Копия тебя

Пока Босконович спасал жизнь юной куноичи, мысли его не путались, но одни вопросы затмевали другие. Их было слишком много. Они не мешали старому ученому концентрироваться только на операции, они шли потоком, параллельно его важного дела. Когда Ёшимицу ворвался посреди ночи в его лабораторию с еле живой девушкой на руках, доктор растеряно застыл над пробирками. Он не сразу понял, что происходит. Вбежавшая вслед за ним женщина создала ещё больший ступор. Он вспомнил её и как-то мгновенно посуровел, даже несмотря на то, что это было дело давно минувших лет. Узнав старичка, всегда самоуверенная и надменная Кунимицу стушевалась, не решаясь смотреть на него. В прошлый раз женщина врывалась в эту лабораторию с совершенно другим настроем. Теперь все поменялось. Какое-то чувство вины гложило её. Сейчас доктор, вынимая пулю из тела девушки, постепенно понимал, что происходит и кто эта беловолосая незнакомка. Он постепенно и методично вылавливал кусочки этой истории из своего сознания, сопоставлял факты, будучи единственным человеком, который знал про эту трагичную историю любви. Босконович лишь убедился во всех своих догадках, когда вернувшись в лабораторию, увидел как Ёшимицу прижимает к себе дрожащую, разбитую красноволосую женщину. Та лишь жалась к нему, будто он тот единственный в мире человек, который может избавить ее от боли. Куноичи вздрогнула, заметив Босконовича в проходе, но не отпрянула от груди ниндзя. Прячась в его объятиях она на какое-то мгновение будто затаилась в укрытии, не решаясь выйти. Сам же Ёшимицу повернул голову к вошедшему доктору и медленно опустил руки, проскользив ими по спине куноичи. — Она жива. — сказал Босконович. Это было успокоение для Кунимицу и надеждой для Ёшимицу, — Девушке ничего не угрожает и она скоро придёт в себя. — закончил он, освобождая проход. Это было немое предложение пройти. Кунимицу лишь кинула короткий взгляд широко раскрытыми глазами на Ёшимицу и, соскочив со стола, быстрым шагом направилась в соседнюю комнату. Ёшимицу направился заней. Он не понимал, что чувствует. Из всей какофонии эмоций он отчетливо ощущал лишь страх, что может потерять ее, только приобретя. Сердце (то немногое, что осталось у него от человеческого тела) колотилось с ужасной силой и казалось, что своим боем заглушает всё вокруг. Куноичи остановилась в дверном проёме на секунду. Небольшая комната с белой плиткой на стенах и серым паркетом на полу сразу напоминала больничный кабинет. Резкий запах медикаментов ударил в нос. Судя по шкафам с препаратами, иглами и пузырьками это место было обустроено как раз рядом с лабораторией на случай чрезвычайных ситуаций. Кунимицу села на колени перед дочерью, подцепив рукой её безвольную ладонь. Ёшимицу было больно наблюдать за этим. Он никак не решался войти. Ниндзя помнил это место, здесь он получил новую руку от доктора Босконовича, а теперь тут же его дочь получила шанс жить. Лишь первый всхлип куноичи заставил его пройти в комнату. Он опустил свою руку на здоровое плечо женщины. Она даже не дрогнула, лишь начала успокаиваться, по прежнему сжимая её руку. На груди, на шелковой тунике куноичи темнели следы слез. — Ей скоро исполнится восемнадцать, — негромко сказала она спустя время, утирая слезы рукой — уже такая большая. Она усмехнулась, но улыбка быстро исчезла. Кунимицу стало легче, но чувство вины противно прилипло к душе. — Да, совсем взрослая. «Отец уже восемнадцать лет» — эта фраза звенела в голове как колокол. — Я хотела все рассказать, — начала она. Глаза её были заплаканными, губы побледнели, она будто не спала неделю. — Хотела, но струсила. Я думала, что ты убьёшь меня или устроишь на меня охоту. Но… хуже всего, я думала, что ты отвернешься от меня, бросишь. Я решила, что лучше быть одной. Она окончательно осела на пол и потупила голову, все ещё держа тёплую руку дочери. Он сел на корточки рядом и слушал. Даже не пытался перебить. — Я не знала, что делать, к кому пойти и что я буду делать с ребёнком. Но, в мою голову влетела мысль… избавиться от него. Я была так напугана, что решилась на это, но не знала как это сделать. Время шло, его становилось все меньше и меньше и в один из дней я увидела пару в парке. Молодая пара гуляла с ребёнком. Им было хорошо, они были счастливы и внезапно я почувствовала себя самой одинокой на Земле, я вспомнила тебя… Она подняла на него глаза, полные боли и искренности. — Я поняла, что это последнее, что у меня осталось от тебя и это будет первое, что принадлежит мне. Когда она родилась, было полнолуние. Такой луны я не видела ни разу. Огромная, яркая и предвещающая что-то хорошее. А когда она впервые открыла глаза, я заплакала. Она глубоко вздохнула, пытаясь подавить ещё одну волну слез. Так много она не плакала ни разу в жизни. — Она росла, а вместе с ней росла и я. Мы жили в моем доме на дереве далеко от Токио. Сначала я не понимала, что это за крохотное существо, чего оно хочет, но полюбила его я не сразу. Сначала мне было интересно за ней наблюдать, возиться, смотреть за тем, как она растёт и развивается, а уже потом, с годами, ко мне пришла любовь. Я назвала её Юмико в честь своей матери. Это было единственное, что я знала о своей матери. Она опять подняла голову. Уставшая, измотанная и в конце концов разбирая Кунимицу выдохнула. За этот короткий промежуток времени её ярко-зеленый глаз будто стал мутным, стеклянным. Смотря прямо на него, она продолжила. — Я старалась сделать так, чтоб она не шла по моим стопам, чтоб она никогда не воровала, но… Когда ей было десять я словила её на краже драгоценностей в маленькой деревне, которая была недалеко от нашего дома. Всё это время, сколько мы жили там, нас ни разу не видели, — она перевела взгляд на дочь, потом на её отца. — Я вспоминала тебя каждый раз, как смотрела ей в глаза и от этого становилось невыносимо. Если бы я была с тобой, если бы пришла к тебе, этого всего бы не было. Иногда ночами я лежала без сна и думала. Я представляла, я видела, как ты воспитываешь ее, как носишь на руках, как любишь ее — нашу дочь, но даже ради ее счастья, я не пришла. Не пришла… — голова ее упала и говорить стала она намного тише, — ей всегда было интересно, кто ее отец и куда он пропал. Юмико всеми возможными и невозможными путями пыталась выведать это у меня, но я ничего не говорила. Прости. За все, что я натворила. Прости. Ёшимицу склонился к ней и невесомо, еле касаясь, провел рукой по щеке, убирая слезы с ее щек. Его когтистая рука была железным и смертельным кулаком для всех, но лишь для нее он превращался в нежную и любящую ладонь. Он положил ладонь на ее щеку, в ответ она устало улыбнулась и прижалась к ней, положив свои руки сверху. Внезапно раздался тихий, усталый стон. Юмико зашевелилась. Оба родителя подскочили и склонились над дочерью. Девушка что-то невнятно шептала, но в момент успокоилась, ее ресницы затрепетали и глаза раскрылись и взгляд устремился сразу на Ёшимицу и это было сравнимо с ударом. С силой этого удара не сравниться ни один, который он когда-либо получал в боях. На него устремился быстро отрезвевший и напуганный взгляд двух ярких сапфиров. Вот что досталось ей от отца. Глаза. Девушка попыталась встать на локтях, но Кунимицу тихо зашептала что-то, что Ёшимицу не мог услышать. Его будто оглушило. — Все хорошо, Юмико. Все хорошо, — торопливо успокаивала дочь куноичи. — Кто это? — слабым голосом спросила девушка, не отводя помутнённый взгляд от ниндзя. Она часто моргала, постаралась быть на чеку, но в глазах всё плыло. — Это Ёшимицу. Он... — женщина запнулась. Она не могла этого сказать. Нет, не сейчас. Слова комом застряли в горле. Те, кто знал Кунимицу, даже подумать не могли, что она может быть такой нерешительной. — Юмико, — спокойно подхватил ниндзя, — я хочу, чтоб ты знала, что я тот, кто никогда не причинит вреда ни тебе, ни твоей маме. Сейчас тебе нужен отдых. Мы поговорим позже. После этих слов он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. — Очнулась? — спросил доктор. Ёшимицу лишь кивнул. — Ты выглядишь как-то разбито, друг мой, — продолжил Босконович, не отрываясь от чертежей, — как тебе роль отца? Ниндзя осел у стены. Его когтистая лапа проскользила по голове, будто там вновь есть волосы. Он в секунды переживал все те тысячи эмоций, которые пережил бы, будь все эти семнадцать лет с дочерью. Помутневшие глаза дочери не выходили из головы, а осознание того, что он мог потерять ее так же быстро, как и приобрел, не давала ему покоя. — Как вы поняли? — Ха, не трудно было догадаться. У нее твои глаза. — Спасибо, — сдавленно произнес Ёшимицу, — если бы не вы, доктор, не знаю во что бы это обернулось. — Как я мог тебе отказать? — с грустью улыбнулся он, — Я не понаслышке знаю, каково это, терять дочь.