***
«Он это специально что ли?» — вертится раздражённая мысль в голове, когда в трубке слышатся бесконечные гудки. Кажется, Кристина выучила время пауз между ними до миллисекунд и высоту звука. Нет, ну это наглость! Между прочим, о нём переживают и негоже так бесстыдно игнорировать звонки. Да-да, личное пространство — тоже важная вещь, но он даже «отстань» не напишет, всё молчит; Кристине было бы даже легче, напиши он подобное — хотя бы жив. Последняя мысль стала крутиться и повторяться подобно заевшей пластинке — хотя бы жив. А жив ли? Пластинка остановилась, игла корябнула по мнимому спокойствию девушки. Что врать, ни черта она сейчас не спокойна, внутри коктейль из агрессии и заботы. Сорок минут на транспорте пролетели как минута, а ключи от Рустамовой квартиры, кажется, начнут плавится в руке от бьющих эмоций. Хорошо, что они обменялись ключами в знак доверия. Внутри никого, телефон лежит на тумбочке около кровати. «Как задницей чуяла, что-то не так» — и в подтверждение спёртый воздух. Со вчерашнего дня жара, но квартира не проветривалась.***
Опять приходит боль и вселяется в каждую мышцу, разгрызает-рвёт-душит. Душит в буквальном смысле — ему уже становится трудно дышать. Что-то новенькое. После этого раза он обязательно сходит в больницу. Если не сдохнет от боли. «Больно, больно, больно!» — хочется орать до сорванной глотки, но не получается. Всё, единственное слово в голове. Сознание начинает уплывать. Нет, хватаемся за него, как можем: надо думать, надо зацепиться за мысль. «Больно!» не сработает; можно абстрагироваться от ощущений. Рядом собираются люди, наклоняются беспокойно заглядывают в лицо. Рустам уже на полу, но сам не понимает, когда там оказался. Лица расплываются, всё темнеет. Нет! Что это за зверь такой, боль, как она работает? Зверь: чёрный, лохматый, с огромными пустыми глазницами и невероятно острыми когтями. Это не растворяющая в себе кислота, он с ней не сольётся. Это отдельное существо, от него можно спастись, отогнать, отвлечься. Она не в нём, она рядом. Зверь не может вечно его раздирать, он отвлечётся и убежит. Не стой, вали отсюда! Он и вправду убегает, забирая с собой его последнее оставшееся дыхание… Видимо, он потерял сознание, настолько сильный был приступ судорог. И как не вовремя — прямо в магазине, удачно сбегал вечером за чаем, однако. Видимо, кто-то вызвал скорую. Сейчас утро. Здесь стерильно чисто и неестественно светло; сразу вспоминается один рисунок — множество капельниц, проводов и больничный белый, слепящий глаза. Вокруг суетятся несколько врачей, источник непрекращающихся вопросов. Когда? Где? Периодичность? Сила? Лица уставшие такие, а голоса как будто на автомате. Рустаму кажется, это не профессия, а добровольный мазохизм. От скуки мысль начинает перетекать с одной темы в другую. — Так, воспаления нижнечелюстных суставов не обнаружили, и гингивита нет. Эпилепсия исключается. Анализы? Да, да, Алиев, — он взял лист с результатами у вошедшей медсестры. — Отравления тоже не обнаружено… У вас столбняк. Столбняк. Рустам собрал в кучу все свои знания, и вспомнил только прививку в четырнадцать и восемнадцать лет и картину с обнажённым человеком, выгнувшимся дугой*. Конечно, в плане различных инфекций у него обнаружился большой пробел. Некросу захотелось в библиотеку, за учебником вирусологии. Или попросить Кристину. Кристина! И тут же в коридоре начался какой-то шум. — Пожалуйста, впустите! Или даже чисто несколько слов сказать, я просто- — Не делайте балаган, как вас вообще пропустили! Это инфекционное отделение, встречаться с больными нельзя… И дальше два голоса стали тише, речи не разобрать. О, Господи, у него самая чуткая и до глупости храбрая девушка. Улыбка сама лезет на лицо. — Можно выйти? Пожалуйста, там моя девушка, я хочу только увидеть её. — Нет, но потом сможете позвонить, написать ей, если ей прямо охота, можем передачу от неё принять, — и взгляд у врача стал говорящий, «как-же-я-устал-от-всяких-неадекватов».***
Рустама выписали наконец из этой обители скуки и заторможенного времени. Только передачи от Дантекрис и долгие телефонные разговоры помогли не сойти с ума среди этих молчаливых бледно-желтушных лиц и атмосферы кашля и тошноты. Но у него в помощниках была книга по вирусологии (которую он даже до середины не дочитал), альбом с карандашом — много времени, почему бы не научиться рисовать? И телефон, который, к удивлению, не вышел из строя от каждодневного трёхчасового болтания. Сейчас они сидят на кухне в квартире Рустама, попивая чай, а у Кристины странный взгляд, от которого хочется съёжиться. — Я отложила один разговор на то время, когда ты выпишешься. Не люблю разговаривать о чём-то серьёзном по телефону или в переписках. И что же тебя заставляет скрытничать? Стой, прежде чем ты снова наденешь этот свой панцирь, — она оборвала парня прямо на вдохе, — давай прямо и чисто, без увиливаний, недоговаривания и прочих плохих вещей. Да-а, какие хорошие у них отношения, думает она. Чистые, открытые, аж скрипят, как вымытая тарелка. — У всех людей есть то, чего им не хочется рассказывать — какие-то секреты, неприятные истории, и это личный выбор каждого. — Выбор выбором, но это крайности. Ты мог мне сказать, мог! А, нет, мы предпочтём терпеть, думать, что в порядке, отрицать проблемы. Я знаю, что такое столбняк, у меня мама болела им. Её еле с того света вытащили. — Не знаю… У меня, кажется, вся эта сдержанность с детства — сначала не плакать, разбивая коленку, а потом оставаться с сухими глазами, теряя близких мне людей. Что-то держит на месте, заставляет подавлять тяжесть — наверно, это и есть сила воли? Или ч-чёрствость? Сам не понимаю иногда. — И ты ни разу не показывал кому-нибудь свою тревогу, горе? Друзья там, — она не знает, с какой стороны подступиться, видя, как Рустам вцепился в кружку. А пальцы дрожат. — Вот именно, что порой сильно хочется выговориться. И, помню, я как-то давно сильно выгорел из-за того, эмоции сильно изнутри распирали. А мне просто стыдно. Мне стыдно даже сейчас, когда я вот так открываюсь перед тобой. — он уставился в одну точку беспокойным взглядом. — Я не отрицаю эмоций, я понимаю и переживаю их все, только про себя, а не вслух. Ну, сама посуди, зачем другим людям мои эмоции? Всем и так хватает своих проблем, и я ещё со своими бытовыми неурядицами — будь то ссоры, или всякие стрёмные мелочи. У многих есть беды и похуже, я не имею права жаловаться. — Кто вбил тебе это в голову? — Крис взяла Рустама за руку, когда тот отпустил кружку, — Просто скажи, откуда ты взял всю эту срань? — конечно, ей пришло в голову одно предположение, но с этим стоит поаккуратнее. — Да хотя бы с родителями обсудить, например. — Нет. Честно, я не мог на них полагаться. — он как будто выпал из реальности, затем продолжил. — Мать может похлопать по плечу, сказать: «Успокойся, всё наладится» и отправиться дальше по делам. И это «успокойся» реально хорошо успокаивало, только был эффект, что меня затыкают. Я не знаю, как это объяснить… Был отец. Отец, которого я никогда не любил, оттого и ни одной слезы из меня не вытекло, когда он умер. Хотя, я даже пытался внушить себе, как мне жаль. Акцент на «пытался». — он чувствует, как грудь идёт ходуном от частого дыхания. Лишь бы не было заметно. — Холодный, отстранённый, его раздражал каждый раз, когда я начинал плакать или говорить, что мне грустно. Я чётко запомнил пустой взгляд чёрных глаз и «Хватит вести себя как девчонка». Он сам был пустой, вот и злился, что кто-то ещё умеет переживать. Вот. — Рустам… — она нежно погладила его по плечу, по кудрявым волосам. Так вот что было в парке, это всё объясняет. Кристина подошла и обняла его сзади за плечи, задышав горячо в макушку. — Я чувствую твоё дыхание, не прячь его. Не прячь эмоции, не копи их. Ты человек, а не бесчувственная машина. И как человек, ты имеешь право на выражение того, что чувствуешь. Не обесценивай свои чувства, и не давай этого другим. Твоя печаль, злость, горе — это важная часть тебя. И она ничуть не удивилась, когда провела по щеке и обнаружила одну мокрую дорожку. Девушка наклонилась и медленно поцеловала Рустама в висок. — Спасибо. Просто спасибо. Никто не сказал «Всё будет хорошо» — накаркать никто не захотел. И правильно. Поэтому они просто живут дальше, с трудностями и радостями. Просто живут.