Формулы

Бел уверена, что это сон. Реальный, ощутимый, настоящий — как пыль на ее пальцах. Она толкает дверь странного, скрытого от случайных прохожих, бара — дверь скрипит, нехотя открывается — медленно, выпуская теплый воздух наружу — после прохладной зимней ночи приятно вновь почувствовать на своей коже тепло. Бьюкейтер проходит вовнутрь — посетителей нет, музыка не играет. Ее сознание отчаянно молчит — и только лампочка в углу подрагивает, как пламя от свечи — теплым, рыжим светом — на азбуке Морзе. Она аккуратно шагает вперед и не сразу замечает фигуру за барной стойкой. Настоящую, осязаемую — своей бледностью выделяющуюся на фоне призрачности теней. И Бел, несомненно, узнает его. В больничной пижаме, осунувшийся, уставший — Котли сидит на высоком стуле. Она останавливается, не знает куда деть руки — то сжимает кулаки, то снова разжимает — злится и удивляется одновременно. Сначала Бел думает, что ей нужно уйти — но потом делает нарочито громкий, широкий шаг вперед — в конце концов, это ее сон. — Доктор Котли? Он разворачивается — медленно, лениво — окидывает ее таким же взглядом — думает, что Бел идет беспорядок на голове и эта теплая пижама с кошками — пусть она и похожа на сбежавшее из леса чудище. Бел обнимает себя руками и думает, что ей совершенно непривычно видеть его без идеально выглаженного халата, до боли белой рубашки и синих перчаток. Он отворачивается к барной стойке, молчаливо предлагая ей присесть рядом — и Бел неловко забирается на барный стул. — Что вы тут делаете? — она наклоняется к нему, с интересом рассматривая его руки — чистые, они кажутся ей слишком изящными — и слишком холодными на ощупь. Теодор болтает в стакане лед и остатки янтарной жидкости, а потом наклоняется к ней — слегка приподнимает бровь и улыбается, — так легко, что улыбку тут же перенимают глаза — искорками смеха. — Разве не видно? Напиваюсь. Бел ничуть не смущается — только придвигается поближе, перегибается за барную стойку — смотрит, что там есть: — Отличное вы выбрали место, — и ворчит, когда рукой стирает широкий слой пыли, ворсом остающийся на ее ладони. — А чего выбор такой маленький? — в пустоту спрашивает Бел, когда возвращается наружу со стеклянной бутылкой газировки. Она открывает ее — с легким чпоком — и выбирает себе самую симпатичную соломинку. — Ну уж простите, это ближайший бар к больнице, — он самостоятельно наливает себе в стакан еще виски, но не спешит пить. Вдруг в зале становится темнее — лампочки над входом трещат и тихо, тревожно гаснут — как-то медленно, как будто бы так и нужно — свет рассыпается редкими искорками вокруг них — и исчезает. Бел моргает, чтобы привыкнуть к сумраку — а Котли чиркает спичкой, чтобы зажечь свечу, стоящую рядом. — Ты еще не затопила лабораторию? — вопрос его звучит мягко и невзначай — спичка шипит, вспыхивает огоньком — он знакомит его со свечой и уверенно, одним движением гасит деревяшку. Дым пахнет, как наяву — остро и едко. — Еще нет, — отвечает она, наклоняя голову — волосы водопадом падают на плечи, скрывая ее лицо — Бел смотрит на тонкую, заплывающую воском свечу и сомневается вместе с пламенем. — Но когда я установлю состав вещества… В ее голосе почти уверенность, потому что она знает, что ей осталось совсем немного — с помощью Мидж дело пошло намного быстрее. Она знает, что до правды осталось пару шагов — вот только она не знает, хочет ли узнать эту правду. Внезапно столь желанная разгадка кажется ей отвратительно страшной — до мурашек по коже, до бесконечной тревоги в груди. Бел возвращается к напитку и думает, что ей душно — как будто свеча сжигает весь доступный кислород. — Ты практически догадалась? — с интересом спрашивает он, хитро поглядывая на нее. Белку это настораживает, но она не подает виду — и внезапно раскрывает не такую уж жизненно важную информацию — с трудом сдерживая глубокий зевок. — Я не могу понять третьего элемента, — она кидает несколько кубиков льда в свой напиток и лед причудливо звенит, касаясь тонкого стекла. Котли приподнимает брови, и она не может понять — доволен он или огорчен. Он скрывает подбородок стаканом — и долго, задумчиво смотрит на нее. — Что же, утро вечера мудренее, — замечает он, вновь делая глоток — и Бел представляет, как напиток касается губ, приятно обжигая — легче, чем горящая свеча, чуть сильнее, чем послание от соулмейта на ладонях. — Да, особенно, когда ночью ты пьешь содовую в каком-то странном баре со своим преподавателем, — веско отвечает ему Бел и пододвигает стул чуть ближе к барной стойке — скрипит ножкой по паркету. — Будьте уверены, — продолжает она, — я затоплю лабораторию, если узнаю, что это что-то незаконное. Теодор смеется — мягко, тихо, щекоча воздух дыханием — он слегка закидывает голову назад, отодвигаясь от нее — и выглядит это настолько по-настоящему, что Бел хочется себя ущипнуть. Котли все еще смеется, когда думает: Ох, милая, кажется, тебе придется затопить все здание университета — и дело вовсе не в странном веществе в составе яблочного мыла. А потом он подается вперед — неуловимо для взгляда, но она чувствует, что он становится ближе к ней — и заговорщицки отвечает ей, ожидая реакции: — Немного. Бел не понимает — не слышит его, чувствует только терпкий аромат виски и яблок — несколько раз моргает — вместе с ней моргает и пламя свечи — и переходит на шепот: — Что немного? Котли вторит ей, придвигаясь еще ближе: — Возможно, это немного незаконно. Но мне дорога лаборатория, так что я надеюсь, что буду там к тому времени, когда ты решишься на радикальные действия. — Боюсь, что такими темпами вы не успеете к тому моменту, как я буду включать воду, — совершенно серьезно отвечает она, чувствуя тревогу на своих плечах — ответы Котли ей вовсе не нравятся. — Это мой первый отпуск за три года, Бьюкейтер, не мешай мне отдыхать, — смеется он и совсем отставляет бокал — виски в нем закончился. Смотрит на нее открыто, честно — почти честно — чуть прищурившись, чуть улыбнувшись — устало, тонко — и Бел неиронично жалеет, что не может его сфотографировать. — Сомнительный у вас отдых, с морфином внутривенно, — хмыкает Бел и допивает содовую — шуршит трубочкой, с сожалением перебирая льдинки. Котли качает головой. — Только не приноси мне цветы в больницу, у меня аллергия. Бел отставляет бутылку и серьезно отвечает ему: — Завтра же закажу букет ромашек, я вас поняла, — она опирается на руку, склоняя голову. Она рассматривает почти догоревшую свечу, складывающуюся в причудливые формы-формулы — то кресло, то ванна… Котли отвлекает ее: — Я бы мог дать тебе подсказку. — Не смейте! Только не вздумайте открывать рот! — почти вскрикивает она и взмахивает руками — пламя пугается ее ладоней и чуть не гаснет, но сдерживается — чихает и светит дальше. — Ладно, — он откидывается на маленькую спинку барного стула — тень скрывает его глаза. — Тогда позволь угостить тебя. — За мой же счет? — иронично хмыкает она — в конце концов, это все еще ее сон. Он наклоняется к ней — так, что она почти что чувствует щекой его щеку — и говорит тише, чем шепчутся тени за его спиной. Бел чувствует его слова коленками — ноги дрожат сильнее беспокойных рук. — В следующий раз приходи ко мне. Бел гасит пламя рукой — пламя кусается слабее, чем ощущается его прикосновение — оно такое, что не хочется просыпаться. Но она открывает глаза.