Никогда не иди назад

6.

Такое случалось редко, но, если у Дейзи спрашивали, почему из всех доступных способов умереть её ум выбрал самый тернистый и беспощадный, она не умела это игнорировать.       — После вылазок из всех тяжело раненых до госпиталя доживают единицы. Я хочу превратить их в десятки. Разведка была самым малочисленным и самым безумным военным формированием, которое вполне справедливо называли «бельмом на глазу». Для тех, кто носил на себе Крылья свободы, границы существовали в качестве условностей. Они не знали того страха, державшего в узде всё человечество, и отказывались от общепринятых правил выживания, устанавливая свои собственные. Их наркотиком был мир «за стенами». Единственной мечтой — свобода. Что-то по ту сторону стен вызывало сумасшедшее привыкание, которое опиумным торчкам и не снилось. Кучка мечтателей, зашедших слишком далеко — вот, кем считались служащие Разведотряда. Дейзи многое знала из уст матери-разведчицы (ныне покойной бесславно и безызвестно) и была уверена, что, если ей где и позволят дать жизнь тем медицинским идеям, которые так безжалостно обрубал отец, так это в рядах военных-суицидников. Иногда сухие ответы Дейзи комментировал Марко, стараясь добавить им убедительности:       — Далеко не все разведчики участвуют в вылазках. И я слышал, что они там врачей берегут, как зеницу ока. Ну... Или, по крайней мере, пытался. На такие убедительные речи не знаешь — обижаться или благодарить.       — Я ценю твою непоколебимую веру в Разведотряд, — отстранённо сказала Дейзи, не смутившись. Всё её внимание принадлежало другому однокурснику. И «быть уязвлённой» в плотное расписание медика тренировочной группы номер четыре не влезало. — Ничего смертельного — просто вывих, но будет больно, Милиус. Реальность обучения была такова, что даже обычное неэкзаменационное испытание могло привести к производственным травмам. Даже у опытных без-двух-недель-выпускников. Малейшая неосторожность в обращении с манёвренным устройством привела к тому, что не вовремя выпущенный крюк плохо закрепился, не выдержал нагрузки и с треском вылетел из ствола дерева, нарушив баланс владельца. Милиуса спасло лишь то, что он изначально передвигался немного ниже остальных: некритичная высота полёта и хорошо отработанная группировка сильно помогли ему в момент удара об землю — пострадало только плечо. За исключением пары-тройки несерьёзных ушибов и ссадин. Дейзи внимательно осмотрела вялую руку, которую держала за кисть. Лишний угол в плече жуткой выпуклостью торчал под бледной, покрытой испариной кожей.       — Болью меня после того падения со скалы на первом курсе уже не напугаешь, — Милиус криво улыбнулся. — Когда тебе сам Шадис верёвку в семи метрах над землёй обрезает, уже и смерти-то не особо боишься. Понимающий смех над его словами так и не зазвучал. Вместо этого до слуха Дейзи донёсся отдалённый голос условно назначенного руководителя группы:       — Белл, не рассусоливай! Всем быть готовыми к отходу! Медик вскинула голову, ища источник команды: Жан стоял на расстоянии десяти-пятнадцати метров от них, почти у самого спуска со скалы, и высматривал развешенные на территории леса внизу сигнальные маячки, оставленные инструкторами. Напряжённый и нетерпеливо сжимающий пальцы в кулак, он выглядел крайне раздосадованным из-за инцидента в своей группе. Дейзи и Марко обменялись многозначительными взглядами: оба они знали, что, когда дело принимало соревновательный характер, Кирштайн не умел быть щадящим и терпеливым.       — Он просто нервный, — шёпотом поделился Бодт, приблизившись к подруге и встав у неё за спиной, чтобы слышала только она. — Эрену баллов в рукопашном бое дали больше.       — Зато по стратегии и тактике снизили.       — А ты попробуй это объясни. Они же оба упёртые как бараны… не в обиду, Барашек. Дейзи вздохнула. Вместо ответа она покрепче схватила запястье Милиуса и нижнюю треть плеча, прижала её к телу и стала осторожно выворачивать локтём к животу. А дальше всё произошло в считанные секунды, никто толком моргнуть не успел: слух резанул резкий, громкий и мерзкий щелчок. Сам травмированный, казалось, и не понял произошедшего. По крайней мере не осознавал до тех пор, пока его не настиг остаточный импульс боли, метнувшийся через пострадавшее плечо к грудной клетке и затем к здоровой руке. Кадет сдавленно захрипел и застонал сквозь плотно стиснутые зубы, но похвально быстро превозмог себя.       — Как вернёмся в казармы, всё равно покажешься в медблоке, — настоятельно порекомендовала Дейзи, обильно смазав место вывиха ментоловой мазью и туго стянув плечо. — Они должны отметить у себя в документах этот вывих, чтобы инструкторы на пару дней освободили тебя от физических упражнений или, на худой конец, давали минимальную нагрузку. Она убрала все медикаменты в поясную сумку с красным крестом, и отметила про себя, что парню несказанно повезло: нужно быть чертовски удачливым, чтобы не заработать перелом после такого падения, и не искалечить себя до полусмерти в принципе.       — Позор на мою седую голову, — Милиус усмехнулся, ощупывая больное плечо и пытаясь им подвигать. Дейзи шлёпнула однокурсника по тыльной стороне ладони, погрозив указательным пальцем, как дитю несмышлёному. — Три года убийственной подготовки и вот он я — единственный, кто будет встречать выпуск с вывихнутой рукой. Девушка помогла ему встать, чтобы закрепить повязку.       — Никто не застрахован от падений и травм, — аккуратно напомнила она и тут же осеклась. Впрочем, был один персонаж, бесцеремонно рушивший всю аксиому напрочь. Бесспорный номер один во всех дисциплинах и отношениях. У Микасы Аккерман было много достоинств и почти не было недостатков. Умная, сильная, ловкая, по-необычному красивая… Абсолютная ошибка в уравнении — чего, собственно, и стоило ожидать от той, кому всё удавалось легко и с первого раза. Так что со страховкой Дейзи немного поторопилась.       — Да и не в Разведотряд ты идёшь, чтобы так печься о своей квалификации, — участливо подсказала взволнованная Ханна, надеясь тем самым утешить товарища, который, очевидно, был расстроен собственным провалом гораздо больше, нежели показывал. Милиуса все знали как добродушного парня, который чаще всего не хотел беспокоить других своими проблемами или переживаниями, и то, что он настолько критично относился к собственным промахам, немало удивляло.       — Болит? — не слушая разглагольствований других курсантов, пустившихся в праздные обсуждения службы в Разведкорпусе, спросила Дейзи, помогая Милиусу одеться и застегнуть ремни (даже с вывихом ему придётся продолжить проходить испытание).       — Уже не так сильно. Спасибо, Дейзи. Девушка ответила на благодарность мягкой полуулыбкой и лёгким наклоном головы. Вывихи, ушибы и переломы сопровождали буквально каждую тренировку и экзамен. Такое происходило сплошь и рядом, поэтому прежде всего на лекциях и практических занятиях по оказанию первой помощи учили вправлять вывихи, накладывать шины и перевязки. Элементарные действия, которые вбивались в голову каждому курсанту — но Дейзи была значительно лучше других даже в этих простейших манипуляциях. Кто-то однажды сказал: если бы команды составлялись не инструкторами, а набирались по желанию, то после тех, кто занимал лидирующие позиции в рейтинге среди всех кадетов, самым желаемым участником группы всегда выбирали бы Дейзи. На фоне её способностей в лечении, низкие показатели в других дисциплинах мало кого волновали. Даже сам комкор Кит Шадис, ввергавший молодых курсантов в ужас, считал это правильным: борьба-борьбой, а хороший доктор нужен всегда.       — Знаешь, я бы хотел, чтобы в моём отряде был такой врач, — в числе поклонников её медицинских навыков первую позицию неизменно занимал Марко. — Ты же с того света вытащить можешь, если захочешь. К похвале Дейзи всегда относилась равнодушно. Не потому что принимала за должное чужое восхищение, а потому что боялась избалованности и расхлябанности, которую неизбежно влекли комплименты. Окутанная профессиональной спецификой и буквально выросшая на книгах узкого профиля, юная Белл с малых лет видела и знала о человеческих телах гораздо больше, чем того требовали армейские стандарты. Может, у неё и был талант, да только любой талант может захиреть, если его не развивать. Потому она работала над своими знаниями дни и ночи напролёт с тех самых пор, как на глаза попался трёхтомник базовых знаний по теории медицины и анатомии, а в руку её продолжением лёг скальпель.       — Ты бы к Жану шёл свои проникновенные речи толкать, — Дейзи мотнула головой в сторону края горного плато: — Там твоя незаменимая дружеская поддержка нужнее. Но в указанном направлении глянул не только Марко — за ним последовали и остальные… впрочем, все они тут же отвернулись и засуетились, собираясь. Желание свернуть сопернику шею в честной схватке и доказать своё превосходство ощущалось почти физически и на довольно приличном расстоянии. Мрачный до такой степени, что его и без того хулиганистое лицо издалека казалось совсем уж бандитским, Жан от бессилия пинал вниз с обрыва какие-то мелкие камешки и что-то цедил себе под нос. Подозревали, что проклятья в адрес одного несносного убийцы титанов. В сквернословии в адрес друг друга что Эрен, что Жан — оба были на диво хороши.

7.

Это был один из тех вечеров, которые взбудораженные курсанты ожидали весь предшествующий день. Разнесли почту. Сущая, казалось бы, мелочь — получить пару строк от семьи, которую видишь раз в месяц. Так мало, чтобы воспринимать всерьёз. Так много, чтобы чувствовать себя нужным и любимым. В письме от отца Дейзи не нашла ничего нового. Не изменяя себе, в первую очередь Вильгельм красиво и лаконично рассказал о делах в клинике, коротко справился о своём здоровье. А затем посвятил целую страницу литературных речей тому, как сильно тосковал без своего Барашка. Следующий лист бумаги полноправно заняли сетования встревоженного родителя: «Как-ты-кровиночка-моя-будешь-служить-в-этой-проклятой-Разведке?». С давних пор это уже стало неким подобием ритуала, без которого ни одно письмо не обходилось. С момента получения почты, в женских казармах стало шумно и оживлённо: кому-то написали родители, кто-то довольствовался дружескими посланиями, а некоторые счастливо щебетали о содержаниях писем от женихов. Как бы сильно Дейзи ни пыталась абстрагироваться от этого гомона, она не могла сконцентрироваться на чтении. Из-за усталости и шума её мысли никак не могли собраться в кучу. А необходимость в этом была острая: если не написать ответ до завтра, то придётся ждать ещё неделю. Не получив письма от дочери, Вильгельм непременно начал бы тревожиться, и девушке, по мере её возможностей, хотелось этого избежать.       — Дейзи, ты куда? Уже почти отбой, — заметив её, выходившую из барака, одна из девчонок отвлеклась от своего письма, посчитав нужным предупредить.       — Я ненадолго, — коротко сказала Дейзи, выскользнув за дверь. Несмотря на то, что уже стемнело и взошла луна, улица отнюдь не пребывала в запустении. Деревянные ступени веранды заскрипели на все лады, когда Дейзи присела и позволила себе выдохнуть. После утомительного, беспощадного зноя, вечерняя прохлада была отдушиной. Девушка укуталась в плотный отцовский пиджак, который тайком уволокла из его гардероба, чтобы чуть меньше тосковать по родительскому теплу, и опустила взгляд на аккуратный, но крайне неразборчивый (без должного опыта) почерк Вильгельма. В письме хоть всё и шло немного хаотично и непоследовательно, но шло хорошо. На четвёртом и пятом листах папа в красках делился тёплым рассказом о том, как, после отъезда дочери в корпус, у них в гостях много часов чаёвничала миссис Бодт. Мама Марко очень понравилась её отцу, и это было по-настоящему здорово. Вильгельм даже сообщил о том, что их пригласили погостить на ферму Бодтов в Джинае, и просил выделить увольнительный для этого. Желательно один из ближайших — до того, как Марко отбудет на службу в Военную Полицию. Но, почему-то, завершением письма стали не обычные слова любви, а фраза о множестве деталей и событий, которые им предстояло обсудить семьями. Постскриптум выстрелил в висок не хуже пули.

«P.S.: Я надеялся, что ты потерпишь хотя бы до восемнадцати, но коль нашла своё счастье — мешать не буду».

Насторожившейся Дейзи пришлось перечитать всё заново. Вдумчиво и со всеми подробностями. Оказалось, что её руки держали пять страниц послания, в строках которого крылась ужасающая истина. А заодно и зачатки сомнений девушки в здравости ума её родителя. Но с чего она вдруг засомневалась? Да потому что Вильгельм Белл собирал для своей дочери приданое. Для кого, зачем и при чём здесь вообще были Бодты — уточнено не было.       — Господи, помилуй, — стонущим шёпотом вымолвила Дейзи, соскользнув с места. Она сломя голову бежала к Марко, в мужские казармы, надеясь успеть разрешить это недоразумение с его помощью и вернуться к себе. Уповая на то, что уж Бодт, который во всей этой истории фигурировал как-то чересчур подозрительно и часто, точно поможет разобраться. Строчки плясали перед глазами, рисуя в воображении что-то невразумительное. Не поддававшееся ни словесному, ни художественному описанию. Разве могла она, углубившись в пчелиный улей мыслей, знать наперёд, что кому-то непременно понадобится выдернуть её из собственного сознания? Да ещё и таким жёстким, отрезвляющим способом. От удара об кого-то явно крепче и устойчивее, чем сама Дейзи, девушку отрикошетило и опрокинуло почти навзничь. Почти. Лучше бы совсем — на спине лежать было бы не так позорно, как шлёпнуться на задницу. Ещё и пятистраничная отцовская поэма о семейных узах разлетелась вокруг, плавно пикируя на землю.       — Тебе что, на утреннем построении инструктор глаза в затылок вдавил?! Какого хрена ты тут носишься, как оголтелы… — Жан сдавленно кашлянул и исправился: — … оголтелая. Его голос в голове Дейзи прозвучал как отбойный молоток. В панике её взгляд заметался по земле, ища что-нибудь цепкое, возвращающее на землю, в настоящий момент. Иначе она была бессильна противостоять хаосу, что надламывал что-то хрупкое в сознании.       — Отбой уже через пару минут, тебя опять оштрафуют, Белл, если попадёшься. Дейзи сжала губы, норовившие задрожать и выдать всё волнение, и тяжело поднялась с земли на нетвёрдые ноги. Отряхнула брюки вспотевшими ладонями, незаметно вытерев влагу об ткань. Взгляд прилип к носкам чужих сапог. Схватился, как жук за соломинку в пруду. В надежде на благой исход.       — М-мне нужен…       — Марко. Почему-то он не был удивлён. Только как будто слегка зол.       — Надо поговорить. От воцарившегося между ними молчания любому постороннему (случись ему встрять) вполне могло физически поплохеть. Напряжение выдавливало воздух и плотной завесой разделяло два полярных мнения о сложившейся ситуации. Жан подождал — вдруг снизойдёт озарение? — но спустя четверть минуты выкручивающей до ломоты тишины, тяжело вздохнул и безрадостно изрёк:       — Слушай, чисто по-человечески: не дёргай его сегодня, ладно? Готовится твой ненаглядный — скоро экзамен. И тебе бы тоже не мешало что-нибудь повторить. Проигнорировав пренебрежительное «ненаглядный», как и, собственно, всю суть произнесённого, Дейзи неловко потеребила пальцами пуговицу на груди пиджака, и попыталась оправдать неотложность этого разговора:       — Мне просто папа про кое-что написал… Но я не понимаю, зачем. Хотела попросить Марко помочь. Вот бы он помог тебе мозги на место поставить и перестать цепляться за папашин пиджак — подумал Жан, сжав кулаки. В ситуации его бесило всё: от вида Белл, напоминающего о блеющих овцах, до темы схлестнувшего их разговора. Любимый папа по описаниям Марко и поведению Дейзи, стоял не иначе, как на одной ступени с Богом, которого девица так страстно почитала, и что-то в этих отношениях выбивало из колеи. Наверное, причина крылась в их ненормальных отношениях взаимной озабоченности друг другом: Дейзи Белл, как на неё ни глянь, была уже великовозрастной девицей, но в делах, касавшихся родителя, вела она себя, как несмышлёная сопливая малявка, которая без папки в туалет по ночам боится ходить.       — Он заболел? — сам себе не веря, уточнил Жан. В мыслях он сильно сомневался, что будь его предположение хоть на секунду реальным, она бы вообще здесь стояла, а не пыталась уйти в самоволку и вплавь добраться до Троста.       — Боже упаси! — Дейзи выдохнула так, словно сами мысли о болезни отца были не лучше какого-нибудь святотатства. И он бы расслабился, продолжай эта полоумная бубнить себе под нос только о них троих: о себе, Марко и Вильгельме… но в какой-то момент слух уловил непрошенные, неправильные слова, от которых в груди разорвался снаряд, забитый до отказа чистым гневом.       — Мы иногда обсуждаем с Марко, что написать семьям, так что я подумала… подумала, что ты мог бы с нами. Думаю, твоя мама весточке была бы очень рада… Об этих словах Дейзи пришлось очень сильно пожалеть. Взгляд, которым её наградили (когда она решилась поднять голову, ведь от взгляда сердце не может остановиться… не может же?), стоило запечатлеть в картине, чтобы пугать им маленьких детей. Кирштайн мог ничего не говорить и просто стоять — одного столкновения с ним в тёмном переулке хватило бы, чтобы случайный прохожий умер от остановки сердца.       — О, нет, Белл. Ты сделала всё, но только не подумала, — Жан так свирепо глянул, что на секунду Дейзи показалось, будто у него верхняя губа вот-вот обнажит волчий клык. — Если бы эта баранья голова прокрутила хоть какие-то адекватные мысли, то очень быстро усвоила бы, что это не твоё сраное дело. Она молча пялилась на него. Но не уязвлённо и не обиженно — нет, — и это бесило ещё больше. В её глазах было сострадание. Непонимание (чего именно, он не знал).       — Если ты, Белл, и твой отец сюсюкаетесь друг с другом, это не повод вешать ярлык на всех, у кого есть родители, ясно? Так что будь добра — склей все свои любезные одолжения вместе с семейными ценностями и засунь обратно в свой мешок с сюрпризами. А мне не навязывай. Заебало, правда. Отрезвляющих, резких как пощёчины, слов, хватило с лихвой, чтобы Дейзи опять опустила голову и поджала губы. Она почти наверняка знала, что он это скажет. Знала, что будет вести себя как маленький обиженный мальчик. И даже о том, что вряд ли его гнев был адресован ей одной, девушка тоже догадывалась: Жан от других достаточно наслушался о том, как ему повезло не иметь опыта в потере родителя. Девушка молча проглотила его резкие, грубые слова, но – чёрт возьми! — как же всё это было… ядовито. И больно. И несправедливо, кто бы знал!       — Ты прав, — тихо сказала Дейзи, стараясь не показывать лишних эмоций. Хотя, видит бог, ей так сильно хотелось спорить до срыва и в конечном итоге доказать его неправоту. Однако вместо этого девушка собралась с духом и замяла это желание спокойными словами: — Мне стоит вернуться обратно в казармы. Хорошего тебе вечера, Жан. Она медленно попятилась назад, неторопливо развернулась на каблуках, убрав руки за спину, и направилась туда, где ей стоило находиться сейчас за пару минут до отбоя. Разумеется, Жан имел право на злость — любой на его месте чувствовал бы себя отвратительно и уязвлённо, если бы в его личные дела кто-то сунул свой нос. И тем не менее, обидно всё же было. Не за себя, но за родителя. Никто не должен упрекать дочь, которая любит своего отца. И уж тем более никто не имел права судить и осуждать Вильгельма Белла за то, что он старался давать своему единственному ребёнку любви и за себя, и за мать.

8.

Она была уверена, что сделала всё правильно, но сомнения всё равно повторяли узоры вен, скользкими змеями гадко ползая по сердцу. Сидя со скрещенными ногами на кровати однокурсницы, сгорбив спину и запрокинув голову, Дейзи утомлённо размышляла о случившемся и гадала — могла ли как-то повлиять на это. Что-то изменить. Или же Жану было всё равно, с кем собачиться, лишь бы выпустить пар. Даже если под руку ему попадётся кто-то, с кем он едва ли перекинулся парой слов за всё время обучения. Хотя, чему тут, собственно, удивляться? Талантом находить себе оппонентов языкастый Кирштайн владел виртуозно, и не менее эффектно умел это демонстрировать. Он вообще во многих вопросах был таким же эмоциональным, упёртым и агрессивным, как и Эрен, но едва ли мог оценить себя со стороны и признать это. Так если поспрашивать — Жану скорее прельщала перспектива со стены сброситься без привода, чем услышать о себе такую «гнусную» правду… Нужно ли добавлять, что работал принцип в обе стороны? Умора. Смеяться, впрочем, не хотелось. Злиться за сказанное (подошло бы больше «брошенное») в её адрес Дейзи не могла, как ни старалась. Наверное, это тоже можно назвать частью того «особенного» отношения, для которого не существует подходящего момента. Которое приходит, когда в животе порхают бабочки и сердце выстукивает что-то лёгкое и танцующее, похожее на польку.       — … Ой! Голова в самый разгар праздных раздумий резко дёрнулась глубже, выбивая из мысли и равновесия. Дейзи рефлекторно выставила руки назад, упираясь в матрац, чтобы не навалиться на однокурсницу, что помогала ей с медитативной паузой расчёсыванием волос.       — Извини, пожалуйста, я случайно! Мина с опаской отвела руку в сторону — подальше от головы Дейзи — и с жалостью взглянула на её затылок. На жёстких щетинках расчёски волнистыми паучьими сетями жалко свисали несколько насилу выдранных русых волосков.       — Ничего, — Дейзи провела пальцами по темечку, где колюче запекло́. — Спасибо, что вообще этим занимаешься. Вообще-то, распутывание своих кудрей, превращавшихся в натуральное гнездо пушистых завитков после каждого мытья, Дейзи редко доверяла кому-то, помимо папы. В основном потому что никто не мог справиться с ними так же деликатно — не срывая с головы скальп. Порой даже сама хозяйка в этом не преуспевала и с досадой просила помощи. Чудо, что у сокурсницы оказались волшебные руки и чистосердечное желание возиться с буйными непослушными локонами.       — Да мне просто нравится очень, — Мина скромно (чересчур для её зажигательной, неугомонной натуры) повела плечом, почистила щётку и принялась заново аккуратно причесывать Дейзи. — Успокаивает. Знаешь, я в твои волосы влюбилась ещё на первом курсе. Они так прелестно пушились и, кажется, были немного короче… И у этого имелась довольно интересная предыстория: как однажды Дейзи пришла к торговцу и обкорнала их по самые уши. Продала без плача и нытья густой водопад мягких кудрей, которым не могла похвастаться даже самая завидная городская девица. А к полудню спокойно явилась во времянку (большой сарай между стеной Роза и ближайшей деревней, но только для людей, оставшихся без крова) и безмолвно сунула вырученные деньги Вильгельму. Как же горько папа плакал по её дивной русой косе, когда, преисполненный ужаса, сдёрнул платок, несуразно повязанный поверх обрубка былой девичьей красы. Потом ещё больше злился. Порывался выбросить деньги, но Дейзи ласково убедила его, что заложить фундамент для их новой жизни куда важнее, чем какие-то волосы, которые обязательно отрастут.       — … Приуныла из-за того, что баллы не очень хорошие получила? — Вдруг подметила Мина обеспокоенным тоном. Не ожидавшая подобной ремарки, Дейзи обернулась. Непонимание в её взгляде вынудило пояснить: — Просто выглядишь очень расстроенной... Да не бери ты в голову! Может, по стрельбе и не совсем красиво получилось, зато в кроссах тебе мало кто ровня — в прошлый раз по времени почти одновременно с Микасой к финишу прибежала. А мы, между прочим, слышали от Шадиса, что цены нет врачу, который ещё и бегает быстро… ну, правда же, Микаса? Ни с того ни с сего, Мина втянула в их разговор проходившую мимо Аккерман. Ту самую мисс-номер-один, на которую все преподаватели разве что не молились и которую ставили в пример, потому что в системе обучения кадетского корпуса ей не могли найти равных. Дейзи подняла голову больше по наитию, чем ради прямого взгляда глаза в глаза. Микаса — высокая, жилистая, подтянутая — встала около них в своём коротком топе и тонких спальных кальсонах. Тело — восхитительная гармония чётких сечений и рельефов с картинными тенями на обнажённой алебастровой коже, отливающей жидким золотом в искусственном освещении комнаты; Движения — грациозные, уверенные, сопровождающиеся почти кошачьими перекатами гибких мышц. Из всех девчонок, которых когда-либо замечали глаза Дейзи, Аккерман выделялась пленяющей гармонией силы и красоты. Причина крылась не в банальной привлекательности лица (всё же черты его были специфичны и уникальны), но в том, какой здоровой и ухоженной она выглядела вообще. В представлении многих людей грация и плавность говорили о слабости и хрупкости, в то время как крепкость и атлетичность шли рука об руку с маскулинностью и внушали аналогии с исключительно мужской физиологией. Кого-то вид Микасы и впрямь немного пугал — она была живым источником силы и превосходства, которые могли незримо угнетать окружающих, — но в понимании Дейзи здоровое (не важно, худое или склонное к полноте), находящееся в тонусе, тело было прекрасно. А в объективе медицинского представления вообще граничило с произведением искусства. … Впрочем, восхищение и признание мало чем могли перекрыть другие чувства, для которых в небогатом эмоциональном спектре Дейзи места тоже нашлось с лихвой.       — Я не расстроена, — ненамеренно выдержав продолжительную паузу, тихо сказала она. — Правда. Микаса флегматично кивнула (как будто слова предназначались ей), выразив этим скупым невербальным жестом глубочайшую поддержку и солидарность с тёплыми миниными утешениями в адрес Дейзи. Нехотя, через силу, Белл выдавила из себя подобие вежливой полуулыбки. Выстраданный обеими девушками ритуал по обмену необходимыми любезностями был окончен, и Аккерман плавно отчалила к своей койке. Позволив Дейзи немного расслабить невольно напрягшиеся мышцы.       — Может, мандраж? — Мина всё не сдавалась, пытаясь разгадать дурное настроение сокурсницы, словно какой-то ребус. — Много кто перед выпуском этим страдает. Дейзи скованно повела плечом: получать подобное внимание к своему настроению от кого-то, помимо Марко или папы, было ей в новинку. И, может, Мина всё-таки была права — мысли о не столь отдалённом будущем и впрямь незримо угнетали её? Или это был подсознательный страх, что ожидания, возложенные на грядущий выпуск и уход в Разведку, не сбудутся? Страх так и не избавиться от сентиментальных чувств, которые нет-нет, да и щекотали невидимыми пёрышками что-то ранимое и трогательное под рёбрами... Даже забавно как-то: наверное, местами (очень уязвимыми и хрупкими слепыми пятнами) у неё и впрямь было то самое — очень восприимчивое — сердце. Подарок и одновременно наказание для любого человека, избравшего для себя путь врачевания.       — Я гашу свет! — Объявил кто-то с дальнего края казармы (Имир похоже — Дейзи успела заметить её высокий и тощий силуэт, тянущийся к масляной лампе под потолком), и неприкаянно слонявшиеся девчонки быстро стали разбегаться по своим постелям. Полученные письма их так взбудоражили, что оживлённые перешёптывания не смолкали ещё очень долго.       — Ещё раз спасибо, Мина, — так и не ответив ни на одно из предположений, Дейзи мягко высвободила щётку из руки сокурсницы.       — Не за что, — весело прощебетала девушка, принявшись живо сплетать свои рассыпчатые как уголь волосы в косу, чтобы не спутались во сне. — Спокойной ночи. Дейзи кивнула и слезла с постели, чтобы по вертикальной лестнице вскарабкаться на свой верхний ярус. Повезло, что они с Миной делили одну кровать: не было нужды постоянно бегать по всему бараку и наглядно демонстрировать всем вокруг, как тяжко приходилось жить с мудрёными бараньими колечками на голове. С исчезновением последнего огонька комнатного освещения, казарма окунулась в расслабляющий мрак. Постепенно девушки, сморённые накопившейся за день усталостью, стали засыпать. К Дейзи же, несмотря на физическую вялость, сон никак не шёл. Мозг продолжал творить то, что в последнее время научился делать лучше всего прочего — накручивал мысли. Укутавшись в одеяло по самые уши и обняв обеими руками отощавшую за три года службы подушку, Белл ворочалась с одного бока на другой, не теряя надежды урвать чуть больше минут драгоценного забвения. Но очень скоро пришлось сдаться — активность в голове никак не унималась. В конце концов, не лучше ли использовать это время с максимальной выгодой? Она выпустила подушку из рук и потянулась к полке в изголовье кровати. Тетрадь нашлась сразу же, словно только и ждала мгновения, когда у владелицы случится очередной всплеск вдохновения.

9.

      — … Вот так берёшь его. Ногой блокируешь под коленом, руку сюда. И-и-и херачишь кулаком по макушке, пока сознание не потеряет.       — Кто скажет наверняка, что у него мозг не польётся из ушей и мне не снимут баллы? Разговор за соседним столом Марко уловил совершенно случайно. Не то, чтобы он вызвал особый интерес, но из-за грядущей тренировки (хотя даже Бодт находил это абсурдным: тренироваться по дисциплине, которую уже сдали) определённые опасения всё-таки пролезали в голову. Мало ли, вдруг с одним из умников именно ему выпадет честь отрабатывать приёмы?       — А кто скажет наверняка, что в драке тебе в почку не попадут ржавой заточкой? Нас же не просто так, как боевых псин, натаскивали на «реальный бой», — первый голос насмешливо хмыкнул и продолжил наставлять менее сообразительного собеседника. Кто-то очень придирчивый и с завышенными ожиданиями, сказал бы: базар, беспредельщина и никакой дисциплины. Марко неторопливо тянул разбодяженный чай и с философским спокойствием думал: обычное утро. В корпусе был свой особенный микроклимат. Дейзи называла это «чашкой петри», но Марко ещё в самом начале догадался, что полюс адекватного восприятия мира у неё дал крен, так что дикие сравнения уже не вызывали вопросов. Только оказавшись в структуре можно было понять, насколько размытые у мирного населения представления о том, что происходило после формирования списков военного комиссариата. С момента вступления в ряды курсантов, жизнь развивалась в совершенно ином ключе, и под это направление начиналась крупномасштабная заточка мозгов. У них был свой уклад, своё представление о мире, специфические шутки и даже ощущение времени. Мало кто действительно знал, что пройденный уже в кадетке путь впечатывается в умы и тела так, что и десятки лет жизни «на гражданке» не помогут до конца избавиться от армейских привычек. То же самое касалось и взаимоотношений. Со временем, Марко обрёл твёрдую уверенность, что такие связи, как здесь, не построить, оставшись доживать свой век в фермерском домике. Уж точно не в Джинае, где настолько тихо и спокойно, что каждый новый день похож на предыдущий. Нет, родной городок в холмах был любим и лелеем всем сердцем. Просто Марко знал, что если останется, то уже никогда не выберется и будет обречён на обезличенное существование сельскохозяйственной единицы с уже заготовленным земельным участком на местном кладбище. Потолком будет унаследование фамильного промысла, а границами — банальный страх перед постылостью и сожаления об упущенных возможностях. «И тогда прощайте, мечты и стремления» — подумал он в свою двенадцатую осень в ночь Праздника Урожая. И праведный ужас, охвативший всё тело, стал главным мотиватором найти то единственное, за что можно было зацепиться и по силам выдержать. Так Марко Бодт оказался в армии. Так он встретил Жана Кирштайна и Дейзи Белл. Хотя между собой эти двое ладили... скажем прямо — так себе. Первое время Марко честно пытался что-то с этим сделать. Но Дейзи, чем больше он настаивал, тем плотнее замыкалась в себе, а Жан... что ж, его специфическая так-себе-честность тоже чаще отталкивала людей, чем привлекала. Задерживались лишь терпеливые и не особо понятливые. Конни вот, к примеру: лёгкий на подъём, шумный, яркий и вместе с тем до того простой, что ему все претензии и комментарии, как об стенку горох. Он, конечно, иногда тоже мог вспылить, но это больше было похоже на представление, чем на реакцию раненого смертельной обидой. К тому же, Жан имел склонность к саморефлексии и все свои поступки подвергал анализу. Иногда постфактум. Иногда с последствиями в виде сожалений и тяжёлого, выстраданного совестью, принятия своей вины. Окружающим перемены в поведении заметны не были... тем не менее, Марко слишком хорошо знал норов парня, который три года назад неуклюже подвалил к нему с нелепой предъявой: «В королевскую свиту, значит, метишь?». Собственно, это знание и стало первым тревожным звоночком, отметившим загруженное настроение и нетипично-молчаливое поведение, которым Кирштайн приправил агрессивную мину, зависшую на лице со вчерашнего вечера, после того, как он выходил голову проветрить.       — ... Ты вчера с Дейзи, часом, не виделся? И, да, пришлось буквально ткнуть пальцем в небо.       — Кто?.. Я? Но ведь попал. Судя по тому, как Жан чертыхнулся — в яблочко. Марко вздохнул. То-то он вчера в казармы вернулся злой как чёрт, хотя с Эреном и парой слов не перекинулся. Жан замолчал. Скрывать правду и избегать ответственности за совершённые ошибки никогда не выглядело хорошим планом и достойным выходом из ситуации. В самом деле — не конченый же он мудила. К тому же, если кто и понимал, как взаимодействовать с тихим омутом-Дейзи, и знал чего вообще от неё ожидать, то это Марко. Друг выслушал, не перебивая. В подробности Жан не вдавался, так что рассказ вышел коротким и сухим, но с проницательностью Бодта о деталях можно было и не париться. Суть проблемы он понял верно. Хотя итог подвёл... не тот, о котором приходилось думать и бояться.       — Она и не помнит уже, что ты вспылил.       — Серьёзно? Нет. Но не станет же Марко говорить, что Дейзи было куда легче сделать вид, будто ничего не произошло, нежели носить в себе обиду из-за конфликта, и выеденного яйца не стоившего. Ввиду религиозных убеждений, к примеру.       — Кстати, где она? — Жан для виду крутанул головой в поисках знакомых бараньих завитков.       — Не знаю, уже давно должна была появиться. Марко на вскидку определил, сколько времени осталось до конца завтрака, и уж было заволновался, когда входная дверь медленно отворилась и в столовую, еле волоча ноги по скрипучему полу, вошла заспанная, лохматая и отнюдь не собранная Белл с подносом в руках. Краснющие глаза и живописная синева под ними вкупе с зеленоватой бледнотой кожи краше всяких слов поведали о волнительных ночных приключениях юного доктора.       — Дейзи, — услышав своё имя, девушка слегка заторможено приостановилась около Кристы, и с наводящей жуть медлительностью повернулась, кое-как сфокусировав взгляд на ней. — С тобой всё хорошо?       — Нормально. Прозрачные, будто стеклянные, голубые глаза Кристы опечалено опустились — не на такой сухой и краткий ответ она рассчитывала, проявляя тревогу и участие.       — Не трогай ты её. Шалила всю ночь, а теперь расплачивается, — едко, нарочито двусмысленно и громко сказала Имир, почёсывая конопатую переносицу тощим загорелым пальцем. Дейзи пропустила её ремарку мимо ушей: не хватало ещё на похабщину всякую реагировать — и заняла свободное место напротив Марко. Тот, дождавшись, когда подруга приступит к еде, придвинулся и заговорил:       — При всём моём уважении к твоему желанию углублять свои познания, эти ночные посиделки до добра не доведут. Сунув в рот ложку водянистой овсяной каши девушка согласно кивнула.       — Мне в голову пришла одна мысль… — не успев как следует всё прожевать, забубнила она, прикрыв нижнюю половину лица ладонью, чтобы ничего не вывалилось, — … и я с ней чуть-чуть засиделась. Марко удручённо качнул головой — иногда такие сцены его печалили: с едой у Дейзи Белл были явно какие-то иные, никому недоступные, взаимоотношения. Пожалуй, ещё страннее, чем у Саши Браус. Та, хотя бы, вела себя соизмеримо аппетиту. Дейзи же ела два, а иногда и один раз за целые сутки, но такими порциями, что разом наедала всю дневную норму потребления. Не вынимая ложки изо рта, Белл достала из внутреннего кармана печально-известную своей многострадальностью тетрадку и раскрыла на последней исписанной странице, чтобы продемонстрировать подробные, но очень мелкие записи. Не привыкший читать настолько микроскопический почерк, Марко даже наклонился ближе к столу, чтобы рассмотреть новую навязчивую идею Дейзи, сопровождавшуюся некоторыми крохотными незнакомыми иллюстрациями. То же самое сделал и Жан, ощутивший острый прилив любопытства. Не просто же так она выглядела так, что в гроб краше кладут.       — Переливание… чего? Что переливать? — С трудом выцепив из кучи незнакомых каракуль единственное более-менее понятное слово, спросил Кирштайн, чувствуя резь в глазах. Почерк Белл выглядел как военный шифр.       — Переливание крови? — Предположил Марко. Дейзи утвердительно качнула головой и в несколько огромных глотков осушила кружку с чаем, чтобы сухость в горле не мешала ей говорить.       — Сейчас даже в самых лучших госпиталях за Синой возмещают лишь небольшие кровопотери. И то только потому, что кто-то додумался смешать хлорид натрия и дистиллированную жидкость и получить физраствор. Не знаю, что на счёт королевских докторов, но в больницах ситуация весьма прискорбная — в кривых руках и физраствор ядом становится, — она пальцем ткнула в ещё один столбик непонятных пометок. — По статистике из десяти раненых восемь умирают от обильной потери крови, которую физраствор банально не способен заменить. В полевых условиях переливание невозможно и подавно, а это значительный минус, особенно когда речь идёт об оторванных или съеденных конечностях…       — Разве это уже не пытались сделать? — Перебил подругу Бодт, заинтересованно полистав тетрадь. Но наткнулся лишь на ещё более неясные обычному человеку заметки и быстро потерял к ним интерес. — Ну, с кровью.       — Если считать только те попытки, что описаны в научных трудах, то в сумме было проведено около двадцати семи экспериментов, — Дейзи скосила сонные глаза на кружку Марко, в которой всё ещё оставался уже остывший чай, и медленно протянула к ней ладонь. — Возымели успех два. Но никто так и не смог разобраться, по какой причине — списали на случайность и невероятную тягу пациентов к жизни. И то — все доноры умерли от малокровия в следующие несколько дней, потому что никто так и не вынес ничего полезного из предыдущих провалов, — Белл презрительно фыркнула, недовольная тем, что люди, называвшие себя учёными докторами, так быстро опустили руки и пожертвовали так много жизней в пустоту. — В общей сложности, после и по причине переливания погибло больше пятидесяти человек. Среди пострадавших были как раненые солдаты, так и простые совершенно здоровые гражданские. Разумеется, это подвело к определённым волнениям, и король запретил проводить подобные эксперименты, приказав уничтожить все записи. На последующие двадцать шесть лет. Когда к власти пришёл нынешний король, опыты вновь стали легальными, хотя никто не захотел этим больше заниматься. Закончив свой небольшой курс исторических фактов, Дейзи допила чай Марко и стала ждать новых вопросов, чтобы давать информацию порционно и не заходить со своими рассказами дальше, если друг не заинтересовался её безумными теориями.       — Но опыты же провалились не просто так, — Марко слегка недоверчиво взглянул на уверенную в себе девушку. Он объективно оценивал её способности и знания, но не мог не признать, что его часто настораживала её готовность экспериментировать в первую очередь на самой себе. Почему-то, Марко ничуть не сомневался в том, что с неё станется начать первые шаги к улучшению медицины с самой себя.       — Почему ты уверена, что у тебя получится? — Поддержал сомнения друга Жан, хотя вовсе не планировал вникать в заумные россказни Белл, и тем более спрашивать у неё что-либо. Он указал на определённую отметку в тетради. — Поправь, если ошибаюсь, но тут, вроде, есть каракуля, мол кровь «не прижилась». Дейзи среагировала на его слова в считанные секунды, оживившись появлением нового слушателя: резво щёлкнула пальцами и даже улыбнулась.       — Вот именно! Именно, что «не прижилась»! — Она несильно хлопнула рукой по столу и принялась листать тетрадь, чтобы вернуться на нужную страницу, где были сплошь зарисовки и краткие заметки к ним. — Ну, а если эта кровь была подобрана неправильно? Если у людей есть определённые разновидности и переливание стоит делать лишь людям с одинаковым типом крови?       — С чего ты это взяла?       — Потому что это объяснило бы предрасположенности к болезням! Например, почему определённые группы людей чаще страдают желудочными болезнями независимо от возраста и социального положения, а у других превалируют сердечные болезни!.. Иллюстрации и сложно-выстроенные схемы в рассказ ясностей не вносили, скорее даже запутывали сильнее, однако основной концепт уловить всё-таки удалось. По крайней мере так посчитали сами юноши. Многие детали, фигурировавшие в этом и последующем монологе Белл, конечно, остались за бортом их понимания за незнанием медицинского глоссария. Но тем не менее то, насколько увлечена и восторженна была Дейзи, не могло не вызывать уважения. А ещё это немного пугало, потому что с подобными выкрутасами да ночными посиделками мыслительный процесс девушки терял всякую предсказуемость.       — Что ты делаешь в армии? — Бездумно брякнул Жан, тут же получив поучительный тычок под рёбра от Марко.       — ... Должен же кто-то вас лечить, — сказала Дейзи совершенно спокойно. — Потому что харкнуть на лист подорожника и потом приложить к сквозному ранению или оторванной ноге — не лечение. И чтобы вы не сдохли от сепсиса или ещё какой холеры, существуют военные врачи. Марко надломлено крякнул и подавился воздухом со смеху — Жана в одну секунду перекосило так, словно Белл предложила ему выпить стакан касторки — за здоровье. Сама же Дейзи пожала плечами, закрыла лицо тетрадью и притворилась, будто за ней отгородилась от всего мира, одновременно с этим старательно пытаясь вспомнить, по какой причине ей сегодня нужно было побеседовать с Бодтом тет-а-тет. Потому что в памяти этот момент зиял огромным пробелом.

10.

Что-то важное, но упущенное, не всплыло ни к марафону по пересечённой местности, ни перед спаррингом. Дейзи решила, что если это судьба, то память сама подкинет шпаргалку, и отпустила внутреннее беспокойство. Дейзи отчаянно подёргала из стороны в сторону вымокший ворот рубашки и трясущимися от усталости руками попыталась откупорить намертво прилипшую к горлышку мягкой фляги с водой крышку. Рядом с её ногой ничком лежал еле живой Конни, мямля что-то в бесполезном усилии отпустить какую-нибудь сальную шуточку. Из-за того, что комкор Шадис застал его за бессовестным отлыниванием от сдачи промежуточного норматива и заставил намотать ещё двадцать лишних кругов вокруг всего корпуса, Спрингер и дышал-то с трудом, не говоря уже о том, чтобы что-то вымолвить.       — Мне бы твою выносливость… Баранина, — спустя череду сиплых свистов кое-как выдохнул однокурсник, носом зарывшись в сухую траву и предприняв попытку встать на колени. Голова Дейзи едва заметно дёрнулась в раздражении. В последнее время она стала замечать, что чем ближе был день выпуска, тем чаще в разговорах между ней и товарищами мелькали все те обидные прозвища, которые были придуманы курсантами и инструкторами за последние три года. Даже Марко мог обронить между делом не такое обидное, но всё же прозвище: «Барашек».       — Поднимайся, Конни, — почти равнодушно бросила себе под ноги девушка. — Скоро спарринг.       — Просто обведи меня мелом и дай умереть, Ушастая, и так тошно. Наконец-то справившись со злосчастной флягой и вволю наглотавшись всё ещё прохладной ключевой воды, Дейзи не поскупилась и щедро обдала однокурсника водопадом за шиворот и на голову, мол: «вот тебе заряд бодрости». Шебутной мальчишка тут же подскочил, будто ужаленный, и начал вопить, стряхивая влагу с вымокшей насквозь рубахи. Белл не особо вслушивалась в поток тарабарщины и просто отошла подальше, усевшись в тени одного из деревьев, опоясывавших пустырь — площадку для спарринга — и предоставив праведный гнев Конни ему самому. Безумно хотелось есть, но гораздо больше этого хотелось спать. Дейзи вытерла грязным рукавом форменной куртки вспотевший лоб и устало уронила голову на колени, желая провести оставшуюся четверть часа в уединении. Предстоявший кулачный бой между ней и её, пока что неизвестным, партнёром, сулил неоднократное валяние по пыльной земле, новые синяки и ещё большую усталость. Белл так сильно сманивала идея прикорнуть под этим деревом на оставшееся время отдыха, что она почти задремала, когда услышала раскатистый приказ к построению и, едва ли не скрипя молодыми суставами, сквозь слёзы и пепел в глазах потрусила к шеренге уже выстроившихся кадетов, пока ей снова не влепили какую-нибудь разновидность дежурства за непунктуальность. Пары для спарринга начали объявляться незамедлительно — Шадис не разменивался на вступительные речи или напутствия, поэтому вскоре Дейзи без особого восторга услышала и свою фамилию.       — Белл! — Громко выкрикнул инструктор и незамедлительно продолжил: — В пару с Арлертом. Посмотрим, что вы, два доходяги, сможете противопоставить друг другу. И не вздумай филонить, Баранья голова. Девушка на мгновение закрыла глаза, возжелав, чтобы все эти глупые прозвища, основанные на внешних параметрах — которые вообще ни коим образом не зависели от желания Дейзи — разом стёрлись из памяти окружающих.       — Так точно! — Отчеканила она, проигнорировав несколько смешков, которые раздались по обе стороны от неё и молча проглотив обиду. Инструктор ничего больше не сказал и даже не взглянул в ту сторону, где находилась вечно-витающая-в-облаках-баранина. Белл испустила выдох облегчения и слегка расслабила натянувшиеся от волнения спину и плечи. Она с самого зачисления боялась Шадиса почти на уровне животных инстинктов и изменять своим предчувствиям не собиралась даже под конец обучения.       — Ну, постарайтесь не покалечить друг друга, силачи, — проходя мимо прибившихся друг к другу Дейзи и Армина, Райнер — огромный и массивный, как живая скала, — усмехнулся и по-братски хлопнул Арлерта по плечу ладонью. Несчастного по инерции дёрнуло вперёд, будто шибануло кувалдой. Белл сочувственно сощурила глаза и поблагодарила всевышнего за то, что подобная участь миновала её хрупкие женские плечи.       — Предлагаю скрыться от посторонних глаз вон там, — девушка ткнула пальцем в сторону незанятой площадки у самого забора. — Не хочу, чтобы слишком много людей видели, как я буду кататься по земле.       — Не надо мне поддаваться, — Армин нахмурился. Его клиническое нежелание быть довеском или балластом (откуда он только такую ересь взял?) порой переходило даже грань разумного. Однако Дейзи слишком хорошо знала возможности своего тела: единственным его плюсом была выносливость, способная соперничать с той, которой обладала Микаса. Не дожидаясь, пока Арлерт её нагонит, девушка обернулась, чтобы юноша мог чётко разглядеть её кривую улыбку:       — Кто сказал, что я буду играть в поддавки? Через пятнадцать минут напряжённой и честной борьбы она проиграла Армину, оказавшись уложенной на лопатки.