ледяная весна

- Ну и какого тебе, её бывшему, оставаться сейчас здесь на ночь в числе "друзей"? - у Дани в голосе сквозит аккуратная, ехидная перчинка; она отдаёт завистью, нисколько - сочувствием. Впрочем, Диме и плевать больно на оттенки в голосе друга; тому невдомёк, что он [Дима] согласился бы быть здесь, с ней рядом, на правах кого угодно - даже если бы она, заливисто хохоча, указала тонкой изящной рукой в сторону коврика у двери. Но она бы, конечно, так не сделала; Маша его искренне, чисто, нежно, по-дружески - очень-очень любит. Диме эта любовь - поперёк горла, но то, что она говорит, - истина в последней инстанции; не противиться же ему, не противоречить же ей? Часы бьют шесть утра, когда он лениво тянется на кухню, где она, в некотором замешательстве глянув на него, тянет чай; за окном гниёт мартовскими бутонами фальшивая весна - фальшивая, потому что тепла в ней ни на йоту. В Маше тепла значительно больше; больше, но не на его долю. - Зачем я здесь? - вопрос звучит глупо, надрывисто, неуверенно. Дима сам не знает, что имеет в виду - он здесь, потому что они вместе учились. Потому что они друзья, близкие друзья. И ещё потому что что-то было. Точнее сказать, всегда будет. - Потому что я позвала тебя. Потому что я хотела... - Маша оступается на лестнице опрометчивых слов из глубины и летит в пропасть под нахлестом серого водопада его глаз - ей вовнутрь, стремглав, ураганом, - я хотела, чтобы ты был здесь. - Ты прекрасно знаешь, что я всегда здесь, - она отводит взгляд, а он снова корит себя за какое-то тупое чувство в груди, что он всё говорит неверно. Что он бы мог сейчас сказать что-то правильное, нужное, но получается лишь бессмыслица. Чистой воды блеф. Маша сидит недвижно, как фарфоровая статуэтка в обрамлении тусклого света кухонной лампы и вуали заиндевевшего весенне-зимнего полумрака за окном, подтянув под себя ноги на стул. В ней есть что-то родное, что-то детское - но как только Дима пытается до этого добраться, она выгибает спину горделиво, особливо по-взрослому, статно, как женщина; но для Димы она девочка. Возможно, только для него. За окном занимается грязное мартовское утро, всклокоченные серые облака кусают рваными краями витиеватые иероглифы хитросплетений голых веток, крупные капли дождя врезаются в оконные стёкла и с треском разбиваются - Диме кажется, что ему очень хорошо знакомо это чувство. Маша не улыбается; она бы, кажется, ничем не выдавала в себе живого человека, если бы не размеренно вздымающаяся в дыхании грудь. - Хотеть касаться, - внезапно выдаёт Дима. И хотя это получается спонтанно, на автомате, без задней мысли - ему впервые за бесконечную ночь кажется, что он сказал верно. - Мы как-то говорили, что такое любить. Любить - это хотеть касаться, по Станиславскому, ты это хотела услышать? - Я хотела услышать твоё мнение. Тогда мне это было... принципиально. - А сейчас - нет? - А сейчас всё иначе, ни к чему возвращаться к этому и всё портить. - Потому что ты любишь другого? - Потому что я не люблю тебя, - Маша отдёргивает воспалённый взгляд от окна, глубоко выдыхает, сжимает в длинных цепких пальцах кисть - Диме хотелось бы верить, что это ложь, но ничего не выдаёт в ней лгунью, всё то же выражение лица, всё то же в ней; Диме хочется от этого орать, шибануть кулаком по стене, вылить кипяток на глазные яблоки - что угодно, лишь вы вытравить изнутри её слова. - Я не хочу делать больно, тогда, до отношений, я хочу вернуть всё... - Прекрати. - Ты важный для меня человек, я не хочу терять тебя, я не хочу... - Брось, говорю тебе. - Нет, правда, без тебя я... - Без меня ты что? - Дима вскакивает, ошпаренный, взбешённый, нетерпеливый, униженный и раздавленный каждым её словом. Маша опасливо поднимается, смотрит испуганно ему в глазные проруби, выуживает оставшееся там спокойствие - но видит только бешенство и обиду; тянется в пьяном дурмане белоснежными руками к его предплечьям и замирает в танце взглядов. - Прошу тебя. Скажи. Давай пройдём через это вместе, Маш. Давай. пройдём. Через это. Вместе. - Давай пройдём через это достойно. У Димы нахлобучившаяся ярость в чешущихся костяшках, у Маши рвутся нити вен и стынет кровь от одного вида, больше - от прикосновений.

"Любить - это хотеть касаться"

- Не трогай больше, - внезапно с холодной равнодушной улыбкой говорит он, убирая её руки со своих. Маша сглатывает, но знает - он вернётся; всегда же возвращается. (несмотря на безукоризненное знание строения автоматов и общую военную подготовку, в то утро была вооружена только она)