***
До пекарни было рукой подать — только пересечь площадь. Сквозь открытую дверь чёрного входа Такко сразу увидел Кайсу, хлопотавшую у печи в нижнем платье и старом переднике. Густой и сытный запах кружил голову, на столе под промасленной холстиной остывали пироги, а сама Кайса раскатывала небольшой скалкой кусочки теста, собираясь печь сладости. Такко остановился в дверях, заглядевшись на движения её ловких рук. Зря он искал вечное и незыблемое в кладке мёртвых камней. Рухнут замки, станут пылью города и империи, а тесто будет всё так же тепло дышать из корчаги и чьи-то руки будут разделывать его, раскатывать, защипывать, ставить в печь… Увидев гостя, Кайса ахнула и растерянно уставилась на него. Такко улыбнулся ей, и она снова охнула, но теперь уже радостно, всплеснула руками, кинулась к нему, но почти сразу остановилась в нерешительности. — Я плохо расстался с тобой, — начал Такко. — Я… не забыл тебя, я помнил всё это время… — нужные слова никак не выговаривались, а Кайса почему-то не спешила кидаться в его объятия. Такко шагнул к ней, надеясь, что вблизи объясняться будет проще, и получил ощутимый толчок в спину: в пекарню вошёл незнакомый парень с двумя вёдрами воды. По растерянному лицу Кайсы было понятно больше, чем могли сказать любые слова. Такко рассматривал парня со смесью удивления и обиды. Широкий кожаный пояс с тяжёлым ножом и ремешком для меча, рубаха из простого льна, кожаная куртка с потёртыми рукавами — всё говорило о том, что новый друг Кайсы — такой же не сильно опытный воин, зарабатывающий охраной и чем придётся. Пока он опорожнял вёдра в чан, была надежда, что это просто новый работник, но когда он непринуждённо уселся на табурет, где раньше сидел Такко, а Кайса сделала к нему несколько мелких, но уверенных шагов, рассеялись последние сомнения. — Это Лам… Ламмерт, — заявила она. — А, — выговорил Такко, чувствуя себя на редкость глупо. Уйти не позволяла гордость, а предъявить свои права на Кайсу… следовало бы, но как, если она сама стоит рядом с этим Ламмертом, и вид у неё виноватый, но явно счастливый? А тот, кого назвали Ламмертом, невозмутимо взял со стола деревяшку и принялся снимать ножом тонкую стружку. Такко рассеянно следил за его движениями, пока не сообразил, что тот режет для Кайсы особую ложку для взбивания сладких начинок. Обида уступила место стыду. Он-то ни разу не поинтересовался, не надо ли подновить утварь, а уж о том, кто носит воду и колет дрова для прожорливых печей, вовсе не думал! А следом за стыдом пришло облегчение. Он всё равно не смог бы сделать Кайсу счастливой. А Лам — крепкий, хозяйственный, даже статью и лицом чем-то походивший на Кайсу — сможет. Протянуть руку первым оказалось совсем не сложно. — Танкварт, — представился он. — Но друзья зовут меня Такко. Ты давно с тракта? — Лам, — повторил парень, приподнимаясь, чтобы пожать протянутую руку. — С две недели. А тебе что? — Место в охране ищу. Я зашёл-то только попрощаться. — Ты садись! — заторопилась Кайса. — Садись, у меня пирог вчерашний… Лам, принеси ещё табурет!.. — Да вы болтайте, — мотнул головой Лам и поднялся. — Я буду во дворе. Кайса привычно хлопотала: вытирала руки, резала пирог, наливала в кружку тёплый ягодный взвар из стоявшего у печки котелка. Только сейчас Такко ощутил, как замёрз и устал за последние сутки. Можно было поставить в угол тяжёлый мешок, скинуть плащ, стянуть тёплую верхнюю рубаху и смотреть, смотреть, как ловкие руки Кайсы творят своё нехитрое волшебство. — Ты где был? — спросила девушка, заняв своё место на другом конце стола. — Как обычно, — пожал плечами Такко, откусывая пирог. — Пару дней здесь, пару там… Ничего особенного. Знаешь, этот Лам… Я рад за тебя. — Он хороший, — смущённо кивнула Кайса и продолжала, понизив голос. — А я за тебя боялась. Ты же с маркграфом ушёл? Деревенские видели тебя на Празднике Урожая… — Ну да, — Такко старался, чтобы его голос звучал как можно небрежнее. — В замке были гости, слуг не хватало, я и задержался на пару недель. А потом ушёл и вот, видишь, снова меня в Эсхен привело. — Я за тебя боялась, — повторила Кайса и даже отложила скалку. — Здесь такое было… Отойдя к печи, будто её жар делал историю не такой страшной, она рассказала, как вчера, в Ночь Поминовения, в самый тёмный час, на площади вдруг раздался стук копыт и поднялся крик и вой. Горожане решили, что это взбесились призраки, недовольные подношениями, и уже хотели забросать их нечистотами, но, по счастью, кто-то узнал в воющих женщин из деревни, посланных служить маркграфской дочке. Они примчались на неосёдланных и кое-как взнузданных лошадях, перепуганные до полусмерти; кричали, будто в замке вырвалось на волю чёрное колдовство, все оказались заводными куклами и будто сами они уже чувствовали, как в костях у них появляются шестерни. Бургомистр поднял с постелей лекарей и запер обезумевших в ратуше с солидной порцией успокаивающих трав, а сам на всякий случай послал гонца в столицу. Тот встретил императорских людей в одном переходе до Эсхена, и те поскакали к замку, не щадя лошадей. Что они там нашли — никто не знает, а только нынче ночью отбыли, и маркграф с ними. — А ещё раньше явилась Катерина, что прислуживала маркграфской дочке, и тоже рассказывала разные небылицы. Говорила, будто там под башней неупокоенные кости, будто маркграф над ними колдует, оттого и жена с дочкой у него больны. Всё писала в столицу и торопила, чтобы оттуда скорее приехали и разобрались. Что творится, а? Мы над ней всё посмеивались, но в замке взаправду какую-то страсть нашли! Бургомистр наш там был, только они с судьёй уехали с остальными, и Катерина тоже, и никому не сказали, что нашли и что теперь будет. — Ну и дела, — Такко улыбнулся Кайсе и отложил пирог. Есть как-то расхотелось. — Даже жаль, что я всё пропустил. — Наша тётушка Аслауг с утра пошла к тётушке Берте, что дружна с госпожой Сирпой, а та наверняка что-то да знает. Вот страх-то, а? Что-то она расскажет… — Жаль я не дождусь этих новостей, — безразлично ответил Такко. — Я правда ненадолго заглянул. Рад, что у тебя всё хорошо. Кайса подошла забрать кружку и Такко не удержался: поймал её за руку, коснулся губами пухлого локтя, пахнущего сладким и тёплым, и наконец обнял её, уткнувшись в мягкий передник. Милая, родная, такая знакомая и близкая. Тёплая, как хлеб, как печь. Рядом с ней ничего не страшно, рядом с ней трещит лёд и тает снег, так она умеет обогреть одним взглядом. — Кайса… — прошептал он в мягкий холмик груди, которую столько раз ласкал. Внутри словно что-то оттаивало, ломалось, в горле стоял ком, и пришлось прикусить губу, чтобы глупо и по-детски не разрыдаться. — Ох, Кайса… — Ты прости, — шептала Кайса, гладя его по голове. — Я ж не знала… Лам, он пришёл, понимаешь… — Ещё прощения просишь, — еле выговорил Такко. — Это я перед тобой виноват… Воздух в пекарне загустел, стал жарким и медовым. Кайса встрепенулась и вывернулась из объятий: — Пироги подгорят! Пока Кайса хлопотала у спасённых в последний момент пирогов, придирчиво оглядывая корочку, Такко вышел умыться у водосборной бочки и почти сразу заметил Ламмерта, сидевшего у самой двери. Тот поднялся, подошёл и, когда Такко выпрямился, приблизился к нему вплотную, оттеснив к белёной стене. — Хорошо тебе с ней было? — зло спросил он. — Очень, — ответил Такко, на ходу прикидывая, придут ли на помощь Ламу местные или драка будет честной. — И не мне одному. — Знаю, — процедил Лам. — И ни один не подумал, как она останется со своим позором! — Но ты-то подумал. Или нет? Лам что-то пробормотал про дураков, упустивших своё счастье, но вид у него был такой довольный, что ссоры так и не случилось. — Она о тебе помнила, — проговорил он, глядя в сторону, и вдруг добавил: — В обозе, с которым я пришёл, нужен охранник. Могу слово замолвить. Они уходят завтра.***
Торговец солониной, чей обоз уходил завтра с утра, был дальним родственником Лама и охотно взял лучника по его совету. После разговора Такко с новым знакомым отправились в трактир. Там было набито битком, но стоило показать служанке серебряную монету, как та немедленно нашла уголок, где они и устроились с полным кувшином и мисками. Такко по привычке потянулся за ложкой и усмехнулся: быстро же привык! Разумеется, здесь похлёбку надлежало выпить прямо из миски, а если попадутся большие куски — достать руками или ножом. — Я и домик уже присмотрел, — Лам болтал без умолку. — У реки, в полумиле от моста… Но по-хорошему я бы Кайсу увёз куда-нибудь, где её никто не знает. Чтобы не шипели за спиной, чтобы дети спокойно по улицам ходили… Деньжат скопим и уедем. Он помрачнел, и не надо было спрашивать, о чём он думает: чужаку будет трудно найти работу в Эсхене. — Ладно, разберёмся, — махнул он рукой. — Ты-то куда думаешь потом идти? — На север, — сказал Такко. И замолчал, оберегая давно вынашиваемый план. — На севере неспокойно, — покачал головой Лам. — С Лиама рыбу так и не везут, и говорят, что скоро будет война. Такко молча кивнул. На деньги, что он получил от Олларда, можно будет справить достойный доспех, а если повезёт с заработками, то и купить лошадь и покончить с бродячей жизнью. В имперских войсках охотно возьмут меткого стрелка. «И отец будет гордиться мной, — добавил он про себя. — Не потому, что я унаследовал его доброе имя, а потому, что заслужил своё». — Будет война, — повторил Лам, и его голос дрогнул. — Я ж лучник, — пожал плечами Такко. — Я в пекло не полезу. Зато у меня будет имя, которое я завоюю себе сам. Только это… Кайсе не говори! — Кайса о тебе ни полслова не услышит, уж поверь, — усмехнулся Лам. — Тогда я тебе зря обоз сосватал, получается. Тебе надо на север, а Нижний-то на юге. — У меня друг в Нижнем мог остаться, — проговорил Такко. — Хочу с ним повидаться. Лам хлопнул себя по лбу: — Во я балда! За болтовнёй совсем забыл. Пока сюда шли, всё хотел отдать… Он вынул из-за пазухи увесистый свёрток, и Такко ахнул, узнав нож Верена. — Мы с ним в одном обозе были, — объяснил Лам. — Когда он узнал, что я иду в Эсхен, попросил зайти в пекарню и разузнать насчёт тебя. Просил передать, что хорошо устроился в Нижнем и чтобы ты шёл к нему, если не устроишься сам. — Что ж ты сразу не сказал?! — Такко внимательно осмотрел оружие, знакомое ему до последней щербинки. — Точно, Веренов нож! — Ну что я, врать буду? — обиделся Лам. — Он теперь получше носит… Да если б Верен мне тебя не описал, я б с тобой там в пекарне не миндальничал. А не сказал, потому что нечего Кайсе лишний раз то время вспоминать. Я когда к ней в пекарню первый раз заглянул, она чуть на меня не кинулась… ждала тебя, а пришёл другой. Я, знаешь, на это дело понятливый. Ножик сразу подальше спрятал и разговор завёл совсем о другом. Такко приладил нож на пояс вместо потерянного. На сердце потеплело, и путь виделся ясным, как никогда. Значит, точно в Нижний Предел, к Верену, а там видно будет — либо найдёт достойную работу, либо вместе с другом отправится к неспокойным северным границам. — Ладно, — Лам утёрся и отодвинул миску. — Дела сами себя не сделают. Ты… в город пойдёшь ещё? — Носа не покажу, — заверил его Такко. — Спать завалюсь до следующего утра. Вот, возьми, Кайсе передай. От себя. Только завтра, когда я уйду. Лам недоверчиво взвесил на руке тугой увесистый свёрток: — Что там? — Я обещал, — Такко накрыл свёрток ладонью. — А подаришь ты. — Ладно, — согласился Лам. — Ну… счастливо тебе. Они пожали друг другу руки, нерешительно обнялись и наконец расстались. В свёртке, кроме ожерелья, было ещё серебра на две марки. На новый дом, может, и не хватит, но на свадьбу, переезд и пару-тройку месяцев на новом месте — вполне. Такко поправил нож на поясе и поднялся. Надо было разжиться горячей водой и вымыться хорошенько, а там и вправду завалиться спать — в тепле его окончательно разморило, а мышцы ныли от непривычно долгой ходьбы. Он потянулся, рассеянно оглядел трактир и невольно задержал взгляд на круглолицой девчушке, подававшей им с Ламом еду. Почти неосознанно отметил её широкие бёдра и притягательные округлости под фартуком, припомнил веснушки на круглых щеках… Пожалуй, чем-то похожа на Кайсу, такая же крепкая, хоть и пониже ростом, а в остальном… Девчонка встретилась с ним глазами и лукаво улыбнулась.***
Ночью ему приснился замок. Туман стелился по башенной лестнице — Такко помнил каждую щель на её истёртых ступенях — и закручивался в спирали. Шиповник заплетал окна, а где-то внизу возились крысы, готовые двинуться в путь по первому звуку волшебной дудки. Только Король-Крысолов был далеко, и башня молчала, брошенная и одинокая. Холод пронизывал до костей, могильный, каменный холод, находивший лазейки между жилами и мышцами, пробиравшийся в самую сердцевину… Такко едва выпутался из вязкого, липкого сна и первым делом закутался в одеяло. Девчушка, которую он обнимал всю ночь и никак не мог оторваться от её щедрого, жаркого тепла, ушла, и без неё в постели стало холодно. Сквозь ставни тёк молочно-белый рассвет, и тени в углах комнаты казались особенно густыми. Знать бы, чем кончилось дело в замке… Такко вдруг ощутил острую тоску от того, что больше никогда не пройдёт по лестнице, не спустится в мастерскую, не войдёт в усыпальницу. Замок был его домом долгих три месяца, и под сердцем уютным комком хранился целый ворох тёплых воспоминаний. Большая часть которых ныне была похоронена под каменной крышкой гробницы. Быть может, маркграф не стал искать своего бывшего ученика в память о дочери, пощадив её любимую игрушку?.. Он попытался представить себя в колыбели из древесных корней. Как крепкие плети проникают сквозь плоть и оплетают кости, как баюкают останки в вечном сне… Стоит ли искать лучшей доли в жизни, если итог всё равно один?.. На дворе прокричал петух. Такко тряхнул головой, опустил ноги на холодный пол и торопливо распахнул ставни. Внизу уже поднимался привычный шум: звенел топор, гремели вёдра, кто-то бранился, ржали лошади, ожидая кормёжки. Морок рассеялся, и надо было спешить, чтобы не явиться к отходу обоза последним. Он до последнего ждал, что приметы маркграфского ученика передали городским стражникам, и на выезде его схватят. Но вот стены Эсхена остались позади, скрылась за лесом башня замка и можно было наконец-то вздохнуть свободно. Дорога шла по равнине, видно было далеко, можно было глазеть по сторонам и болтать, и кто-то сзади даже достал дудку и теперь наигрывал нехитрую мелодию. Взгляд выхватил далеко на западе процессию, двигавшуюся по тонкой ленточке дороги к столице. На какой-то миг во главе отряда почудился всадник в чёрном камзоле и алом плаще [2], уводивший за собой новых жертв. Такко зажмурился до пятен перед глазами, а когда снова открыл их, на дороге никого не было. «Больше меня не обмануть волшебной дудкой», — думал Такко, шагая перед обозом. Всё было по-старому — фыркали лошади, от телег пахло дёгтем и солониной, в лицо дул свежий ветер — но Такко чувствовал, что сам он изменился. Где-то внутри рождалась собственная мелодия — пока ещё тихая и робкая, но казалось — дай ей окрепнуть, и она выведет на верный путь.