Мама для Дракона

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Снова этот кошмар… Я приподнялась на футоне и тут же поморщилась, прикоснувшись к пульсирующему шраму на шее. Уже неделю по ночам меня преследует одно и то же воспоминание, причем сбивает и без того плавающий режим сна. Малыш Сейрю, пусть почти и не плачет в реальности, отрываясь в мире Морфея, каким-то мистическим способом умудряется оповещать о всех своих желаниях и потребностях. Это удобно, конечно, но не отменяет того факта, что сдернуть с постели меня могут в любое время дня и ночи. Когда уж тут разоспишься! Вот и сейчас шевельнулось на секунду что-то внутри, а из добротной люльки послышался шорох — Сейрю тоже проснулся и теперь ожидал, пока матушка соизволит его накормить да переодеть. И ни крика, ни громкого вздоха! Магия одна… Тихо, как могла, я встала, подняла на руки сына, прикладывая к груди. Тот тут же прильнул и жадно принялся за поглощение раннего завтрака, заставляя меня умиленно улыбнуться. По-началу у нас все было ой как сложно: он боялся, не признавал, а я попросту плохо понимала происходящее, пыталась свыкнуться с новыми обстоятельствами и своим внезапным материнством. Первый день с самого пробуждения меня что-то мучило, в голове творился полнейший сумбур, несвязные обрывки воспоминаний путались, не давая поймать за хвост ускользающую мысль. Люди вокруг что-то кричали, спрашивали, а их глаза горели практически одинаковыми эмоциями: ненависть, страх, иногда жалость — это сбивало с толку еще больше, если такое возможно. Только один смотрел задумчиво, с расчетом, заставляя внутренне подобраться, и говорил спокойно, вот только не получалось разобрать ни слова. Я вообще ничего не понимала. Все вокруг казалось и знакомым, и чужим одновременно, порождая во мне некую двойственность, грудь тянуло, отекшую и странно тяжёлую, шея чесалась, да и тело совершенно не хотело слушаться. Внутри же я сгорала от навязчивого желания пойти куда-то, найти кого-то… Кого? Куда? И почему мне не дали возможности искать? А затем с сухим «Сейрю» в руки всучили смутно знакомого младенца, и чувство неполноценности исчезло. Какая-то крепкая на вид пухлощекая женщина привела меня в дом, полный ребятни, все завертелось… Та самая женщина — Джун — оказалась женой кузнеца, матерью трех разновозрастных шалопаев и просто великим человеком. В этой семье меня приютили, выкормили, помогли с Сейрю и даже не думали гнать прочь! Я старалась по возможности помогать с хозяйством, дабы хоть как-то отплатить людям за доброту, но до чего-то действительно полезного меня не допускали, да и мой неожиданно обретенный сын требовал внимания круглые сутки. Так что чаще всего я сидела с младшими из кузнецовых деток: пятилетилетний разбойник, совершенно не соответствующий своему благостному имени Тэ Хен, отчего-то не ладил со сверстниками, предпочитая проводить время дома, а двухлетний Мин Хо был слишком мал, чтобы гулять без присмотра взрослых. Так что пока хозяева обеспечивали семью, я бдела над сохранностью крыши над головой от шаловливых ручек и обустраивалась в новой жизни. Истерика пришла спустя недели две, вместе с памятью, кошмарами и нечеловеческим янтарным взглядом. Не знаю, где прежде кантовалось моё сознание, придавленное ежедневными хлопотами, но стоило остаться одной, как жестокая правда едва не погребла под своей тяжестью только проснувшийся разум. Я вспомнила все: исчезающий в толще воды свет, луну, озеро, чужую радость, сменяющуюся леденящим ужасом, отчаяние и горе, затянувшуюся на шее петлю… Я вспомнила, что зовут меня совсем не Морико, что где-то далеко я оставила мать, сестёр и племянницу, и что все окружающее меня — чуждо и неправильно. В моём мире по небу летали железные птицы и мчались безлошадные повозки, но у детей не могло быть жёлтых глаз и голубых волос, их лица не скрывали масками и уж точно никто не воскресал после получасового висения на петле со сломанной шеей. Из-за последнего меня боялись. Презирали. Называли ведьмой и, как рассказывала Джун, вовсе хотели где-нибудь аккуратно потерять, да кузнец вступился, и даже «придаток» в виде Сейрю (которого опасались как бы не больше меня) не остановил доброго человека. Не знаю, что бы я делала без этой семьи. Вероятно, сгинула бы бедная попаданка, так и не заявив о себе миру, а малыша отдали бы предшественнику. Который, из известной мне информации, холостой мужик, живущий в изоляции от обычных людей, и детей видевший только издалека. Мне продолжать? Если подводить итог тому, что мы имеем на данный момент: Ритка Александрова, попаданец обыкновенный — одна штука, желтоглазый младенец в маске — одна штука, незнакомый мир с азиатскими замашками — одна штука, добрые аборигены — пять штук, а также ненависть местных жителей, неизвестные пока способности глазок Синего Дракона и крайне размытые перспективы. Что ж, где наша не пропадала? Пока живём!

***

Я всегда считала себя человеком если не умным, то достаточно сообразительным. Однако в виду событий минувшего дня, моё мнение о своих умственных способностях с фантастической скоростью устремилось к отрицательной отметке. Началось все с того, что я познакомилась с Ао. Если точнее — врезалась на малой скорости в незнакомого мужика, когда эта оглобля пришла отдать на починку свой меч, а я, задумавшись над туманностью будущего и причинами такого явления как «попаданство», отключилась от внешнего мира и двигалась на автопилоте. Он мог отойти в сторону — наверняка ведь видел меня! — но не сделал этого. Что, закономерно, вызвало с моей стороны возмущение, тем более, когда в ответ на вежливые извинения я получила пробирающий до печенок взгляд и презрительное фырканье. Гораздо позже до меня дойдёт, что мужчине просто никогда не приходилось кого-то пропускать или обходить — люди сами едва не отпрыгивали во все стороны при одном его приближении. А тогда меня от звучных выражений недовольства остановила только неожиданная мысль, что я, кажется, нашла отца своего ребёнка. Не в плане «хочу замуж», совсем нет! Но его глаза, волосы, татуировки, и даже что-то в чертах лица напомнило мне сынишку. А ещё что-то конкретно так взволновали в памяти… Когда из кузницы донеслось басовитое: «Проходи сюда, Ао!», я буквально услышала треск вставшей на место детали мозаики. Нет, меня смущали глазки Сейрю, слышанные краем уха «Кууто» и «Коука», но чтобы так… Последний гвоздь в гроб моей самооценки был забит вечером, когда до меня дошло, что Сейрю — ни в коем разе не имя, и что сын у меня, собственно, все еще безымянный. Никогда в жизни я не чувствовала себя настолько тупоголовой.