Chocolatier

Ему никогда не нравились эти жуткие громоздкие сооружения - складные коробки, которые по нелепости именовались ноутбуками. Стук клавиш их - не симфония мелодичных звуков. Эти безумные щелчки сводили его с ума. Поэтому в тот день, когда он её встретил, то вовсе не обрадовался. Громоздкая коробка, занимавшая почти половину поверхности, дышала жаром и гудела, почти рычала агрессивно и неистово, словно пыталась бросить вызов кому-то неведомому. А обладательница этой шумной коробки в противовес всему была на редкость миниатюрной. Он находил этот диссонанс до нелепости забавным. Пускаясь в неистовый пляс по несчастным клавишам, она неизменно поправляла выбившуюся прядь за ухо вместо того, чтобы просто собрать волосы в пучок. Эта девушка любила всё усложнять. Поначалу её эмоциональность доводила его до исступления. Она с громким стуком отставляла чашки, расплёскивая содержимое. Совсем не как леди. А иной раз того хуже, бубнила себе что-то под нос, приправляя это гневными ругательствами, и снова удалялась в пляс по клавишам. Время от времени резко проводила пятернёй по волосам, придавая им ещё более лохматый вид, и постоянно кусала губы, будто стремилась найти решение сверхумной задачи. Он бы усмехнулся, если бы умел. В его времена считалось, что блондинки не обладают подобной любознательностью, но по её улыбке всё же понял, что этой девушке известны все загадки этого мира и, наверняка, ещё пары соседних галактик в придачу. Ему часто доводилось наблюдать за резкой сменой выражений её лица. Она то хмурилась, выпячивая тонкие губы, то чему-то блаженно улыбалась, возводя глаза к потолку, то одёргивала себя, возвращая бесстрастный вид, а, порой, принималась беззвучно хихикать, лукаво глядя по сторонам. Он считал её странной, впрочем, кого не считал? Она, как правило, заказывала кофе и, похоже, для неё вовсе не имело значения, какой разновидности окажется кофейный напиток. Меняла их по настроению, как иные дамы кавалеров. Лёгкий и воздушный гляссе. Будничный, до краёв переливающийся сырой повседневностью американо. Подёрнутый флёром романтики нежный капуччино. Веселящий, но терпкий айриш. А иногда чай - мудрый зелёный бергамот. От неё пахло осенью. Каждый сантиметр её кожи был пропитан духом этого времени года. Воображение невольно рисовало крылья из золотой листвы за её спиной. Он не знал, когда рождаются ангелы, но был уверен, что явно в какой-то из дней октября. Рождаются в ворохе пожухлой листвы, с первыми вдохами внимая ветер перемен. И также был уверен, что от этих осенних созданий пахло ванилью. Тонким, мягким, сладким, щекочущим нос ароматом. Привязчивым, как прилипающий к турке кофе, что заполняет носовые пазухи, забирается в кожные поры, струится по венам и неизменно достигает сердца. Когда людей в кафе становилось меньше, она тихо читала ему свои истории. Разрозненные буквы на помятой жёлтой бумаге, инкрустированной тысячами невидимых междустрочий. На них лимонными чернилами были выгравированы краткие волнующие эпизоды из жизни абсолютно посторонних людей. Иногда она запиналась, путаясь в изложении. Часто вычёркивала кривые фразы и проговаривала диалоги по несколько раз, словно пытаясь проверить их на правдивость. Рыжий мальчик, поцелованный самой печалью, белокурая смутьянка, смеющаяся над невзгодами, муза, укрытая сигаретным дымом, гуляющая по строкам надежда и неунывающая любовь. Их было много, каждого и не упомнить, но была одна особенная - самая важная, это он понял по тому, как менялись на щемяще-теплые интонации её голоса. Образ той самой был соткан для него осколками витражного стекла. В каждом произнесённом ею предложении он невольно находил эфемерные упоминания неведомой героини. Ощущал её так отчётливо, что казалось, будто она сидит напротив. Пока тихий голос читал свеженаписанные истории, он представлял, как та самая девушка с цветным именем входит в кафе. Слышал отзвуки колокольного звона, что издавала побрякушка над дверью. Видел, как она клала прозрачный зонт на противоположный стул и садилась у окна. Чувствовал невесомые прикосновения её пальцев, отбивающих ритм на его поверхности. Он знал, она заказала бы цветочный чай и салат, потому что заражена болезнью всех женщин - диетой. Сидя у окна, прихватила бы с собой роман Француазы Саган. Ей определённо подошло бы что-то воздушно-французское. И пока страницы увлекали бы её в волнующий танец не угасающих мыслей, незамеченный чай терял бы обжигающее тепло с медленно увядающими лепестками утонувших цветов. Она бы время от времени поправляла бы свои пшеничные локоны, на укладку которых потратила целое утро и беззвучно смеялась бы своим мыслям. Капли дождя за окном напоминали бы шелест страниц. Он был уверен, она никогда не раскрывала зонт, находясь под плачущим небом. Буйство стихии дарило ей свободу. А ещё она всегда приходила бы одна. Её отчаянная потребность в одиночестве скользила бы по радужке глаза. Она витиевато отваживала бы непрошеных собеседников. А место у окна стало бы её персональным островком спокойствия, противоядием от спешки. Наблюдая за её хрупкой фигурой издалека, рисующей узоры на холодном от дождя стекле, ему казалось, что ещё чуть-чуть и она сама станет частью хрустящего ледяного потока, только доест листья салата и непременно выльется грохочущим ливнем прямо на крыши высоток. Только наваждение безжалостно рассеивалось раз за разом стоило мелодичному голосу завершить рассказ. В эти моменты они оба - хоть ни один не подозревал о мыслях другого - испытывали состояние лёгкого, почти невесомого разочарования. Того самого, когда вырастая перестаёшь верить в сказки, вплетая в свою жизнь всё больше здравого смысла. Им обоим хотелось верить, что девушка с цветным именем никогда не надевала на руку браслет, сотканный из реальности. Их досадные размышления прервал звон дверного колокольчика. Каждый из них ощутил, как кафе неожиданно овеял аромат дождя. А потом хрупкая фигура девушки с зонтом застыла на пороге. Сказка сама влилась в сырую повседневность.