Колыбельная
4 июня 2018 г. в 10:24
Когда она первый раз услышала колыбельную, то испугалась. Так глупо.
Ей показалось, словно она подслушивает что-то… личное. Стала невольным участником слишком сокровенного. Чужого. Чего-то чуждого для неё, но вместе с тем почему-то понятного и совершенно очевидного.
Она слышала, кажется, что уже очень и очень давно, как Тви пела колыбельные своему сыну.
Тихим голосом напевала простую и спокойную песню. Наверное, каждый человек, будучи хоть в какой-то мере человеком, несет в своем сердце подобную мелодию. Самую древнюю, самую инстинктивную, самую нежную и убаюкивающую. Она словно бы говорит — все хорошо, родной, я здесь. Я рядом. Я берегу твой сон. Я люблю тебя. Спи… Колыбельная у всякой матери своя, но все они похожи. Все они — одна большая единая Песня.
Фоу было почти физически больно от того, какой прекрасный голос у женщины, которая часами проводит время в лабораториях, пишет миллионы страниц сухих отчётов и изъясняется не менее сухими словами. Такого тембра она больше не слышала и не услышит никогда.
А когда Бак подрос, Тви совсем перестала петь.
Фоу тоже пела. Так долго спящим, давно уже не детям, заключенным в оболочки их тел. Украдкой и с оглядкой, всегда опасаясь, что её могут услышать. И делала это чаще всего ночами.
Это ведь такая глупость для защитника — распевать песни, но она пела. Пела, потому что думала, что это может быть кому-то нужным. Пела, в надежде что от этого их сон станет лишь ещё крепче, что тогда они не смогут — не захотят — проснуться.
Ей, в действительности, совсем не хотелось, чтобы они пробуждались. Но об этом она не смела сказать ни Эдгару, ни Тви. Ни, уж тем более, Сирлису. С последним, как Фоу казалось, вовсе бессмысленно о чём-либо говорить.
Фоу поёт практически каждую ночь, склоняясь над каждым из глубоких колодцев с ледяной водой так, как склонялась Тви над колыбелью своего сына, с младенчества видевшего больше стены Управления, чем солнце или небо.
Поёт до тех пор, пока они, бедные и несчастные, по-настоящему ещё не живые, но уже и не мёртвые, не начинают просыпаться.
Первым был Алма. И он, наверное, всегда был таким — ровно с того момента, как открыл впервые глаза — смешливым, улыбчивым, дружелюбным, наивным и добрым. Мартовским морем, сказочными историями, мечтами о большом и огромном мире, который был за окружавшими его стенами. Смехом. Отчаянием. Противоречием.
Любовью.
Ко всему сущему. К перерождению. К полёту. К чему-то, чего он ещё не знает, но совершенно точно чувствует.
И совсем другим оказался Юу. Нервный и угрюмый Юу, молчун Юу, тощий и нахохленный, как очень мокрая ворона. Кажется, что иногда буквально разрываемый ненавистью и криком ко всему живому. И слишком маленький, чтобы всё это переносить. Даже для духа.
И уже слишком большой — даже для духа — чтобы быть как-то иначе.
Бак — ещё совсем кроха, совершенно не понимающий, почему он в какую-то быстротечную секунду остался совсем один, — много плачет. Фоу — последнее, что у него осталось. И она не знает, чем ему помочь. Она может только петь.
Она не умеет делать это так, как делала Тви, но Бак слушает. Слушает её колыбельные и успокаивается.
Человек приходит к их руинам — забирает угрюмого молчуна Юу с собой. Большие добрые руки накидывают ну худые детские плечи непомерно огромный китель. Человек сутулится, стараясь заглянуть мальчишке в глаза, которые тот прячет под отросшей, лезущей в глаза чёлкой.
Человек улыбается.
Он — худой черноволосый мальчишка — уходит, лелея в сердце одну лишь надежду, что больше никогда сюда не вернётся. Не окажется под этим расколовшимся в один из дней надвое небом. В резервациях, в глубине под землей, продолжит звучать песня.
Звучать голосом Фоу.
Её мальчики выросли — кто смогли.
У одного чёрные волосы, ирония и насмешка во взгляде, который он больше никогда и ни от кого не прячет, да вечно недовольная гримаса на лице. Он всё тот же молчун, что был когда-то. И всё такой же угрюмый.
А второй бывший мальчик занят наукой. Вся лаборатория обожает его — за ум и за доброту. Он бывает поспешным, а бывает шумным, но иногда на его лице возникает та зыбкая улыбка, которая может быть лишь у человека, который слышит неслышимое.
Мамин голос.
В глазах его — отраженный свет лабораторной посуды. Взгляда нет.
Он слушает голос.
Голос Фоу.