Эхо

      — Что за хрень?       — Пфф.       Утром, за завтраком, Локвуд положил перед нами на стол металлический брусок со стеклянной черной панелью. Единственная кнопка под стеклом при нажатии заставила экран загореться. На нем высветились электронные часы на фоне яркой картинки.       — Умнофон, что ли? — склоняясь над бруском, невнятно проговорил Финн. Он держал во рту ложечку от варенья.       — Он самый. Пока будет у вас один на двоих. — Локвуд залил себе чашку кипятком и, с трудом подгибая ногу, опустился на стул. — Все равно вечно вместе ходите.       — Неправда, — опроверг Финн, запуская облизанную ложку в банку с джемом. — В ванную не ходим.       Тут же он дернулся, потому что я безжалостно пощекотала его ребра. Ложечка звякнула о плитки пола. «Не распускай руки, женщина!» — прошипел Флеймс из-под стола.       Локвуд едва пожал плечами. Он зацепил вилкой кусочек бекона и макнул его в горчицу.       — В подробности меня посвящать не обязательно, — сказал он.       Я сидела на диване, поджав одну ногу. Финн устроился рядом по-турецки. Как два недоделанных йога, мы облокачивались друг на друга коленями. Предметом нашего интереса стал металлический брусок со стеклянной панелью. Когда я видела похожий у Кэт Годвин, я и представить не могла, что у этого так называемого телефона и кнопок-то всего три! Громкость, включить-выключить и «выход». Весь остальной вагон функций и команд умещался на экране.       Мы все утро ковырялись в этой штуковине. С ходу мне удалось определить только одну кнопочку — «позвонить». Зелененький кругляш с изображением — ну надо же — старомодной телефонной трубки. Был там еще конвертик — вроде как почта. Ну, Кэт же отправляла сообщения с текстом. Значит, и такое теперь можно.       Мы, откровенно говоря, не поняли почти ничего.       — Не догоняю, — близко наклоняясь к экрану и щурясь, говорил Финн, — как она движется? Как, черт возьми, это работает?       — Как, как. Как в телевизоре. Только совершеннее, — отвечала я, пихая его локтем: он, тяжелый, навалился на меня, прижав к подлокотнику дивана.       Повернув голову, он насмешливо поглядел на меня. Если бы он выпрямился, наши лица оказались бы так же близко, как тогда, в подземелье. Черт. Кыш, кыш. Почему я об этом думаю. Нет, раз уж мы вместе, можно и думать, но мне не нравилось, что эти мысли уж слишком навязчивы. Финн, слава богу, читать их не умеет, но он прекрасно улавливает настрой. Подловить кого-то на чем-то — его любимый вид спорта, так что спасу от этого прохвоста не стало после… как это назвать-то? Разговор по душам?.. Не. Парное помешательство? На фоне долго отрицаемых эмоций?       — Чего?       — Ничего. Просто думаю, выдержат ли тебя перила, ты так на них налегаешь.       Мы стояли на лестничной площадке, облокачиваясь на бортик. Он — спиной, я наклонилась и положила на перила локти.       — Очень не смешная и избитая шутка. Ты притащился сюда за мной, чтобы ее сказать?       — Никак нет. Провожаю свою леди до двери, вдруг навернешься. Ты ведь такая неуклюжая.       Ох этот его ироничный тон. Так и хочется дать по физиономии. У Финна вообще обнаружилась привычка вербально подтверждать, кто мы теперь друг для друга. Подавив желание смущенно почесать нос, я сердито вздохнула, выпрямилась и сделала шаг к двери комнаты, которая прежде была спальней четы Локвудов. После нашего исчезновения сам Локвуд, восстановив дом, еще обитал в ней, но с возрастом насовсем переехал вниз.       — Все, хватит тебя с меня на сегодня. Спокойной ночи.       — Как скажете, — Финн отлепился от бортика и улыбнулся, блеснув глазами.       Виновато, я считаю, освещение. Оно вообще сильно влияет. Сильнее, чем кажется. Так вот, на лестнице было темно. Только внизу, в холле, горели лампы. Прошла секунда, две, три. Мы так и стояли: я спиной к двери, положив пальцы на ее ручку, и он в паре шагов.       — Ну? Чего еще хочешь?       Еще! Будто я чего-то хотела. Он сам за мной увязался, когда я сказала, что иду спать. Озадаченно нахмурившись, я ответила:       — Ничего я не хочу.       — Чего стоишь тогда?       — Но ведь и ты стоишь.       — Ну, ты так на меня смотришь.       Я рассердилась.       — А что мне, притвориться, что тебя тут нет? Все, я пошла!       Он опустил взгляд и снова устремил его на меня. Стоит и улыбается еще. Но не столько насмешливо, сколько ожидающе. Может, даже чуть-чуть с надеждой. Нет, вот как он это делает? Моя рука так и не смогла повернуться на дверной ручке. Во мне медленно назревало желание убивать. Прямо пропорционально ему улыбка Финна становилась заметнее. Он шагнул ко мне; непроизвольно я вжалась в дверь. Не подходи.       Нет, поймите правильно. Его я не боюсь. Я боюсь, что не могу адекватно на него реагировать, когда он оказывается ко мне вплотную. Я очень хорошо помню, что случилось в прошлый раз. Тогда я совершенно обезумела.       — Люси.        Произнесенное негромко, вполголоса, бархатисто-хрипловатым голосом, мое собственное имя запустило волну мурашек по всему телу. Я осознала, что не могу заставить себя посмотреть Финну в лицо. Мой взгляд предательски застрял на его шее. Воротник, как всегда, расстегнут больше, чем надо. Почти прямо над ключицей фиолетово-зеленым, а теперь, в темноте, черным сиял небольшой синяк. Еще парочка красовалась сбоку. С того раза они еще не сошли. Я резко втянула воздух и размяла похолодевшие пальцы.       — Ты только скажи.       Ни за что бы не поверила, что его голос может приобретать такие интонации. Сотканный обычно из ехидства, надменный, презрительный… я вызвала в своей голове воспоминание поярче, где призрачный шепот глумливо несет всякую чушь, и уцепилась за него, как за якорь. Я подняла руку. Мой палец ткнулся в темное пятно.       — Не больно?       С секундной паузой он слегка удивленно ответил:       — Нет. А что?       — Синяк.       Еще секунда, осознание. Вот, вот оно. Ухмылочка, которую я ненавижу. С другой стороны, чем сильнее он бесит меня, тем лучше я контролирую ситуацию. Ну, только попробуй что-нибудь вякнуть. Реплика не заставила себя ждать.       — Поцеловать меня хочешь?       — Врезать хочу! — вскипела я.       Финн наклонился. Его волосы защекотали мне щеку. Он почти припер меня к стенке, продолжая держать руки в карманах.       — Можешь поцеловать меня в то же самое место, не возражаю, — сказал он мне на ухо.       — Да с чего ты взял, что я?.. Ты вообще меня слышал?       Он склонил голову и уперся лбом в мое плечо.       — Я очень хорошо тебя слышу.       Переведя дыхание, я ответила ему в тон:       — Можешь перестать наглеть, я не возражаю.       Перестать наглеть! Как же. Наверное, с самоконтролем у него еще хуже, чем у меня. Потому что мгновение спустя я очутилась в кольце его рук, и вот я уже не к двери прижимаюсь, а к нему. Больше всего раздражает, как это приятно.       В мою скулу бился пульс на его шее. В унисон со стуком сердца, который я ощущала ладонью, что лежала на его груди. Другой рукой я, сдавшись, обняла его в ответ, и он стиснул меня крепче прежнего. Это надолго. Если обнял, то минут пять не отпустит, а то и больше. Я погладила его по спине, по плечу, по голове. Ощущая всем телом, а особенно — кончиками пальцев, его тепло, я вдруг подумала, как давно он ни к кому не прикасался. Сто лет… больше ста. Призрак не может почувствовать касания; контакт с ним значит смерть для живого.       Я сглотнула ком в горле, когда вспомнила, что он решился под моим напором показать мне. Вряд ли и при жизни его кто обнимал. Может, только мать в раннем-раннем детстве. Может, какая-нибудь из тех девиц, с которыми ему приходилось соседствовать лет в пятнадцать — неискренние улыбки, неискренние объятия. От таких мыслей меня чуть-чуть кольнула ревность, но я понимала, что все это, если и было, давно прошло и даже тогда не имело значения.       Неожиданно отстранившись, Финн несильно щелкнул меня по носу.       — Хорош, Люси.       — Что?       Он чуть приподнял брови, внимательно глядя мне в глаза.       — Жалеть меня. Не нужно.       — Ты злишься?       Коротко вздохнув, он посмотрел в сторону. И снова на меня.       — Не беспокойся об этом. Мне кажется… что какая-то часть меня даже хотела, чтобы ты знала.       Я недоверчиво прищурилась.       — Очень маленькая, — пояснил Финн, — а ты очень упрямая. И настырная.       Может, и так. Я довела его до белого каления. Он сделал это сгоряча, назло. А я за что боролась, на то и напоролась.       Чтобы не отвлекаться на слишком близко маячащую финнову физиономию, я повертела в руках смартфон. Держать его надо осторожно, та еще скользкая штука. Хотя корпус вроде из металла. Ну, а стекло легко, по-моему, разбить. Наверное, поэтому многие носят телефоны в чехлах, как я заметила.       — Конечно, в 19 веке все смотрели телевизор.       Я постаралась вложить в свой взгляд как можно больше из своих скромных запасов терпения. Он прекрасно понял меня, просто ему нравится страдать всякой ерундой. Чемпион бредовых разговоров и пререкательства.       — Зануда. Не знаю я, как работает. Я не инженер.       Наугад я ткнула другой значок на экране телефона. Экран мигнул, картинка сменилась и запрыгала. Я моргнула. Экран отражал часть моего лица. Глаза, лоб, волосы и кусок потолка сверху. Чуть повернув смартфон, я убедилась, что он правда отражает.       В маленьком прямоугольнике, нижнюю часть которого загораживала темная полоска с белым круглым пятном, замаячили сначала торчащие во все стороны волосы Финна, а потом уже его лицо. И отражение было ну очень странное. Ходили хоть раз в комнату кривых зеркал? Вот что-то похожее.       — Что за хрень, — не сдержалась я, поворачивая телефон и так и сяк.       — Пфф, — тут же отреагировал Финн, заметив, какие у нас огромные подбородки. — Дай, дай глянуть.       Щелк!       От неожиданности я чуть не уронила локвудовский подарок.       — Что ты руками машешь, как ветряная мельница. Не суетись.       — Хочешь со мной подраться, хитроумный идальго?       — Мадам читала Сервантеса?       — У меня от тебя голова болит, — завершила я очередную бестолковую полемику и уставилась на экранчик.       Он недвусмысленно продемонстрировал нам, что у глупости может быть наглядная иллюстрация. Отражать он перестал. Он зафиксировал момент, когда наши лица приняли самое дурацкое выражение, какое могли. Моя голова, в процессе поворота — из-за того, видимо, смазанная — видна почти в профиль, рот открыт, я что-то говорю, но выглядит так, словно пытаюсь поймать ртом мячик для пинг-понга; брови вскинуты, глаза распахнуты; лицо Финна под странным ракурсом, с тем выражением, какое бывает, когда осторожно заглядываешь в чашку или горлышко бутылки. Выгнул брови, уголки губ низко опущены, глаза вытаращил.       Давясь от хохота, Финн едва сумел выговорить «что за фигня». Он ловко выхватил у меня телефон и сам потыкал в него пальцем.       — О! — сказал он, когда картинка экрана вновь пришла в движение. — Снова отражает. Что это было? Зеркало тормозит во времени?       Он потряс телефоном. На экране отразилось цветное мельтешение. Я, вспоминая щелчок, подозрительно походивший на звук затвора, стремительно сопоставляла факты. Перехватив руку Финна, я отобрала смартфон и по наитию нажала на белый кружочек внизу. Наши с Финном лица, мое — сосредоточенное, его — выражающее живое любопытство, снова замерли на экране.       — Опять, — сказал Финн. — Странная штуковина. Зачем она?       Вместо ответа я ткнула пальцем в экран. Ничего. Повела вправо — наше застывшее отражение уехало в сторону и сменилось другим изображением. Их оказалась целая галерея. Листая дальше, я, наконец, догадалась.       — Это камера, — говорю.       — Да щас же. Где она тут? Вот эта точка, что ли? Ты знаешь, сколько суеты в мое время требовалось, чтобы сделать снимок?       — В твое время динозавры плодились!       Скептически фыркнув, Финн закатил глаза, а я проверила свою теорию. То есть собиралась… вернуться обратно в режим камеры мне не удавалось, пока Финн не завладел вновь телефоном и в три нажатия не вернул все, как было.       — В каком, говоришь, веке ты родился? Не стоит и упоминать, кто потом ходил все время с нашим телефоном в кармане.