Черные зубы Венеры

Михаил Антонович Крутиков с беспокойством посмотрел в окно и в который раз за вечер вздохнул. От надвигающейся бури быстро темнело небо, в вышине яростный ветер гнал багровые тучи, а где-то в отдалении глухо рокотала Урановая Голконда: «бу-бу-бу». Венера щерилась в угрожающем оскале, но никто теперь не боялся ее ужимок, никого не пугали стремительно налетающие черные бури — их научились гасить водородной бомбардировкой. Кратер Урановой Голконды как и прежде рокотал где-то в отдалении, выпуская синие и фиолетовые разряды, а там, где еще недавно команда Ермакова укладывала селеновые простыни, раскинулся громадный ракетодром, с которого ежедневно стартовали пятиногие «Хиусы». Юрковский ушел несколько часов назад, как привык уходить каждый вечер после смены. Он садился в маленькую, остро блестящую сочленениями «блоху», и по новой стекломассовой дороге несся огромными четырехкилометровыми прыжками к месту, где еще можно было отыскать черные «зубы» беспощадной, но уже сдавшейся планеты. Он так и не смог смириться с гибелью Спицына. Пропавший Богдан часто снился ему, и Юрковский порой вместо отдыха приходил в каюту Михаила Антоновича — почитать стихи, поиграть в шахматы, а иногда просто помолчать. Не выдержал он только однажды. — Видел во сне Богдана. Будто сидит он на вершине одного из зубов, мотает ногой и что-то поет себе под нос — не мелодично, но весело. А потом вдруг говорит: «Что же ты, Володя, так долго, я тебя давно жду. Залезай ко мне — здесь вся Голконда как на ладони». А я лезу, лезу, но ноги соскальзывают, не дотянуться, — Юрковский резко отвернулся, сжав кулаки, но Михаил Антонович успел разглядеть, как дрожат у него губы. — Ты не виноват, Володенька. Вы искали его трое суток, и ничего. — Виноват, виноват, Миша, — глухо отозвался Юрковский. — Как дурак помчался вперед, размахивая инструментами. К новой породе помчался, мечтал окаменелости найти. А нужно было с Богданом к «Мальчику» вернуться, не бросать его одного с неисправным кислородным баллоном. Крутиков на это только утешающе похлопал его по плечу, не зная, что еще сказать. Больше они об этом не говорили, но Михаил Антонович знал, что с Юрковским творится неладное. Видел, как нездорово блестят его глаза, каким рассеянным он стал. Один из лучших геологов на Венере, энтузиаст и первопроходец, Юрковский вдруг перестал говорить о новых образцах пород, перестал напрашиваться в экспедиции вокруг Голконды. Он стал пропадать вечерами, и возвращался каждый раз усталым и осунувшимся, с блуждающим взглядом. Но возвращался. Сейчас часы показывали конец второй смены — почти ночь по земному времени. Юрковского не было.

* * *

Лес черных «зубов» — исполинских остроконечных скал — сильно поредел с тех пор, как экспедиция прибыла на Венеру. Большую их часть взорвали, когда прокладывали шоссе к новому городу, оставшиеся некоторое время изучали геологи, но, не найдя ничего интересного, вернулись к берегам Дымного моря. Михаил Антонович торопливо вылез из «блохи» и с опаской огляделся вокруг. Он не любил выходить за пределы ракетодрома — Венера пугала его, заставляла думать об ужасах, что пережили погибший Ермаков с ребятами, когда совершенно одни, на маленьком транспортере пробирались по безлюдной планете к берегам Голконды. — Володя! Володя, ответь, это Миша Крутиков, — Михаил Антонович прислушался, пытаясь уловить малейший сигнал, но вокруг было тихо. — Володя, прием. Он пошел вперед, к рассеченной пополам скале, о которой рассказывал Дауге, не прекращая звать Юрковского. На гладких камнях было скользко, крупные булыжники пополам со щебнем, присыпанные сверху песком и пылью, уходили из-под ног, кололи острыми сколами. Крутиков один раз едва не упал в глубокую узкую расщелину, прикрытую сверху жесткой колючкой, и решил немного отдохнуть. Глыбы вокруг складывались в причудливые, странные формы — зверей, сказочных чудовищ, птиц, — жили своей, непонятной человеку жизнью, тихо шевелили боками и дышали далеким рокотом Голконды «бу-у-бу-у». Каменный венерианский лес с его каменными обитателями. — Как тут мрачно, чернота кругом — ни деревца, ни кустика, — бормотал Михаил Антонович, пытаясь отдышаться. Взбираться по камням оказалось куда труднее, чем он думал. — Хилые колючки да и только. Нужно было высадиться на полюсе — там на сотни километров красные леса, зеленые озера, джунгли. А здесь — колючки, камни да черные бури. — Миш-ша, — раздался вдруг в наушнике страшный, свистящий шепот, как шум пробитого кислородного баллона. Крутинов дернулся, подскочил с каменной глыбы, на которой сидел, и крикнул в эфир: — Володя! Володя, где ты? Володя!! — На север… от раско… лотого зуба… — Держись, Володенька, держись, я уже иду, держись, — без остановки бормотал Михаил Антонович, пробираясь по камням, скользя и падая, и снова карабкаясь на черные глыбы, не обращая внимания на боль в боку и коленях. Каменные зубы сомкнулись за спиной, уже не видно было ни серебристой «блохи», ни темных клубов Голконды, даже красноватого неба почти не было видно — все заслонили острые, вздымающиеся на много метров ввысь скалы. — Держись, Володенька, я сейчас, я скоро… ты ранен? — Придавило… камнями… Больно, Миша… так больно… — Я предупредил Лина, Володенька, он наблюдает. Пошлем сигнальную ракету, и нас найдут, ты только держись, я бегу, я уже бегу. Рядам черных скал, казалось, не будет конца. Михаил Антонович задыхался, пот заливал глаза, вокруг все плыло в красно-сером мареве, и неясно было, в нужном направлении он движется, или давно заблудился и бегает по кругу. Он едва не пробежал мимо. Острый блеск — зеркальный шлем отразил свет фонаря — яркой вспышкой мелькнул сбоку и тут же пропал. Михаил Антонович замер, повернулся и посветил в ту сторону снова. Еще одна вспышка, совсем рядом. — Володенька, все хорошо, я уже здесь, все будет хорошо, — твердил Михаил Антонович, непослушными руками заряжая сигнальный пистолет. Пальцы дрожали, соскальзывали, он несколько раз ронял патрон, но все же сумел его вставить и выпустил в небо яркую сигнальную ракету. — Вот видишь, Володенька, все в порядке, за нами скоро прилетят. — Прости… Миша, — просипел Юрковский. Лица его было не видно, но Михаил Антонович по голосу понял, что он через силу улыбается. — Дурак я… старый… бесполезный дурак. — Ты очень даже полезный старый дурак, Володенька, — сердито ответил Михаил Антонович, стараясь не смотреть на изломанные, вдавленные в тело пластины скафандра. Обвалом Юрковского завалило по грудь, только бессильно свисающие по сторонам руки и шлем были видны из-под черных камней. Крутиков попытался сдвинуть их сам, но смог убрать только самые мелкие. — Вот скажи, что тебе стоило взять меня с собой? Неужели ты думаешь, что я бы не пошел? Спицына я знал не меньше твоего, Володенька. Мне тоже очень не хватает Богдана, но даже если мы найдем тело, его это не вернет. Я не позволю Венере забрать впридачу и тебя. — Не бойся… Миша… я живучий… старый дурак, — прошептал Юрковский. — Если тебе станет… от этого лучше… представь… как меня отругает… Иоганныч. Михаил Антонович промолчал. Он знал, как отреагировал бы Дауге — сперва кричал бы, срывая голос, потом плакал, а после и сам бы слег. Хорошо, что его здесь нет. А Юрковский поправится. Должен поправиться, Венера уже однажды отпустила их, отпустит и сейчас. Крутиков всмотрелся в багровое небо и увидел вдалеке сигнальные огни. — Летят, Володенька, — радостно сказал Михаил Антонович, — уже скоро. Когда ты поправишься, мы лично проследим, чтобы взорвали все остатки этих ужасных «зубов». А Богдана мы помним и так, Володенька. Он всегда с нами.