Слепое око

Ночь дышала вместе с Око, словно была жива и покорна Букини-куну. Ветер устроился на плечах лиса, ежеминутно играя с его волосами, мотыльки исполняли свой медленный танец перед глазами кицунэ, светлячки словно маленькие прожектора освещали невидимую сцену. Лунный луч рукавом белоснежного кимоно коснулся Око, будто прося Букини-куна взглянуть в тёмное небо, где, казалось, специально для него тысячами и миллионами звёзд были вытканы диковинные узоры и удивительные картины. Посмотрев повнимательней в чёрную мглу, можно было даже разглядеть портрет самого лиса, изображённого в роли подсудимого в клетке с серебряными и золотыми прутьями, над которым в кожаном кресле восседала его собственная совесть, над которой ангелом-хранителем в лучах света стоял отец Око, Микайо Букини, справа от так называемой судьи с величественным и в то же время воинственным взглядом истинного сади...самурая и доказывающим видом, двумя катанами в руках, в доспехах и дорогом кимоно стоял сам Наоки Ёкаме, а слева от кожаного кресла с золотыми весами в одной руке и букетом свежих белых лилий в другой, одетая в кимоно, напоминающее по цвету и стилю одеяния своего напарника и любимого, с перекрещенными мечами за спиной и огоньком в глазах стояла Кацуми Раиту, причём совсем не та робкая и сопливая Кацу-тян, которую Око однажды чуть не присвоил себе. Эту небесную картину сияющей рамкой по периметру окружили сотни сверкающих звёзд в форме лисьих хвостов и глаз. Букини-кун даже растерялся, когда разглядел среди белой пыли на чёрном небе эти изображения - лис не понимал, то ли он удивлён, то ли восхищён, а может и вовсе напуган до смерти, ведь не каждый день увидишь себя на суде, где приговор выносит собственная совесть вместе с дорогими людьми и самыми близкими знакомыми. Можно было бы спокойно сказать, что увиденное является лишь бредом впечатлительного кицунэ (как-никак, совсем недавно отошёл от шокового состояния и сильной депрессии), сильной галлюцинацией, чьей-то иллюзией или просто сном. Может, так было бы лучше, да только сколько не щипал себя Око за локоть, да и за другие части тела, перед глазами всё равно стояла эта звёздная картина. Букини-младший с сожалением вздохнул, поняв, что странности из его жизни не исчезли даже после гибели "Механического Лиса" и смены места жительства, и вряд ли исчезнут в будущем, если оно, конечно, будет. Безмолвный, словно статуя, кицунэ оглянулся назад, не услышав ни шороха. Всё было неподвижно - казалось, что даже ночной ветерок перестал колыхать занавески на окне дома Кацуми, а дверь старого сарая смолкла, прекратив поскрипывать. Лишь неподалёку качались на ветру сливы умэ, роняя на землю последние нежно-розовые цветы. Лепестки улеглись дорожкой к соседнему дому, огороженному стеной прекрасного сада. Оттуда доносились манящие, пьянящие мысли запахи вишни, сливы и абрикосов, словно приглашающие войти в этот маленький рай. Око не мог сдержаться, и природное лисье любопытство взяло верх - уже через секунду Букини-кун тихо, почти беззвучно шёл по направлению к заветному домику с садом. Словно несмыкающие глаз часовые, два высоких фонаря, светящиеся янтарём в темноте, встретили нежданного гостя у высоких ворот. Если бы Око был обычным человеком, неспящим в эту тихую ночь, то дальше проход бы был закрыт для него, но для ёкаев такие стены вовсе не помеха, потому Букини-кун ловко прыгнул ввысь, приземлился на край бывшей преграды и, свесив ноги книзу, наслаждался видом. В два раза больше обители Кацу, аккуратный дом с кристально-белыми стенами и угольно-чёрной крышей утопал в океане нежных переливов крон деревьев, словно сделанная искусным мастером игрушка среди россыпей огромных цветов, нарисованных акварельными красками умелыми руками художника, после увеличенная в масштабах и перенесённая в реальность. Смотреть на эту картину и вдыхать её аромат было сплошным удовольствием, но чем дольше Око любовался этой красотой, тем сильнее лиса охватывало желание разглядеть её поближе, в мельчайших деталях. Так что Букини-кун с такой же лёгкостью, как и забрался, спустился с крепкой стены забора и затерялся среди ярких оттенков последних цветов на тёмных ветвях фруктовых деревьев и их сладких запахов, словно завороженный он смотрел на сад, всматриваясь в танец горстей лепестков под лёгким ветерком, лунный свет, будто огромная шаль спадающий на изумрудную траву, и блеск далёких звёзд, видневшихся среди пышных крон. Дорожка, выложенная из серых камней и напоминавшая длинную ленту, обвивавшую дом по кругу, звала неторопливо пройтись среди этого великолепия, иногда останавливаясь, чтобы обратить внимание на такие простые, но удивительные вещи, как блики на воде маленького пруда, в котором не спеша кружили карпы кои, камни, разложенные в виде причудливой фигуры на залитом лунным светом участке, маленькие, но симпатичные цветы в висящих над крыльцом горшках и стоящих на подоконниках глиняных чашках. Всё вокруг дышало тишиной и спокойствием, словно и не собираясь прогонять незваного гостя, а наоборот, дав ему возможность чувствовать себя как дома. Око на время забылся, словно вспоминая что-то. Не кажется ли ему родным запах вишен, не слышал ли он его раньше? Безусловно, на своём веку этот кицунэ видел множество садов и тысячи деревьев, но запах их цветов не заставлял его улыбнуться или пролить слезу. Они, конечно, были прекрасными, но совершенно чужими, чего не скажешь об уже почти павших на землю цветках на стройных ветвях вишен в этом загадочном саду. Порой, когда Букини-кун прикасался рукой к нежному тёмно-коричневому стволу, в ночной мгле кажущемуся угольно-чёрным, лису казалось, что не кору дерева он ласково гладит своей ладонью в уродливых мозолях, а прикасается к тёплой, слегка розоватой живой коже кого-то очень родного и важного для него, правильнее даже сказать, родной и важной, ведь кицунэ чувствовал ту любовь и нежность, которые обычно исходят от женского тела. Око, закрыв глаза и сполна отдавшись мыслям, слышал в шелесте листьев и цветов, трепещущих в струях шаловливого ночного ветерка, милый сердцу шёпот, словно некая особа желала успокоить кицунэ, но наоборот, лишь взволновала его сердце, пробудив забытые воспоминания. Букини был настолько тронут, что с несвойственной ему искренностью, проронил слезу, медленно стекающую по бледной щеке. Но тут, неожиданно прервав мысли Око, в одном из тёмных око появилась яркая искра. Чувствуя, что его могут заметить, чёрный кицунэ обратился в маленький, но искусно сделанный чёрный перстень с красным рубином, и упал в пруд, лишь оставив за собой лишь брызги да разводы на воде. Секунду позже на белоснежное крыльцо вышла приятного вида женщина с развевающими по ветру чёрными волосами в белой кружевной ночной рубашке и таких же мягких тапочках, с карманным фонарём в руках. "Не прячься, какой в этом смысл, если я видела тебя, когда ты об этом не догадывался? Выйди, не обманывай меня и себя. Отзовись!" - обратилась незнакомка к таинственному гостю, но в ответ услышала лишь тишину да шелест листьев. Ещё минуту назад она видела тёмный силуэт недалеко от пруда, а теперь и след его простыл. Может, и правду говорят, что в том лесу и вправду ёкаи не перевелись?.. Напрасно женщина вглядывалась в тёмные длинные тени, отбрасываемые деревьями, бесцельно долго всматривалась в силуэты, спрятавшиеся за стволами вишен и слив, что выдумало её игривое воображение в глубоком сне, впустую пыталась услышать чужие звуки в своём саду. Как ни старалась она, а ничего не смогла увидеть и услышать, но даже после этого не решилась отправляться в кровать, посчитав ночные похождения дурной дрёмой. Красавица кошачьей походкой направилась к пруду, откуда по её мнению и исходили странные звуки. Однако, и там не было ни одного следа незнакомца, и женщина, решив, что это лишь почудилось ей, уже собралась уходить в дом, как заметила в прозрачной воде что-то сияющее. Осторожно, тонкими бледными пальцами красавица достала из воды перстень с крупным рубином, сверкающим гранями в лунном свете. Украшение, не смотря на свой небольшой размер, было достаточно увесистым, опытный ювелир с уверенностью сказал бы, что в нём использован настоящий рубин, а не дешёвая подделка. Правда, если невнимательно смотреть со стороны, то в этом перстне не было никакой изюминки, он был лишь дорогой безделушкой, которую мог позволить себе любой богач, но так было лишь на первый взгляд. Если всмотреться в камень повнимательней, то можно было увидеть еле заметную мордочку лиса, на которой расположилось одно-единственное око, обрамлённую шестью хвостами и маленькими глазами. Женщина могла лишь догадываться о значении этого изображения, чего нельзя было сказать по её состоянию. Она присела у пруда, провела ладонью по водной глади, вздохнула и погрузилась в воспоминания, застыв на месте, будто натурщица для картины. Лишь нежные пальцы касались выловленного кольца, оттирая его от воды и песка об подол ночного платья. Казалось, что красавица что-то нашёптывала под нос, но слова её разобрать было трудно, они были скорее похожи на невнятное любовное признание на первом свидании, на еле слышную колыбельную мелодию без слов, которая выражает без них гораздо большие чувства, на тихие причитания опечаленной женщины. Неразборчивый шёпот продолжался недолго - вскоре незнакомка стихла, только слеза пробежала по её щеке. Лунный свет отражался в воде, пронзая её гладь незримыми нитями. Вскоре на том месте уже лежали огромные куски лунной пряжи, которыми занималось бледное светило, крутя его в тех же лучах и усыпая будущую ткань звёздной пылью. Через некоторое время на деревьях уже лежали тонны лёгкого небесного шёлка, колыхающегося вместе с листьями деревьев в порывах лёгкого ветерка. Лишь на рассвете, когда солнце наденет свою ослепительную корону из драгоценных камней, приведёт в порядок золотые лучи, будто пшеничные локоны, и покажет свой искрящийся лик всему миру, лунная ткань растает, осыпавшись на изумрудную траву серебряными каплями росы. Пока же незримый, но прекрасный шёлк невидимой вуалью покрыл поля и сады, леса и города, людей и животных, не спящих в столь поздний час. Вокруг царила нерушимая тишина, лишь почти неслышная, но тем не менее чудесная мелодия, вылетающая из губ женщины сумела пронзить её. Та песня не имела слов, да и зачем они были нужны, если чувства можно было выразить лишь одним точным звуком и тысячей мыслей, порхавших словно миллионы белокрылых мотыльков в голове. Красавица посылала свой голос далеко, а сердце её было ещё дальше, на глубине моря, в одиночестве и поисках забытой любви, которая в любую свободную минуту напоминала о себе. Чувства, казалось, давно ушли в небытие, но сумели оставить за собой шлейф воспоминаний, всплывающих в голове будто сон - давно забытый и в то же время до боли знакомый. В тёплых руках женщина всё так же крепко зажала перстень с рубином, совсем не из жадности или желая завладеть этим сокровищем, вовсе нет. Что-то притягивало эту загадочную незнакомку к новой вещи, то ли таинственный знак, уже мелькавший в её голове, то ли сияние красного камня, так похожее на кровь, то ли еле чувствуемый холод, веющий от этой драгоценности. Лунная ткань окутала силуэт красавицы с головы до пят, словно завернула своё дитя в кокон. Быть может, именно поэтому женщина ничуть не удивилась, почувствовав на голых плечах накидку из узорчатого шёлка, расписанного серебряными нитями на самые дорогие её сердцу темы, среди которых были и корабли, и разбитые сердца, и перья, и ещё многое другое. Но как бы там ни было, эта незнакомка уже никогда не посчитает простые совпадения и шорохи, взявшиеся из ниоткуда, простым обыкновением, более того, она и раньше так не считала, пока чудо само не ушло из её жизни, оставив лишь воспоминания и еле чувствуемый, но такой знакомый холодок по коже. Женщина медленно подняла голову, взглянув заплаканными очами на бледную, словно рисовую пудру, луну, будто увидела в её очертаниях что-то родное. Ночное светило лишь промолчало, скинув на лицо красавицы последний кусочек лунной ткани, будто вытирая платком наворачивающиеся слёзы, желая успокоить печальную женщину. Почувствовав это, японка аккуратно вытерла шёлковым платком мокрые от слёз щёки, шёпотом поблагодарив луну, а может, и кого другого... В женских ладонях всё ещё грелся рубиновый перстень, становясь теплее, забывая привычный холод. Между тем, женщина, окутанная лунной шалью, словно одеялом, задремала под немую колыбельную прекрасного сада. Даже вода в пруду замолкла, не нарушая сон красавицы. Казалось, ночь была бесконечной, но совершенно не пугающей, а загадочной и прекрасной, нужно было лишь уметь услышать её голос, который к слову, был пугливым, будто маленькая птичка. Он распевал свои мелодичные песни, прячась в высотах тёмного неба, петляя среди ветвей деревьев в заснувшем лесу и время от времени присаживаясь на крыши домов. Но песнь ночи, как и любая другая песня, имеет свой конец, который наступает с первым лучом солнца, что растопляет тьму. Чёрно-синие уголки небосвода начали облетать, словно серые ночные мотыльки, постепенно светлея и наливаясь золотом рассвета. Часы пролетали, будто минуты, и вот уже небеса блестели всеми оттенками благородных металлов, припудренные розовой пудрой и усыпанные рыжими веснушками. Солнце величественно, будто кланяясь всему миру, медленно появлялось из-за горизонта, словно огромная начищенная до блеска монета, и озаряло своим светом водную гладь, зелень лесов, рисовые поля и бетонные города. Белые стены дома, затерявшегося в цветущем саду, становились, казалось, ещё белее от бегающих по ним лучей, а деревья прятали в своей тени ещё спящую женщину, накрытую вышитой шёлковой накидкой. Тем временем живительный свет уже успел разбудить нашего рыжего жаворонка Наоки, пощекотав лиса за веснушчатый нос и поиграв с кицунэ в гляделки. Ёкаме-кун незамедлительно проснулся, привел себя в порядок и пошёл будить девушку, которая тайком писала до трёх часов ночи мистический роман любимую, но схожую по характеру с совами, особенно по утрам, Кацуми, которая предусмотрительно накрылась одеялом с головой. Но Наоки ничто никогда не останавливало и не остановит, потому Кацу пришлось вылезти из тёплой кровати, обнять Муза и поцеловать его в щёчку, после чего удалиться в ванную. Казалось бы, обыкновенное утро в доме Раиту-тян, но таким оно было лишь до того, как Кацуми решила пожелать доброго утра нежащимся на сене в сарае бывшим сотрудникам "Механического Лиса"...