А жизнь - она одна

В какой момент надо было остановиться, Матильда уловить не успела. Недоступно было и понимание, почему ее никто не остановил. Лисонька Этери, для которой такая попойка уж точно была в новинку, слишком увлеклась процессом… что ж, пусть так, алатку интересовало другое — как давно с ними выпивает Ворон. Его же здесь не было. Ну вот только что. Муженек гудел что-то про великий праздник, и это помогло Матильде установить, что пришествие Алвы таки связано с его днем рождения. Точно, вот же чего они собрались! А ведь хотели потихонечку-полегонечку… Именинник явился не запылился и «потихонечку» не захотел, с порога потребовал гитару и заявил, что пить все будут до дна, приказ регента Талига. До дна так до дна — после касеры с мансаем уже никакое дно не страшно, его просто перестаёшь чувствовать. — Ты… — запнувшись о какую-то тварскую штуку на полу, вероятно — ковер, Матильда не очень изящно, но решительно присела напротив Ворона. Помолодел, скотина! — Давно вернулись? — Я вернулись недавно, — ответствовал синеглазый кэналлиец, чокаясь с ней бокалом. — Ваше здоровье. — Угу, и твое, — буркнула Матильда. Где бы он ни пропадал… она тоже хочет туда. Алва заиграл что-то новое, и алатка невольно вспомнила о скотине номер два: означенная скотина почему-то помалкивала, не издавая ни романсика. Матильда едва не протрезвела, найдя глазами Валме. Он надулся! Это Валме-то, который орет, простите, распевается даже на бастионах! — Что вы с ним сделали? — поинтересовалась ее высокопреосвященства у Ворона: любопытство стерло из памяти неприязнь и вернуло туда же субординацию. — Нам еще не довелось объясниться с виконтом. Я отложил все на потом, — не моргнув глазом, доложился регент и очаровательно тряхнул гривой: — Сейчас мы будем праздновать. Не хотите послушать что-нибудь новое? — Танец хочу, — ляпнула Матильда. В памяти всплыло что-то не очень чёткое, но звонкое, а ещё с больной головой. Точно — Дьегаррон. — Дьегаррон однажды сыграл мне танец. Это было, — она повысила голос, — это было великолепно. Ни Бонифаций на Дьегаррона, ни Валме на «это было» не среагировали. Что ж, значит, не так уж громко она сказала.  — Ради вас — может быть, — врёт и не краснеет! — Но танцевать, как я погляжу, никто не собирается. Разве что допивать.  — Так вы начните, а потом посмотрим. Была у Матильды шальная мысль взять Ворона на слабо, заодно проверить, возможно ли это вообще, но дважды ей повторять не пришлось. Алва ухмыльнулся, перехватил гитару поудобнее — и как вдарил. Сначала Матильда решила, что её просьба утонула в бокале кэналлийского, но музыка была столь же непредсказуема, как человеческая душа. Что-то очень яркое и звонкое, с рвущими душу переливами и запевами, похожими то ли на вскрик, то ли на смех, то ли ожесточённый шум прибоя, то ли на всё сразу — и всё это издавала одна-единственная гитара, а творил человек, что держал её в руках. Мелодия убыстрялась, и если бы не количество выпитого, алатка была готова поклясться — она бы встала и пошла отбивать пол. Дразнящий ноги и сердце мотив словно бы окликнул остальных, и Матильда видела в отражении бокалов замерших Валме с Этери и радостно покачивающегося в такт музыке Бонифация. Хотя какое в такт, чтобы поспевать за этой мелодией, надо родиться птицей… Видимо, Алва играл, как фехтовал, а фехтовал — как играл, потому что последнее движение сильно походило на выпад шпаги. Откинувшись назад с умолкшим инструментом на коленях, Ворон улыбнулся, и все ожили.  — Что-то ты разошёлся, сын мой, — выдал муженёк, и Матильда с удовольствием отметила, что у него даже нет сил поднять палец.  — А ты рано расслабился, преосвященств! — Алва рассмеялся и подался вперёд, рука взлетела и камнем упала вниз, касаясь струн, и Матильда в очередной раз за вечер через пелену эмоций и всего выпитого отметила, как он непростительно и восхитительно помолодел. С таким задорным смехом не тридцать восьмой, а восемнадцатый день рождения встречают! И играл — как фехтовал, как воевал, как дрался, потому что когда Матильда не смотрела за мужем и не приглядывала за Этери, она пялилась на Алву; гитара кричала, пела, звенела громче, пальцы — в кровь, не замечает ни кошки — занят, да он же первый начал танцевать — только с гитарой… Уже в третьем кругу по комнате в обнимку с Бонифацием она поняла, что Дьегаррону было по силам заставить её затаить дыхание и разинуть рот, но не более того — плясали все, и это напоминало очередное магическое, мистическое безумие, но никак не тот тихий вечер, из которого они пришли… Алва явно не планировал останавливаться, если, конечно, он хоть что-нибудь планирует; нет, разбитые пальцы Матильде не померещились, но чем дальше — тем громче, тем ярче, тем забойнее; остановиться невозможно. Душа пустилась в пляс и улетела вслед за южным ветром…  — Не могу больше!.. — она не помнила, когда это произошло, но всему есть предел, и Матильда упала на подушки, не заботясь о помятом платье — к закатным тварям складки на одежде, когда тут такое… Музыка тоже умолкла. Матильда, тяжело дыша, провела ладонью по волосам и огляделась — нет, урон какой-никакой получили все, Валме ловит Этери, его и самого ведёт, муженёк запыхался, как десяток загнанных лошадей, сопит на другом конце дивана. Алва уже без гитары, с удивлением разглядывает собственные пальцы, тянется за платком — и вправду не заметил, так танцевал, пускай сидя и через ноты, и дышит тоже неровно, волосы липнут ко лбу — так не играют, так воюют, так живут… Так воюют и так живут, и будут жить ещё долго, пока рука тянется за бокалом, взгляд — к небу, а душа и сердце — к струнам; и плевать, если струны все в крови — кровь всегда можно стереть, а жизнь — она одна…