Тридцать шесть вопросов

— Так, — Матвей позволяет себе неловкую паузу, записывая что-то в свою записную книжку. — Так, — в очередной раз повторяет он, глазами бегая по исписанным альбомным листам. — А, нашел! — Саша цокает языком, откидывая голову назад, но терпеливо ждет, пока друг, наконец, решит, какой вопрос он хочет задавать. Нетерпеливо смотрит на наручные часы, но весомых поводов для возмущения не находит. — Расскажи своему партнеру, что тебе больше всего в нём нравится на данный момент. Старайся быть предельно честной, — почему-то обращается к Маше, и тон его настолько командный и назидательный, что легко создается впечатление, будто девушка — единственный человек здесь, который иногда не договаривает. Маша же восприняла эту фразу немного не в том ключе: она разглядела в ней призыв начать отвечать первой, но что говорить сейчас — девушка не имела ни малейшего понятия. В какой-то момент, смотря в сторону парня, она успевает задать себе простой и логичный вопрос: а может ли что-то в нём притягивать её? И с ужасом осознает, что ответ звучит положительный. «А что же тогда в нём такого?» — вопрос не самый элементарный, и разгадка на него прячется в густом тумане английской столицы. — Ну… — она мнется, используя любую паузу, дабы найти в своей голове приемлемый ответ. Не находит. Наверное, поэтому мозг отдаёт все на волю Машкиного языка, отказываясь думать и снимая с себя все полномочия. — Мне нравится твоё чувство юмора, смешанное с таким видом, как будто тебе всё надоело. Матвей хохотнул, понимая, что под словом «вид» скрываются внешние данные Головина, хотя она в этом и никогда не признается. — Не, Мань, это не состояние души — он так выглядит даже тогда, когда радуется, — понимая, что встревать в чужие разговоры он, вроде как, права не имеет, Матвей мгновенно осекается, принимает серьёзный вид и кивает Головину, чтобы тот начинал. — Мне нравится твоя искренность и непосредственность по отношению к происходящему, — здесь Головин хотел сказать «ко мне», но из-за присутствия Матвея, которое его напрягало, сделал свою фразу более общей. — Потом… Ты кажешься мне довольно симпатичной: меня притягивает твоя манера говорить и держаться. Девушка только кивнула, стараясь скрыть так желающую появиться на лице беспечную улыбку. Это было достаточно… Приятно слышать, и в душе Завьялова понимала — она и в адрес молодого человека могла бы сказать намного больше, если бы они находились наедине. И осознание того момента, когда нахождение постороннего рядом начало мешать, пришло к молодым людям внезапно, но, кажется, так запланировано кем-то свыше. Маше всегда хотелось согреться, да только никто не хотел давать ей спасительное тепло. В комнате общежития сегодня подозрительно холодно. Так холодно, будто бы это помещение вмиг переместилась на улицу в феврале. Крыши нет, окон нет — ничего нет. Есть только мороз: противный, едкий, обжигающий и совершающий тщетные попытки забраться под кожу, раствориться в крови и путешествовать по венам вместе с кислородом. Однако девушка и без низкой температуры за окном чувствовала себя так, будто поселилась в морозильной камере: пальцы покалывают, немея и приобретая синеватый оттенок, зубы с глухим стуком наскакивают друг на друга. Медленно дотрагивается до батареи оледеневшей рукой, прекрасно понимая — они выключены, не работают и работать не будут до тех пор, пока на улице не выпадет снег. В мае. Да и это далеко не гарантия подачи тепла в квартиры. Только вот… Может быть, температура упала не вокруг неё, а внутри? Оглядывается, мысленно замечая, что соседняя кровать пуста. Катя, вероятнее всего, опять ушла по делам, Матвей к ним в комнату совался только по каким-то важным, по его мнению, делам, а потому… Мелкой дрожью по телу в очередной раз пробежало осознание — осознание одиночества. Порой она и правда чувствовала себя затерянной шлюпкой, бесцельно плавающей по океаническим волнам. Ветер и игривые волны будут бросать её из одной стороны в другую до тех пор, пока не выкинут на берег. До тех пор, пока она просто не лопнет под натиском собственного давления или не разорвется, натолкнувшись на острый риф. — Ты достал уже, — дверь комнаты открывается, и Маша за долю секунды перестает кутаться в собственное одеяло. — Сделай уже хоть что-то, пока у тебя есть на это возможность, — кидает Головин кому-то в коридор и смеётся, получая в ответ, видимо, достаточно интересную реакцию. — Да-да, — он кивает, закидывая голову назад и простреливая заинтересованным взглядом чужую комнату. — Именно об этом я и говорю, — заключает он, в очередной раз кому-то что-то доказывая. Но в ответ ему мягким выстрелом звучит тишина — по крайней мере, Маша ничего не слышит. Он заходит в комнату слегка по-хозяйски, уверенно, без стука или какого-либо приветствия. Заходит так, словно он каждый день гуляет по коридорам общежитий, а в данное помещение у него и вовсе свободный доступ. Улыбка на лицо натянута какая-то странная: достаточно искренняя, но в какой-то мере наигранная. Странное сочетание, которое девушке кажется весьма нелогичным. Раньше на его лице подобные эмоции не проскакивали. Русые волосы растрепаны и смочены водой так, будто парень только что вылез из реки или душа. Большие капли пробегают по его лбу, повисая на бровях, и он тут же стремится вытереть столь неприятную ему воду с лица. Голубоватые глаза с вечно каменным взглядом искрятся каким-то неземным блеском, осматриваясь вокруг. Молодой человек хмурится, отчего несколько небольших складок проявляется на его лбу. Впрочем, он весьма быстро принимает привычное выражение. Плюхается на Катину кровать, пружины которой недовольно поскрипывают под тяжестью чужого тела, и улыбается каким-то собственным мыслям. — Что ты здесь делаешь? — настороженно спрашивает девушка, стараясь не замечать, что видеть его здесь ей было приятно до невозможности. Он вообще выглядит как самая правильная деталь интерьера тут: такой домашний, такой близкий и в то же время невероятно далекий. Сердце трепещет и планирует разорвать грудную клетку. Дыхание по какой-то причине перехватывает, когда Маша видит, как молодой человек медленно меняет место своей дислокации, присаживаясь рядом с ней. Он просто кидает на неё абсолютно ничего незначащий взгляд, а у Маши чувство такое, будто её сдавливают огромными тисками. Смотрит внимательно, не отрываясь, и взгляд его глаз, почему-то потемневших, тяжелым камнем ложится прямо на грудную клетку девушки. Дышать тяжело. Уже нечем. Но всё ещё необходимо. — Ты сама меня звала, неужели забыла? — спрашивает, не удержав внутри смеха. Глухого, хриплого, невозможно притягательного прямо сейчас. Она сошла с ума или это всё ещё лечится? Неужели забыла? Нет. Она не могла стереть из памяти подобное. — Я тебя не звала, — уверенно, потому что эта самая настоящая правда, которую она не собирается скрывать. — Но ты хотела, чтобы я был здесь. Возмущенный выдох оглушает комнату, но такой он, этот выдох, показушный, пафосный и притворный. В глубине души девушка прекрасно понимает — он прав. Какая-то её часть даже танцует ламбаду, наблюдая этого парня на расстоянии нескольких десятков сантиментов от её лица. Опять. Внутренности мгновенно скручиваются в один тугой узел где-то в районе живота, пресловутые бабочки внутри оживают, но взлетать не планируют, противно щекоча крыльями изнутри, а сама она чувствует странную, необъяснимую дрожь, теплой волной пробегающую от волос до кончиков пальцев. — Нет, — говорит уверенно, но голос дрожит, теряясь. Воздуха в легких давно не осталось, схватить ещё кислорода — мучительно больно. Какого черта он перед ней… Такой? Чересчур милый растрепанный щеночек с самыми наглыми и одновременно невинными глазами, смотрящими так глубоко, так непосредственно, что хочется просто раствориться, чтобы не испытывать пытку подобного рода. Молодой человек усмехается, услышав её ответ, и просто касается её ладони своими холодными, практически ледяными пальцами. — Я отдала тебе кофту и деньги, больше у меня нет поводов желать встречи, — а голос, откуда ни возьмись, уверенный, резкий, словно она всю ночь репетировала эту лживую речь рядом с зеркалом. Держится упрямо, смотрит в глаза молодому человеку, слегка приподнимая подбородок, и искренне старается не замечать таких приятных прикосновений к своему запястью. Только игнорировать их с каждой долбанной секундой становится всё сложнее. Непрошенные мысли неприятно, но так правильно распространяются по разуму, стараясь заволочь его густой пеленой так, что, Ей-богу, Маша хочет телепортироваться, чтобы не ощущать ничего подобного больше. Хотя, кажется, невесомыми дразнящими касаниями он сейчас способен сказать больше, чем словами. Маша неосознанно выдыхает, прикрывая глаза и шумно втягивая воздух. Почему? Почему ей становится тепло только от одного лишь прикосновения, обжигающего кожу? У него внутри огонь, и ледяное царство девушки постепенно начинает давать слабину. Она старается, держится за какие-то жалкие обрывки прежнего мира, но как можно схватиться за то, что постепенно превращается в пепел? Её невозмутимый вид, серьёзное выражение, напускное спокойствие — все контролируется другим человеком, и Маша не понимает, почему кому-то другому удается так легко управлять её эмоциями. Ведь он делает это, снова. — Ты про тот случай, когда пыталась стянуть с меня штаны посередине бульвара? — и это упоминание, произнесенное его вкрадчивым, невозмутимым голосом, вызывает волну истинного испанского стыда за своё поведение, но вместе с тем приносит крошечную щепотку осознания — Маша не жалела о том, что делала. По крайней мере, сейчас. — Я пыталась вернуть долг! — впрочем, возразить ей это не помешало. Знаете, это тяжело. Находиться рядом с ним тяжело. В буквальном смысле дышать одним воздухом — убийственно, наблюдать за тем, как легко подрагивают его светлые ресницы, как он с непривычки закусывает нижнюю губу — подобно расстрелу. Чувствовать тепло его руки на своей и не иметь возможности прикоснуться в ответ — высшая степень садизма в их диалоге. И, знаете, что делает в этой ситуации Мария? Добровольно бежит на эшафот, приплачивая палачу. — Ты могла бы найти другой способ, — произносит как данность и улыбается, слегка пожимая плечами. Взгляд скользит по девчачьему лицу: без краски она выглядит на пару лет моложе. Серые веснушки, обычно скрываемые косметикой, мелкими звездами рассыпаны по носу и щекам. Голубые глаза смотрят испуганно, но с желанием, которое трудно не заметить. Как трудно не заметить и ту поволоку тумана, которая их заволокла. Она не знает, что происходит. Не контролирует, что говорит. Не отдает команды собственному телу, которое хочет действовать. Всё происходит само собой, и слова срываются в пустоту тоже сами: — Какой? — дурацкий вопрос, вместо ответа на который она чувствует лишь чужие губы, так нагло касающиеся её собственных. И это ощущение окончательно сносит крышу. Закручивает в огромный вихрь ощущений, из которого уже нет выхода. Как нет и воздуха в груди, как нет иных ощущений, кроме как ощущение влажности чужих губ, оставляющих свою дорожку на тонкой шее. И если до этого Маше было невероятно холодно, то сейчас она чувствовала себя так, будто вмиг могла воспламениться. Его руки обвивают хрупкое тело, притягивая её ближе, усаживая к себе на колени, и девушка даже не сможет объяснить, какой кайф пробегает по её венам в этот момент. Но одно знает точно: этот кайф уже вошел в состав её генетического кода. Маша не может больше сдерживаться — она касается его кожи, проводит по ней, перебирает его взъерошенные мягкие волосы своей ладонью. Оттягивает, чувствует их влагу своими пальцами. Парень роняет удовлетворенный вздох, и Маша ловит его своими губами. Хочет ближе. Настолько, насколько это вообще возможно. Ластится, не замечая тот момент, как её собственные руки уже тянутся к полам его футболки, сдергивая их. Не смотрит, продолжает целовать так сильно и глубоко, насколько это вообще возможно. Говорят, что поцелуй — это нечто большее, чем просто касание одних губ другими, это сообщение, которое один хочет донести другому. И если в этих быстрых, резких поцелуях и было заключено что-то важное, то девушка была далеко не в состоянии это что-то уловить. Разве что, всё казалось нереальным, лишь смазанной реальностью, в которую Маша попала случайно. Противное чувство, будто происходящее — это проделки её собственного воображения. Но ей было плевать. Она чувствовала себя наркоманом, добравшимся до очередной дозы. И каждую секунду ей хотелось ещё и ещё. Больше, глубже, острее. Того, что она чувствовала сейчас, становилось недостаточно. Критически мало. — Хотя бы такой, — глухо произносит Головин, тяжело дыша и на секунду отстраняясь. Маша смотрит на него затуманенными взглядом с дьявольски черными глазами и совершенно некстати замечает — в его глазах плещутся такие же черти. — Такой — слишком просто, — где Маша взяла силы на свой саркастичный тон, она понятия не имеет, но факт остаётся фактом — это именно её голос с подобным нахальным вызовом разливается по комнате. И победителем здесь выглядит явно не девушка. Именно сейчас она в его власти, и ей абсолютно все равно на то, что произойдет потом. Тянется за поцелуем, покрепче цепляясь ногтями в его плечи, но… Не получает желаемого. Дверь с глухим скрипом отворяется — Маша инстинктивно отталкивает молодого человека, который от неожиданности слетает с кровати, с шумом ударившись об пол. Маша подтягивает ноги к груди — но с облегчением осознает, что избавить ни от какой части одежды её не успели. Матвей, стоящий на пороге, выглядит… растерянно равнодушным. Он, кажется, первые десять секунд хочет уйти, закрыть дверь с обратной стороны и не возвращаться, а потом… А потом он осознает то, что видит, и на лице его появляется маньячески-задорная улыбка. Самойлов воровато оглядывается и мигом проходит вглубь комнаты. — А вы здесь… — он оглядывается, тыча пальцем то в сторону молодого человека, то переводя его на девушку. — … Физикой занимаетесь, да? — говорит он с воодушевлением, но с плохо скрываемой долей иронии. Саша уже успел подняться, вставая рядом с небольшим комодом, в зеркале которого так некстати для Маши отражается его оголенная напряженная спина. — Да, — произносит он от безысходности, вслепую облокачиваясь на деревянную поверхность мебели и роняя небольшую статуэтку на пол. — Именно ей. — Манька-Манька, — с осуждением проговаривает Матвей, наблюдая за растерянной девушкой. Если честно, не смеяться ему сейчас даётся весьма тяжело, но он мужественно с этой задачей справляется — не зря же в студенческом театре играл! — Санька, конечно, хороший репетитор… по физике. Вы что проходили? Четвертый закон Ньютона? — с истинным любопытством вопрошает он, поднимая глаза к потолку — отчаянная попытка сдержать собственный ржач при виде его любимых сбитых с толку кроликов. — Тело, прижатое к горизонтальной поверхности, не сопротивляется, да, Санёк? — переиначивает он формулировку на свой лад и широко улыбается, оценивая растерянность Головина и стыд Завьяловой. А вот если бы он попозже пришел! — Силу трения, — выпаливает Маша даже не задумываясь о том, что она несет, и только после насмешливого взгляда друга понимает, как облажалась. Щеки мгновенно покрываются румянцем, хотя, казалось, её лицо и так уже походит цветом на полотнище китайского флага. — Притяжения, — поправляет Саша, который, между прочим, на надменные взгляды Матвея реагировал своими, не менее тяжелыми. Такое ощущение, будто ему все равно. Словно он, черт возьми, каждый день попадает в такую ситуацию. Как молодые люди не засмеялись и в этот раз — вопрос интересный, но молчание между ними установилось такое, будто это напряженная пауза на долбанных дипломатических переговорах. — Маша! — Матвей цокает языком. — Ты даже тему вашего занятия не можешь запомнить! — тут же добавляет он… Женским голосом. Подобный диссонанс сбивает девушку с толку, и она в очередной раз остается в той позиции, из которой может только испуганно хмуриться, не понимая сути происходящего. Оглядывается, но Головина в этой комнате уже нет. Как будто и не было никогда. — Маша! Катин голос звучит особенно громко в ночной тишине комнаты. Девушка вздрагивает, открывая глаза и не сразу осознавая разницу между реальностью и сном. Это ведь все приснилось, да? Только какого черта ей снятся сны подобного содержания? Игнорирует возгласы подруги, касаясь руками плотно сжатых век. Старается проснуться, но единственное, за что может зацепиться её взгляд — это небольшой деревянный комод, в зеркале которого отражается блеклое пятно луны на ночном небе. Никаких Саш. Никаких людей. Статуэтка на месте, и девушка облегченно выдыхает, вновь откидываясь на влажную подушку. Весьма неприятные ощущения, если честно. Переворачивает спальный предмет, стремясь успокоить собственное сердце, отстукивающее ритм какого-нибудь латиноамериканского танца, но не может. Это не помогает. Ничего не помогает. Как не помогает и прилетающая прямо в лицо девушки подушка, посланная с соседней кровати. — Завьялова, твою мать! — недовольно прикрикивает Катерина, стараясь привлечь к себе внимание, и, стоит отметить, у неё все же получается. Мария переводит туманный взгляд на подругу. — Спать не даешь! Всё время какие-то охи, ахи. Что тебе там снилось? — в пустоту вопрошает она, и глаза её в этом лунном свете блестят особенно ярко. — Как будто насиловали, Ей-богу! — Никто меня не насиловал, — недовольно отмахнулась девушка, хотя ощущение было такое, будто она всю ночь опустошала бар одного из местных ресторанчиков. — А, — Катя засмеялась, вновь укладываясь на свою постель. — Добровольно согласилась! — довольно заключает она, хлопнув в ладоши, и Маша искренне рада, что в темноте ночи не видно её алеющих щек. Хочется провалиться сквозь землю. — Катя! — пытается осадить, но попытка терпит фиаско: фантазия соседки уже семимильными шагами расхаживала по поверхности её сознания. — Что Катя? Что Катя, я тебя спрашиваю? — она невольно кривит свое симпатичное лицо, искажая голос. — Лежу я, значит, сплю: слышу во сне бубнишь: «Я отдала». А что ты там отдала — одному Богу известно. Я уже обрадовалась, что ты мне долги вернула — но нет! Ты бы явно на меня не так реагировала, — выдает она, и с этим весьма трудно не согласиться. Маша молчала — она вообще ничего не могла сказать. Лежит, глотает ртом холодный воздух, но он её вовсе не остужает. Напротив, в душе её поединок идет такой, что ни одному боевику не снилось. Одна часть негодует по поводу внезапного появления Матвея в сновидении, вторая — по такому же появлению Саши. К компромиссу они прийти не могут — слишком полярные точки зрения. А Маше хотелось биться головой об стену только от осознания того факта, что ей, твою же мать, понравилось. И ей, твою же налево, было стыдно за то, что её фантазия выдает такие сюжеты с таким персонажем в главной роли. Так нельзя! Но так хочется. — К тому же, — возможно, Катя и до этого что-то говорила, но блондинка её совершенно не слышала. — У тебя и телефон потом начал пищать. Нет, на самом деле, мне просто завидно, поэтому я тебя разбудила! — со смехом заключает она, но надежды узнать подробности сна подруги не теряет. — Расскажешь? — Прости, но нет, — тут же протягивает Маша, рукой стараясь нащупать телефон под подушкой. — Который час? Но ответ она видит на экране собственного мобильника — три. Ведьмино время. Замечательная ночь. Замечательные мысли. Мотает головой, стараясь отогнать последние остатки собственных воспоминаний. Через несколько секунд желание помотать головой появляется вновь — на экране несколько непрочитанных сообщений, и одно из них, что было совершенно странно для Мани, — от молодого человека, который только что переворачивал вселенную в её снах. «Прости, но последнее слово все же должно было остаться за мной», — что значит это сообщение в два часа ночи — Маша в душе не догадывалась. Осознание начало приходить только в тот момент, когда она заметила оповещение из банка — на её карту перевели небольшую сумму денег. Небольшую, но немного превосходящую ту, которую она запихала в чужой карман. Хотелось завыть в голос и шлепнуть себя рукой по лицу, что, впрочем, Маша и сделала: — Ну, давай ещё, сдохни прямо здесь, — ворчала брюнетка на соседней койке, но девушка предпочла на её слова никак не реагировать. Всё равно — несерьёзно. «И чего ты этим добился? К тому же, я дала тебя явно меньшую сумму», — сообщение пишется и улетает молниеносно. Сейчас Маше было все равно на время, всё равно на то, что он может спать. Абсолютно плевать. Он вот, сам того не ведая, ей спокойно спать не дал. Следующее оповещение на её экране являлось сообщением от человека, который был записан коротко, но ёмко: «Недоврач». «Маша… Я, конечно, рад за вас и всё остальное, но с каких пор мужики тебе платят? ». Видимо, Саша узнавал у него что-то про карточку девушки. «Кризис, Матвей. Приходиться выживать», — лаконично ответила Маша, испытывавшая приступ необъяснимой агрессии по отношению к лучшему другу. Когда недовольства всем молодым людям были отправлены, Маша успокоилась. В какой-то мере даже попыталась вспомнить выражение: «Ночь создана для того, чтобы спать» и претворить его в жизнь, но получалось у неё слабо. И виной тому — небезызвестный Головин, который любую её попытку заснуть обрубал на корню: перед глазами вставали черты его лица, прикосновения, вкус, — и Маша каждый раз испуганно вздрагивала, путая реальность с воображением. Наверное, именно поэтому, услышав звон очередного пришедшего сообщения, Маша заранее понимала, от кого оно. «О чем ты, Мария? Я сразу же говорил, что не возьму твои деньги». «Кстати, почему ты не спишь?» «Потому что ты, придурок, не даешь», — хотела было ответить Маша, но не решилась. «Я, кажется, уже выспалась». «Кошмары? :)» Да вот с какой стороны посмотреть! — Завьялова, ты сегодня вообще собираешься дать мне поспать? — недовольный голос Кати, уткнувшейся в подушку, вновь долетает до Маши. — Да что сейчас-то не так?! — Яркость экрана убавь! — грубо произносит она, отворачиваясь к стене. Маша ничего не говорит, но просьбу девушки выполняет. «Ну, как кошмары… Весьма интересного содержания», — уклончиво напечатала Завьялова, чувствуя необъяснимое желание поговорить с этим парнем и вместе с тем продолжая испытывать стыд за то, что видела во сне. К слову, ей казалось немного странным, что молодой человек интересуется её жизнью и пишет ей в такое позднее время. «У меня есть к тебе предложение. Не хочешь провести завтрашний вечер в моей компании? Как аргумент: никакие кошмары сниться не будут. Я все их разгоняю», — она усмехнулась, осознавая, насколько же он ошибается, но всё же отказалась, ссылаясь на какие-то мифические дела. Ведь он эти кошмары создает, и она не хотела привязываться к нему больше, чем есть на данном этапе. Единственная мысль, которая не позволяла ей доверять этому молодому человеку, с которым, кажется, они уже обсудили всё, что только можно было, — она не особо хорошо и знает его. Он уклончиво рассказывает о себе, своей жизни прямо сейчас, и — Маше смешно это признавать — она даже не слышала фамилию этого парня. Кто, блин, знает, может, он шпион какой-нибудь под прикрытием? Знаете, как там в известном фильме было: «А фамилия моя — фамилия моя слишком известная, чтобы я её называл!», но только их жизнь не особо смахивает на кинопленку. Так или иначе, Маша отчаянно пыталась держаться за реальность: она не могла позволить себе испытывать симпатию к человеку, про которого, кажется, знает так много и абсолютно ничего одновременно. Это неправильно. Только вот было в её душе какое-то странное, дребезжащее маленьким лучиком осознание — уже слишком поздно. Она никогда этого не признает, но отчаянно чувствует, что завтра это может только усугубиться. А болезнь всегда нужно лечить сразу, не откладывая в долгий ящик и не позволяя ей принести за собой осложнения.