Защитник

Куросаки Ичиго был вежливым и полезным ребенком. Особенно это стало заметно после того, как ему исполнилось шесть лет, — он помогал маме по дому, сидел с сёстрами. А ещё Ичиго был не по возрасту внимателен, и хотя он принимал как данность свою способность видеть призраков, способности матери он хотел понять. Вот только не успевал он задать каверзный вопрос, как отголосок прошлого — Кеншин-хитокири - шептал, что ещё не время для таких вопросов, и вообще, кто-то хотел себе спокойную и счастливую жизнь. Шептал, а потом смеялся, будто уже знал не только ответ на вопрос про способности мамы стрелять-из-нематериального-лука, но и, как минимум, все тайны мироздания и, в том числе, почему призраки долго не задерживаются здесь. Тайна мироздания раскрылась только после второго осознанного дня рождения в этом мире… восемь лет, целых восемь лет, в той жизни он уже потерял родителей и… Ичиго старается как можно реже вспоминать прошлое, ему не нравится то, что он начинает думать и поступать как взрослый. А он хочет быть ребёнком как можно дольше, и Кеншин этого хочет, поэтому Ичиго веселится, лазает по деревьям, рассказывает - ой, сочиняет - истории про бродягу-учителя, играет с Тацки в шинсенгуми и дружит с призраками. В основном, только с одним, самураем, которого видела даже Тацки, а ещё его не забрали шинигами аж со времён бакумацу[5], хотя других забирали за два-три месяца. Мибуро[6], как называл себя самурай, заставлял усмехаться где-то в глубине головы Баттосая. Мибуро много рассказал детям о жизни после жизни, но главное дети поняли сами — он был пустым, и потому его шинигами не забрали к себе, он был сильным пустым, потому шинигами не убили его, а еще он плохо помнил свою жизнь, но был верным своей семье, потому он охраняет своих потомков. А ещё Мибуро успел заскучать за полтора столетия и любил детей, а Ичиго и Тацки были детьми, видели его, не боялись и любили послушать сказки и поиграть в шинсенгуми… Баттосай в такие моменты бился о стенки черепа в надежде убраться от происходящего абсурда куда подальше. Чем и доказывал Ичиго, что знает куда больше, чем если бы был просто отголоском-прошлого или частью памяти, как Кеншин. И это пугало. Время летело слишком быстро, куда быстрее, чем в прошлом, - период Хэйсэй[7] не терпел промедления, и даже в Каракуре, городке, который всеми своими силами пытался не спешить, это чувствовалось. Ичиго это не то чтоб не нравилось, но заставляло чувствовать себя некомфортно - порой осознавая себя как взрослого человека, жившего в период Мейдзи, он тяготел к традициям и неспешности жизни. Девятый год для Кеншина значил многое - в прошлой жизни он встретил наставника, а в этой - наконец до конца осознал ту пропасть, что разделяла эпохи… да, технологии восхищали его-Ичиго и вызывали опасение и недоумение у него-Кеншина. Как хорошо, что Масаки, добрая и умная женщина, была именно его мамой, без неё было бы куда сложнее. Она всегда помогала Ичиго, а Ичиго всегда старался помочь ей… Старался. Старался… Кеншин, сцепив зубы, смотрел на бледную, почти потерявшую цвет Масаки, и плакал. Он держал её за руку и чувствовал, как из неё уходит вся её жизнь, как кто-то отрывает её душу от тела. Кеншин чувствовал и боролся. — Мама… Слишком по-взрослому звучал шепот у девятилетнего мальчишки. Слишком серьёзен был его взгляд. Но Кеншин, наоборот, став серьёзным, все больше чувствовал себя ребенком, маленьким и потерянным ребенком. Ребенком, у которого на руках умирала мать. Перед глазами летело такое короткое, но невероятно счастливое детство. — Не уходи, мама, держись за меня… Когда маме стало плохо на улице, Ичиго испугался. Когда он вспомнил, что до дома недалеко, Ичиго боялся не успеть. Когда мама не смогла идти, Кеншин понес её. Он был уверен, что папа, этот добрейшей души раздолбай, ей поможет, он же не просто так врач… Когда энергия, та самая, что, казалось, была частью Хитен Мицурюги, начала стремительно утекать из тела, Кеншин понял: если он отпустит маму, она умрёт. Он не знал, откуда у него столько этой энергии, но он знал: будь иначе, он не дождался бы возвращения отца с его коллегой. Кеншин даже знать не хотел, кто тот человек, за которым побежал Ишшин, лишь уложив жену на диван и приказав сыну не отпускать мать… На периферии сознания точил катану Баттосай, нашедший цель. Кеншин был согласен с собой, такое прощать нельзя, даже если всё кончится хорошо… — Держись… мама. Воля боролась с волей. Вокруг бушевало чёрно-золотое пламя. Оно кислотой разъедало всё: мебель, стены, грань реальности - всё, кроме женщины и мальчишки. Пламя пыталось достать врага. Но враг был далеко.