Весь целиком.

7. Как называть каникулы: holidays, recess или vacations? Все равно вырывается «вакации», по-Бунински или около того. Есть несколько вещей, которые мне хотелось бы упомянуть до того, как мы начнем. Вот нулевая - люди интенсивно выделываются тем, что хорошо знают. Вот первая - большинство распространенных животных называются таким образом: Gallus gallus, Vulpes vulpes, Natrix natrix, Phoenicurus phoenicurus, Astacus astacus. (правда, иногда они еще бывают vulgaris, но это уже не так важно - см.0). Вот вторая – во время отпуска люди слетают со всех ограничителей. Дополнительный забавный факт: я предпочитаю этим заниматься возле больших водных объектов. Теперь к делу. Вернее, к морю. Одинаковые зонтики в четкой гамме по Pantone, песок без осколков бутылок и проволочных корзинок для пробок от шампанского. Неглубокий залив без водорослей, медуз и прочих тревожаще живых деталей. Дети без водных пистолетов, взрослые без сигарет. Улицы без машин, стены без рекламы. Крыльцо без ступеней, комната без телевизора, оттого дешевле. Сосна (pinus pinaster – см.1) не дает открыть окно. Больно необычная для такого места, не хочется ломать ветки. На лазурном берегу я впервые. После пяти лет тщательных сбережений начинаешь на все подряд вешать мысленные ценники и самостоятельно портить себе впечатление, не дожидаясь болтовни с кумушками с кафедры («Божечки-кошечки, за эту комнату следовало брать в три раза меньше, она ведь без телевизора! Ну и что, что вид»). А ведь это лишь неделя гипотетического рая, купленная в турагенстве, а до того - долгими вечерами за чрезмерно узким столом, который кажется еще уже с каждой новой кипой непроверенных рефератов. Приятно думать, что он сейчас на расстоянии целого перелета, абсолютно пуст под видимыми от пыли лучами московского солнца. А меня послойно покрывает загаром будто бы совсем другая звезда. Так что не стоит подтравливать райскую идиллию постоянными упражнениями в бухучете. Хочется резко одичать, в продолжение догрехопаденческой метафоры избавиться от знания и выливать в/на себя галлоны цветных коктейлей, зазывно махать пальчиками туркам у барной стойки – так сказать, уравновесить долгие вечера неприлично короткими ночами, неизбывно вырождающимися в полные вины и бордо рассветы. Но все эти позывы пока превозмогают воспитание и природная скромность. А я в качестве основного порока переедаю. ДЗФ: тесто для данишей, круассанов и мильфея делается по-разному; fondant au chocolat таков не потому, что не пропечен, а потому, что внутрь положили кубик замороженного ganache (определенно профдеформация, сыпать названиями без перевода– см.0). И да, уважаемая публика, дорогие соседи по пансионату, мимо которых регулярно прохожу с пакетами из всех кондитерских побережья, я все еще надеюсь застегнуть платье в последний день отпуска – несмотря на обилие сахара и отличного свежего beurre. Вечера, проведенные у закрытого окна с видом на плавящееся в закате море в компании почти избыточно совершенных эклеров, должны послужить спасательным кругом среди всего, что будет по изгнании из рая. Все это, однако, только прелюдия к главному событию, расстановка фигур (пока одной, моей), создание декораций. *** Можно сказать, что путешествуешь, дабы обжираться, а можно именовать себя гастротуристом. Поэтому у меня заранее был план – абсолютно реальный, распечатанный на публичном принтере из кабинета завкафа, с вычерченным маршрутом и заметками о времени работы каждой la confiserie. Очень по-взрослому. Только вот что должен делать нормальный взрослый, если он купил выпечку у беспозвоночного выше себя ростом? Звонить в полицию? Звонить маме? Падать в обморок? Листать путеводитель в поисках объяснения или хотя бы рекламы? У раков больше всех усов. Целых две пары. И еще много всяких ветвистых, членистых и волосатых отростков, которые весьма сложно отделить, не отделив заодно и полпанциря (невежливые воспоминания). И все это опахальное великолепие легонько подергивается перед тобой, пока стоишь у витрины и изо всех сил пытаешься смотреть на образцы из меню, а не следить за тем, как независимо вращаются фасетки глаз, как чарующе колышутся щетинки и скользят в местах соединения членики. У акул зенки шокированные. У окуня – тупые (или во время приготовления их выражение необратимо изменяется?). У рака глаза вязаной собачки. У большого рака глаза большой вязаной собачки. И они наблюдают, как дребезжащим голосом надиктовываешь гуглтранслятору (маленький позор полиглота) свой заказ. Как отсчитываешь, чудом не рассыпав по блестящему шахматному полу, мелочь. Как сгребаешь, нащупав вслепую, пакет, аккуратно наполненный за пару секунд до того при помощи щипцов, зажатых в клешне (клешне!). Как пытаешься открыть дверь не в ту сторону вопреки надписи на ней. Push/pull. Dehaler/bousavler. Наверное, рак к такому привык. На вывеске было указано, est… пять лет назад? Семь? Какое-то похожее число. За такое время привыкаешь. Только, черт подери, раки столько не живут. А большие? Какой парой конечностей оно (он?) держит скалку? Он взбивает белки антеннами? Можно ли передвигаться, опираясь всей членистоногой тушей только на тельсон? Он ходит спиной? У него скрытые водяные баллоны? Эта штуковина, кажется, была с бейджиком. Как уложить это десятиминутное впечатление и перестать задавать риторические вопросы в потолок? На нем плесень, за эту комнату следовало брать в три раза меньше. *** Я могу четко визуализировать, как рак входит в город (на трех последних брюшных ножках и урофизе – для стабильности). Над стебельками глаз шляпа детектива из нуара, пальто; в чемодане, прямоугольном, старого стиля, стучит пузырек ванильной эссенции. Раннее утро. Солнце поднялось на треть. По другой стороне улицы, теневой, идет мужчина средних лет. Он замечает рака и приподнимает шляпу. Рак делает ответный жест первой парой грудных конечностей. Поворачивает за угол и останавливается перед витриной, которая завешена изнутри строительной пленкой, слишком грязной, чтобы смотреть сквозь. Вывески нет. Остался только более светлые участок ее формы. Солнце поднимается выше и слепит фасеточные глаза. Рак прикрывает их клешней – этот образ даже более реален сейчас, чем рабочий стол в моем московском кабинете. Дальше идет нарезка - видеоряд про мытье полов и расставление стульев, можно с мотивирующей песней на фоне. Voila! «Queues d’ecrevisses» готова к открытию. Я даже не знаю, как это произносится, pardon my French. Квеве д’экревиссе? Звучит так же уродливо, как грибокорень. Кудекреви? Уже лучше. Раки зеленые, потому что у них в покровах какие-то белковые структуры связывают другие белковые структуры, которые высвобождаются после разрушения связующих при варке, и рак краснеет. У раков линяют желудки. Камчатский краб – тоже рак, но короткий. Я знаю, с кем имею дело. Так-то. См. 0. Astacus astacus, см. 1. Схожу сегодня снова, у него потрясающая лимонная тарталетка – см.2. *** Любое принятое решение при достаточной практике можно отследить. Мне свои приходилось время от времени отслеживать публично, так что кое-какой навык есть. Тем более конкретно этот выбор я в своей голове прокручивала от самого начала до самого сейчас очень и очень много раз. Итак, много-плюс-первый. Будем честны, рак конструировал отличные десерты. Так что «Queues d’ecrevisses» я посещала не единожды. Да что там, каждое утро поднималась по будильнику в абсурдно раннее для отпуска время, долго прихорашивалась перед зеркалом, бодро маршировала от моря в горы добрых три километра, чтобы через пять минут после открытия звенеть колокольчиком на входной двери и прямо с порога смущенно скалить зубы навстречу приветливому кругообразному движению антеннул. Мы легко обходились без слов – достаточно было просто ткнуть пальцем в витрину над желаемым объектом кондитерского искусства, чтобы получить его три аккуратных движения клешнями спустя в фирменном пакете вместе со сдачей и чашкой кофе (да, за него абсолютно точно стоит просить меньше четырех евро, но…). Затем я обычно отходила к столику у дальней стены, в тень, и как можно медленнее поглощала свой заказ, а рак оставался за стойкой, перемещался, плавно, с тихим постукиванием ножек по кафелю, переставлял посуду, полировал витрину, временами просто застывал, покачивая конечностями – они двигались всегда, целенаправленно или бесцельно, подобно насекомым возле лампы (уместно ли членистоногое сравнение?). Так и наблюдали друг друга, пока не закончится кофе, пока не зайдет другой посетитель, пока не «пока» в исполнении гуглтрансляторовской робоженщины. *** Выходить на пляж ранним утром холодно и через какое-то время (мысленно выключи прибой) даже тихо. Впрочем, в последний день даже утреннюю прохладу можно потерпеть ради воспоминания о рассвете над лазурным берегом. И зонтики закрыты, и шезлонги стоят ровно, как могильные камни на лужайке где-то в Америке. Их никогда не сдувает ветром. Свинец в ножках? Волосы после красивого реяния на ветру проще, наверное, срезать, чем расчесать, но это слишком приятно – распустить их и вообразить, что за тобой идет кто-нибудь с глубокими глазами (как у вязаного щенка?) и благородным сердцем (трубчатым?), кто восхищается ими прямо сейчас. Так что я вынимаю заколку. Замечаю на шезлонге сложенное пальто, камень для удержания его на месте, шляпу с черным кантом, как у танцора с тросточкой, не как у детектива. Смотрите, решение созрело, отследили. Рак входит в воду спиной. На всех своих ветвистых ножках. медленно, сегмент за сегментом. Нужно попросить у него старый панцирь, как будет линять, разобраться во всех коксоподитах, базиподитах и их модификациях. Или это так же неприлично, как просить чужое нижнее белье? Лос-анжелесские дедки из Академии ничего не дадут за копуляцию с тем, у кого penis - это конечности. Так что я всего лишь торопливо разуваюсь. Спешка бессмысленна - рак замер, наполовину доступный прохладным пастельного оттенка волнам. Подхожу. Полтора метра – достаточно уважительное для чужого личного пространства расстояние? Сгребаю в кучу весь гуглтрансляторовский французский. «Пусь травайе пу ву?» - за произношение хочется саму себя немедленно утопить прямо в ленивом прибое. Однако антенны прекращают на время свои танцевальные движения и начинают синхронно колыхаться вверх-вниз, снова и снова. Астакусы не умеют кивать, у них головогрудь (см. 0). «Уи?». Взмахи становятся быстрее и меньше по амплитуде. Неужели. Далекий рабочий стол становится вдруг настолько иллюзорным, будто снился много лет назад, не более того. Слетела с ограничителя (см.2), зато не полечу в Москву. *** Жизнь в раю так же неизменна, как мой советский («Уррра, товарррищи!») раскат в произношении любых слов с r., как приятный запах маслянистой выпечки из задних помещений «Queues d’ecrevisses», который поднимается и к моим окнам каждое утро. Все хорошее сложно описывать внятно, от него остаются только отдельные обломки ощущений – звон дверного колокольчика, блеск плиток пола, полируемого в две швабры после закрытия, гладкость и пористость крепкого панциря на кончиках пальцев, еле уловимый запах ванильной эссенции, который, вероятно, впитался в каждый кирпич этого дома. За широкими стеклами витрины сменяют друг друга лето, осень, зима, весна и снова лето. Немного непривычно наблюдать именно этот сезон не из-за столика, а из-за прилавка. Впрочем, к июлю ощущение проходит. Мы закрываемся в семь. Все разумные люди к этому времени уже заканчивают променад, так что посетителей ждать не приходится. Обычно я просто поворачиваю табличку на двери «fermé» наружу и принимаюсь за уборку зала – гашу ненужную подсветку, протираю столики, переношу непроданную выпечку в задние помещения, и так далее. Но в этот день табличка как-то забылась – чертовски хотелось кофе, так что как только стрелки на циферблате стали в ожидаемое положение, я пошла наполнять и ставить чайник. Потому на тихий оклик пришлось выйти – а что, сама виновата. По ту сторону прилавка стоял странный субъект. По сравнению с обычными туристами он прямо-таки лучился напряжением, нетерпением и всем прочим на «н». Рюкзак, простирающийся выше головы, рубашка, завязанная на поясе, темные пятна пота у ворота и подмышек, две пушистые гусеницы бровей, глаза под которыми разглядеть почти невозможно, и такая же прямая линия усов, скрывающая рот. «Хлеба, пожалуйста» - явно торопится, уточнил - «Любого. Три буханки, если можно». Деньги вытащил откуда-то из заднего кармана штанов – неприятный влажный комок - но отсчитал без сдачи. Обширным, почти величественным движением спустил рюкзак на пол, привычно дернул застежки. Три багета исчезли в темном зеве, в который так и подмывало заглянуть, даже с риском, что затянет, будто черная дыра. Движение, чтобы закрыть клапан, усилие, чтобы вернуть рюкзак на плечи, звонок колокольчика на выходе. Я подошла запереть входную дверь, повернуть наконец табличку и – будем честны – проследить, как незнакомец исчезнет, спускаясь с холма. Наблюдение было в самом зародыше убито визгом закипевшего чайника. Situation parrrticulièrrre – он не сказал «le pain». Он сказал «хлеб». И «буханка». Бывает же.