-за некоторой неуверенности в том, что он делает и том, правильно ли то, что происходит сейчас. — Тише, железка, — мужчина, постепенно привыкающий к подобному контакту, был уверен без всякой индукции, что именно сейчас светодиод коротит ализарином, — и не железка ведь… — это окончание фразы тот произнёс настолько тихо и зажёвано за счёт влияния градусов, что следователь по делам девиантов в его нынешнем состоянии едва ли мог понять к чему эти слова, — всё же мне приходится делать самому, ну что за жизнь. Заложенное в программе (или всё же не в программе?) послушание даёт о себе знать, и паренёк притихает, медля, как застенчивый подросток, но всё же отвечая на объятия объятиями, такими неправильными и нерациональными до тихого скрежета каждого болтика, но при том как-то по-своему расслабляясь, унимая тряску и напряжение в ненастоящих мышцах. Как бы не вёл себя в Коннор в этой ситуации, лейтенант был убеждён в том, что он и сам этого желал, и при том не мог ничего поделать с заложенными в подкорку параметрами, приоритетами. Иронично, не так ли? — Вы нужны мне, — и уже не понятно, окончательно ли сломался механизм, или он специально. Так забавно наблюдать за тем, как больше и больше «подвисает» этот андроид, одна из самых передовых моделей, прототип, созданный для поимки самых опасных девиантов, переговоров с ними, а на деле - не умеющий банально обниматься (хотя можно ли назвать объятиями сцену, в которой фигурируют дающий сбои (не)девиант и перепивший лейтенант, неосознанно опирающийся на своего напарника). Смутно, но сейчас, даже находясь в подобной ситуации, лейтенант продолжал ловить себя на мысли о Коуле, о том, как невыносимо ему хотелось бы когда-нибудь также обнять его, пообещать, что всё будет хорошо, но, увы, это было невозможно. Невозможно до появления в его жизни этого робота, который по сути своей роботом и не являлся. Может, сам Камски был виновен в том, что Коннор слишком напоминал Андерсону его сына, повзрослевшего и глупого, в общем, как и все дети. — Ваше сердце так быстро бьётся, — мужчина рефлекторно давится от столь неожиданной реплики, слегка отстранившись, но не разрывая объятий. Зато теперь он знает, что диод парнишки практически вернулся в лазурное русло, конечно, периодически угасая от предшествующей перегрузки, но зажигаясь вновь, — неужели Вы на самом деле так сильно переживаете за себя, лейтенант? — вдумчиво и привычно по-серьёзному, точно это было очередное дело, зацепка, за которую теперь тщетно цеплялся андроид в подобной ситуации. Может, это своего рода защитная реакция на все эти программные сбои? — Простите, что заставил Вас так волноваться, — не успевая закончить предложение получает лёгкий щелчок по лбу, сопровождая всё то лёгким удивлённым «ауч». У андроидов нет сердца. Хэнк ещё сотни раз будет убеждать себя в этом, проговаривая, точно мантру, столь понятные каждому, наверняка и его сенбернару, истины, но за все те моменты, когда он мог находиться рядом со своим напарником, Андерсон навсегда решил, что человеком необходимо стать не Коннору, а ему самому. Очевидно, нужно было такое необходимое для каждого время, чтобы один научился заново быть человеком, а второй - принимать себя им, не стараясь самоуничтожиться от одной лишь мысли о возможном девианстве. К счастью, время у них было. Теперь было. — Идиот ты пластмассовый. …и не пластмассовый ведь.