Болоньезе

      Лето тысяча девятьсот тридцать третьего года выдалось чрезвычайно жарким. Особенно если проводить его в Хьюстоне, штат Техас.       Солнце уже поднялось над небоскрёбами Мэйн-стрит и жарило немилосердно. Его лучи проникали сквозь плотно задёрнутые шторы в окна небольшой квартирки на той же улице, отбрасывая причудливые тени на желтоватые обои, небогатую, но аккуратную и изящную мебель и ярко начищенную кухонную утварь. Ему было где разгуляться: какой-то эксцентрик снёс стену между кухней и гостиной, что привело бы в священный ужас любого добропорядочного американского гражданина. Но солнцу было всё равно, и оно с удовольствием пускало свои зайчики прыгать как по днищам кастрюль и сковородок, так и по бронзовым статуэткам на полках и рамам картин на стенах.       Высокий, черноволосый и смуглый мужчина, стоявший у плиты, не обращал внимания на выходки светила. Он даже не щурился, когда какой-нибудь обнаглевший блик норовил залезть ему в глаза или сесть на нос. Отчасти его спасала надвинутая на глаза шляпа, против всех правил приличия надетая в помещении. Но дело было не только в этом. Мужчина не сводил пристального взгляда зелёных глаз с сотейника, томящегося на огне, и от каждого солнечного зайчика его зрачки автоматически сужались до размера булавочных головок. Закатанные рукава и небрежно расстёгнутая пара верхних пуговиц рубашки, прижатой подтяжками, брюки с идеально отглаженными стрелочками и незажжённая тонкая сигарилла в углу рта дополняли портрет увлечённого своим делом кулинара.       По комнате плыл умопомрачительный аромат лука, сельдерея и моркови, жарившихся в оливковом масле.       — Палач, душа моя, напомни ещё раз, как называется эта смесь? — раздался ленивый женский голос с оттоманки у дальней стены напротив плиты.       Собственно, за этим и была снесена многострадальная кухонная стена: за готовкой хозяина квартиры любила наблюдать одна зрительница — и предпочитала делать это с комфортом.       — Соффрито, драгоценная моя, — улыбнулся Палач, не оборачиваясь, и снял сотейник с огня. — И ты прекрасно помнишь это название, тебе просто нравится меня отвлекать.       — Считай, что это твоя разминка, — фыркнула возлежавшая среди диванных подушек женщина в неприличном для этого времени суток коротком пурпурном платье, явно вечернем. Её чёрные волосы были уложены в гладкую причёску, украшенную перьями, но порой казалось, что по ним пробегали какие-то странные волны: как будто пышным прядям не лежалось на месте и хотелось вырваться из плена шпилек. — В конце концов, делать несколько дел одновременно — это визитная карточка главы Третьего отдела Ордена… ай, прости, прости, Комиссариата! Всё время забываю об этом нововведении.       Палач хмыкнул и принялся разравнивать на сковороде фарш, разбивая комочки деревянной лопаточкой.       — Ты знаешь, Тень, есть у меня ощущение, что долго это название всё равно не продержится, так что можешь не привыкать. Я тебе больше скажу, даже Жрица в этом уверена. Её аналитики просчитали, что уже лет через пятьдесят нашей организации придётся снова менять имя.       Женщина на оттоманке возвела глаза к потолку. Мясо зашкворчало, выпуская сок. Пользуясь внезапным молчанием собеседницы, Палач принялся насвистывать песенку “Puttin’ on the Ritz” из одноимённого фильма, не утратившего свою популярность за три года. Параллельно он закинул к подрумянившемуся фаршу овощи из сотейника, долил в сковороду пару стаканов говяжьего бульона, размятые вилкой в мисочке консервированные помидоры, всыпал щепотку сахара и щедро плеснул красного вина.       — …why don’t you go where Harlem fits… puttin’ on the Ritz? — очнувшись от задумчивости, в такт его свисту пропела Тень и хихикнула. — На что спорим, что Фрэнку нравится эта песня?       — Чтобы техасскому рейнджеру, пусть и в отставке, не зашла песня, где высмеиваются чернокожие? — Палач поднял брови, передвинул сигариллу в другой угол рта и убавил огонь под закипевшим рагу. — Я тебя умоляю. На эту тему не буду спорить, даже если ты в качестве ставки предложишь изменить своему любимому цвету.       Тень нежно провела ладонью по пурпурному шёлку подола и совершенно по-девчачьи показала спутнику язык. И только потом спохватилась:       — А чеснок как же?       — А чеснок — в самом конце, — напомнил Палач, подходя и присаживаясь рядом. — И специи с пармезаном — тоже. Пусть томится. Не шесть часов, конечно, как по классике, но к приходу Хеймера — будет готово. Выпить хочешь?       Тень смерила взглядом початую бутылку и покачала головой.       — Вина — нет. Настроение не то.       — А чего покрепче? — хитро прищурился её собеседник, откладывая сигариллу на столик. По его щелчку отворилась дверца кухонного шкафа, и в протянутую ладонь, пролетев через всю комнату, легла пузатая бутылка тёмного стекла. — Качественный бурбон. Из последней партии бутлегеров отхватил.       На стене над оттоманкой сгустились тени, обретая плотность и объём и в конечном итоге формируя два стакана, лёгшие в тонкие и бледные женские руки. Палач прицокнул языком и принялся разливать по ёмкостям янтарный напиток.       — Опять, считай, из твоих ладоней пьём?       — А так всё вкуснее…       Пили в молчании. Потом опять говорили о пустяках. О восходящих звёздах Луи Армстронга и Джорджа Гершвина, о том, что сухой закон доживает последние дни и скоро его отменят, о том, как ей чертовски идут эти перья, а ему — шляпа, и что чёртовы южане больше уважают жён, чем сестёр, поэтому приходится притворяться супружеской парой… И всё это время взгляды обоих то и дело возвращались к фотографии, стоявшей рядом на тумбочке. На ней высокий мужчина — со светлой шляпой в правой руке и смешно оттопыренными ушами — одной левой приподнимал над землёй под колени миниатюрную девушку в тёмном платье и берете. Та улыбалась в кадр и обнимала мужчину за плечи, а за их спинами виднелся новёхонький «Форд» с круглыми фарами и номером, начинавшимся на 587.       — Где их видели в последний раз? — наконец не выдержала Тень.       — В Арканзасе, — с готовностью отозвался Палач. — Убили городского маршала. Фрэнк ворчит, что такими темпами сам скоро займётся их поимкой, но ждёт официального приглашения. Гордый, даже в отставке.       — Пока не вернутся в Техас и не набедокурят, этого приглашения ему придётся долго ждать. — По её кивку в едва опустевший стакан снова полилась струйка бурбона. — Тени эмиссаров читать очень непросто, но — хвала всем силам, что есть на свете, у них в сообщниках обычные люди. Так вот, мои птички донесли, что у неё какая-то рана на ноге, возможно — ожог. Будет проще.       — Стрелять это не помешает ни ей, ни ему, — хмыкнул Палач, отпивая из своего стакана.       Глава отдела бархатного вмешательства и вольнонаёмная помощница Комиссариата «Альтаир» приехали в Америку с непростым заданием. Эмиссары Любви и Безумия, Бонни Паркер и Клайд Бэрроу, ступили на тропу войны с человечеством, не осознавая толком своей природы, а против них собирались выходить обычные люди. Это не могло кончиться добром, и древний Орден, хранивший род homo sapiens от опасных капризов высших сущностей, послал своего лучшего убийцу разрешить эту проблему раз и навсегда. А тот, недолго думая, обратился за помощью к своей названой сестре…       Июньское солнце превращало город Хьюстон в раскалённую печку. На плите, добавляя свою лепту в царившую влажную духоту, булькал ароматный мясной соус. В холодильнике ждали своего часа и кипящей кастрюли приготовленные заранее домашние спагетти.       Палач прикрыл глаза, и ожил стоявший в углу небольшой граммофон: с блестящей чёрной пластинки полился волшебный хрипловатый голос «голубого ангела» — Марлен Дитрих, что вновь влюблялась и ничего не могла с этим поделать. Теневые стаканы развеялись, когда Тень со смехом приняла поданную руку и позволила закружить себя по комнате в медленном вальсе.       — Мне при Фрэнке опять придётся притворяться глупой красивой куклой, ничего не понимающей в сложных мужских делах?       — Что поделать, — виновато улыбнулся Палач, бережно сжимая тонкую талию партнёрши. — Мой друг — старый шовинист, прости ему эту слабость.       — Тебе-то он уж точно прощает все слабости. Ты, на вид — чистый испанец, кормишь итальянской едой прожжённого техасца, привыкшего к сочному барбекю, да ещё и под пение немецкой певицы! Спасибо, что не на французском…       — Ну, сегодня у нас итальянская кухня — не только потому, что я её обожаю. На примере этого блюда я объясню Хеймеру наш план. Сама посуди: сперва преступников нужно довести до мягкости, как соффрито. А законники тем временем шкворчат и обжариваются до кондиции, как мясной фарш. — Палач, не сбивая вальсового шага, ловко поправил носком ботинка наметившуюся складку ковра. — К действу добавляются сознательные американские граждане в лице бульона, щепотка сахара в месиве томатов — раны и отчаяние беглецов… и пьянящие, как вино, лёгкие деньги и кровь убитых. И когда всё это докипит и добурлит до нужного состояния, вступим мы с ним и его друзьями — закалённая боями кавалерия, острые и едкие зубчики чеснока, пряные специи и сыр по вкусу. А уж спагетти у нас будут символизировать захват и кандалы… для тех из шайки, кого я отпущу живыми.       — Поэт от вкусной и здоровой пищи, — смеялась Тень, расслабившаяся в руках старого друга. — Как докладную будешь Его Высочеству подавать? Так и назовёшь — операция «Болоньезе»?       С её смехом сплёлся его — низкий и глубокий.       Аромат мясного рагу по старинному итальянскому рецепту заставлял завистливо вздыхать соседей по лестничной клетке, не подозревавших о тайных планах колоритной парочки. Прекрасная Марлен проникновенно пела о любви, тени на стенах неслышно перешёптывались о чём-то своём с солнечными зайчиками, а за окном шумел клаксонами и отдувался от жары дымящий смогом Хьюстон.       У которого ещё пока не было никаких проблем.