Точка Б.

Днем ранее. POV Виталий Абдулов.

      Я актер. У меня нет права на ошибку. Нет права подвести всех и вся, учитывая, что от моей работы многое зависит в этом проекте. Я не могу позволить себе дать слабину и сломать то, что с таким трудом создавало огромное количество людей. А все почему? Потому что она не выходит у меня из головы. Я не могу отделаться от этих тупых навязчивых мыслей о ней. Каждый раз. Каждый гребаный раз, куда бы я не сделал шаг, куда бы не посмотрел, я всегда вижу ее. Вижу. Чувствую. Мечтаю от этого избавиться, но ничего не выходит. Кажется, с каждым днем становится только хуже. Это так глупо. Глупо и неправильно. Продолжать врать себе означало бы стать последним глупцом, который бегает от правды. Но я с таким усердием каждый день совершаю эти забеги от самого себя, что, кажется, начинаю забывать из-за чего все началось. Как будто когда-то знал причины. Как будто мог назвать конкретную дату, когда понял, что пропал. Она ворвалась в мою жизнь так внезапно, а я попросту оказался не готов к такому натиску. Ее зеленые глаза в буквальном смысле сводили с ума. То, как она смотрела на меня. Как вела себя со мной. Как общалась, как скользила тонкими пальчиками по моей ладони в случайном касании, а потом неуверенно бормотала извинения. Никогда бы не подумал, что эта девчонка может задавать такой бешеный ритм моему сердцу. Лучше бы марафоны бегал, честное слово. Но я все равно бегу от самого себя. Бегу от этих мыслей, что роятся в моей голове, не оставляя ни миллиметра свободного пространства. Я просыпаюсь и думаю о ней, засыпаю тоже с мыслями о ней. У нас давно появилась традиция приезжать на площадку вместе. После того единственного случая, когда она проспала. Сначала это казалось мелочью, дежурная дружеская поддержка и желание не опаздывать. Но чем дальше мы заходили, тем хуже становилось. По утрам она стала первым человеком, которого я встречал. По вечерам становилась последней. Пытался притворяться, пытался делать вид, что в этом нет ничего особенного. Так ведь и не было же? Поначалу. Но потом эти ее пытливые и лукавые взгляды из-под длинной челки, за которой она скрывала что-то важное, зелень ее глаз. С каждым днем я понимал, что меня затягивает все глубже. Ненавидел эту ее челку, потому что чувствовал, что за ней находится настоящий новый и неизведанный для меня мир, в который так хотелось окунуться. А то, как она любила задавать вопросы, заводящие меня в тупик? Она словно копалась в моей душе, хотела найти что-то важное, ценное, понятное только ей одной. А я, как дурак, отвечал. Отвечал и каждый раз ругал себя за это. А она, кажется, находила то, что искала. Пробиралась к самому сердцу, отравляя кровь и все мое несчастное существование. Разница в возрасте? Раньше меня и это не заботило. А теперь все кажется слишком неправильным. Слишком невозможным. Слишком запретным. А запретный плод, как известно, сладок. И она, как самый настоящий змей-искуситель, заботливо заманивала мне все дальше. Подпускала все ближе, а потом отталкивала. Отталкивала, и снова манила к себе. А я шел. Шел вперед, без малейшего желания оглядываться назад. Какая разница что было в прошлом, что было до нее? С каждым днем все это теряло былой смысл. И оставались лишь она. Она и ее зеленые глаза, которые снились мне по ночам.       Очередное утро дается мне тяжелее обычного. Сам не знаю почему. Но что-то внутри просто кричало «Беги». Беги, Абдулов, и не оглядывайся назад. Забудь все как страшный сон, выкини из головы, сделай вид, что ничего не было. Сделай хотя бы что-то, в конце концов, иначе до финала ты просто не доживешь. Погибнешь где-то по дороге. Но я снова успокаиваю себя тем, что это временное. Что скоро будет перерыв в съемках, потому что девочек ждал довольно плотный гастрольный график. Они уедут, а я останусь. Останусь здесь и продолжу жить своей жизнью. Точно так же, как было до нее. Усмехаюсь, понимая, что раньше моя жизнь делались на «до развода» и «после». А теперь эту черту провела она. И эта граница была настолько ощутимой, что порой казалось, будто можно руку вытянуть и прикоснуться. Но все было очередным самообманом. В последнее время я стал слишком часто врать себе, уже даже не пытаясь найти причин и разобраться в чем-то. Кажется, я просто сдался и плыл по течению собственной жизни. Будь, что будет. А дальше как-нибудь разберемся. В конце концов, эти съемки когда-нибудь завершаться. Ее ожидало большое музыкальное будущее. Сомневаюсь, что она бы променяла его на карьеру актрисы. Сама ведь ни единожды говорила, что изображать кого-то перед камерами – это не предел ее мечтаний. Помню, как они с девчонками рассказывали о том, как им впервые прислали сценарий. Ее скептицизму не было предела. Потом она еще долго доказывала мне, что из этого ничего хорошего не выйдет, ведь на главные роли взяли тех, кто к миру кино не имеет вообще никакого отношения. Сначала думал, что она права. Но, видя, как они все прогрессируют в своих актерских навыках, как умело она учится скрывать что-то от посторонних [от меня] за зеленой пеленой своего взора, понимал, что она всем еще фору даст. Даже мне самому. И ведь не ошибся. Хотя наши странные отношения еще очень долго обсуждали на площадке. Шушукались за спинами о том, о чем не решались сказать в глаза. Раздражало, заводило, обижало. Мне не нравилось, когда обвиняли в том, чего нет на самом деле. Но разве это кому-то докажешь. А чем упрямее будешь доказывать, тем больше слухов будет [проходили, знаем]. Поэтому игнорировал, и ей советовал делать тоже самое. Со временем все забылось, притупилось, и это несколько облегчало мое, из без того, печальное положение. Но этого все равно было недостаточно. И сегодня, когда она вышла из подъезда, а я увидел ее, всю такую счастливую, с задорной улыбкой на лице, окончательно понял, что моей выдержке приходит конец. Если что-то не исправить, то до их гастролей я точно не дотяну и наломаю дров, о которых буду потом жалеть. Возможно, всю оставшуюся жизнь.       На съемочной площадке день начался как обычно. Без каких-либо особых происшествий, но с тем же необъяснимым чувством тяжести в груди. Иногда мне просто казалось, что меня сейчас разорвет на части, если я еще хотя бы несколько минут проведу рядом с ней. Наверно, нужно было с самого начала провести эту чертову грань между нами, которая не позволила бы совершить каких-то ошибок. Стоило сразу развести нас по разным углам, дав четкое определение нашим отношениям. Рабочим отношениям. И ничего больше. Не нужно было превращаться в заботливого друга, ведь девочке нужна поддержка. Девочка ведь никогда не снималась в кино. Девочка не знает, что такое работа с настоящими актерами. Да еще и сюжет попался непростой – чувства ко взрослому мужчине. Думал, что помогаю ей, как-то облегчаю ее пребывание на площадке, а вместо этого делал только хуже. И ведь с самого начала обещал себе не перегибать. Обещал быть осторожным, потому что не хотел, чтобы маленькая девочка воспринимала мою поддержку как-то иначе, нежели простое проявление заботы о партнере. А она, кажется, даже и не думала ни о чем таком. Зато я влип по-страшному. Так, что теперь даже не знал, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Сам зачем-то стер еще и возрастную границу между нами. Хотел, чтобы ей было комфортнее. Слишком много думал о ней, но ни капли не думал о себе. А главное, не думал о последствиях. И только благодаря Сане я до сих пор оставался на плаву, а не двинулся рассудком. Ведь когда только получили сценарий и прошли пробы, долго с ним разговаривали на тему любви между учителем и ученицей. Между взрослым мужчиной и еще совсем юной девушкой. Говорил тогда, что сам никогда бы в такое не вляпался. И дело не в принципах или аморальности происходящего, а в том, что это казалось чем-то нереальным. Выдуманным. В настоящей жизни ведь такого не бывает. Это бумага может стерпеть все, но никак не человеческое сердце. А в итоге сработал всем хорошо известный принцип «никогда не говори никогда».       Кажется, Стефанцов стал самым первым, кто заметил перемены в моем отношении касательно ее. Долго ходил вокруг да около, но все не решался спросить. А я делал вид, что не замечаю, не понимаю. Прикладывал титанические усилия, чтобы остаться незамеченным и не признавался самому себе ни в чем. Даже когда Саша решил завести со мной этот, непростой для нас обоих разговор, я долго отпирался и продолжал делать вид, что не понимаю, о чем вообще может идти речь. Мы всего лишь снимаемся вместе и все мое внимание, направленное в ее сторону, не более, чем обычная вежливость, чтобы девочка не зажималась и чувствовала себя расслабленнее. Прикрывался работой, а сам понимал, что я тот еще лжец. Тогда мой друг впервые махнул на эту ситуацию рукой, лишь недовольно буркнув «Можешь обманывать меня, но хотя бы себе не ври». Тогда ко мне пришла первая порция осознания. Осознания того, что я действительно прикипел к этой девочке. Природнился. Привык. Прирос. Называйте, как хотите. Тогда я впервые осознал, что испытываю к ней не просто дружескую и рабочую симпатию, какую испытывал ко всем своим коллегам до и во время съемок в этом сериале. И тогда же я впервые серьезно поговорил со Стефанцовым. Он признался, что давно заметил, но ничего не говорил. Не хотел лезть, вмешиваться, мешать. Говорит, думал, что я взрослый мужчина и сам способен разобраться во всем, не перегибая палку. А когда он понял, что уже слишком поздно… Что ж, было уже слишком поздно. Но даже тогда он убеждал меня в одном. В происходящем нет ничего страшного. Это обычное явление, когда партнеры по съемкам начинают испытывать друг к другу те чувства, на которых завязана вся их сюжетная линия. И нет ничего страшного, что меня так к ней тянет. «В конце концов, у твоего Степнова ситуация похуже. Его Ленка все еще несовершеннолетняя» - шутил Стефанцов, а мне было как-то не до шуток. Конечно, я хотел прислушаться к другу, хотел попытаться посмотреть на ситуацию с его стороны, но у меня не получилось. Хотя бы потому, что ему было проще – он не испытывал всех тех чувств, которые заполняли пустое пространство внутри меня. А за время моего одиночества, пустоты внутри было слишком много. И теперь, когда появился человек, способный эту самую пустоту заполнить, становилось не по себе. Как будто от этого я переставал быть собой. Как будто от этого я становился слабее. Уязвимее. Как будто терял самого себя.       Второй наш серьезный разговор состоялся через пару месяцев после моего дня рождения. Я вообще никогда не был любителем обсуждать чью-то личную жизнь. А уж к своей собственной я и вовсе никого и никогда не подпускал. За исключение по-настоящему проверенных людей. Может, мы со Стефанцовым и не были лучшими друзьями, но мы могли иметь некие притязания, чтобы занимать эти должности в жизнях друг друга. И не потому, что Саша был единственным человеком, который знал и видел все, что происходило между мной и Ленкой. А потому что в нем я видел поистине надежного человека. Поэтому ему я не боялся признаться в том, что увяз по во всем этом по уши. Инициатором этого разговора уже был я сам. За время нашего знакомства, пускай пока еще и не очень долго, Стефанцов уяснил для себя одну простую вещь – со мной бесполезно разговаривать, пока я сам на это не решусь. Он это проверил на собственной шкуре и не единожды слышал это от меня. Поэтому он терпеливо ждал, когда же переполнится моя чаша терпения и я взорвусь. А взорвался я довольно быстро. Меня начинало раздражать все вокруг – погода, люди, машины, съемки. Каждый день приходилось бороться с самим собой, чтобы пережить съемки. Каждый день приходилось бороться с соблазном послать все к черту и разрушить те хрупкие отношения, которые нам удалось с ней построить. Я дошел до полного отчаяния. Не мог выкинуть ее из головы. Решил пойти другим путем. Искал в ней то, что могло бы меня раздражать. Думал, что так будет легче существовать рядом с ней, не задумываясь ни о чем. И очень скоро я преуспел в этом настолько, что сам себе поверить не мог. Меня стало раздражать в ней абсолютно все – прическа, челка, цвет глаз, хрипловатый голос, манера улыбаться, манера разговаривать, манера смотреть мне в глаза, то, как она здоровается, как прощается, как двигается. А потом понял, что собственноручно вырыл себе могилу. Взвинченный и нервный встретил Стефанцова на пороге своей квартире, куда пригласил его, и рассказал ему абсолютно все. От самого начала, до самого конца. Ругал себя, кричал. Говорил, как сильно меня раздражает Ленка и все, что с ней связано. Как выводят из себя ее упрямство и эти глупые, порой детские попытки, быть независимой и взрослой. На что Саша тогда мне ответил – «Ты выбрал не самый лучший способ. Это все равно что поговорка от любви, любви не ищут. Ты делаешь тоже самое, только усугубляя положение тем, что пытаешься перевернуть все в другую сторону, хотя сам знаешь, что это не сработает». В тот момент я возненавидел самого себя за то, что вообще решился на этот разговор, что додумался поделиться всем с другом, хотя в глубине души понимал, что, если и дальше продолжу изводить себя, все станет только хуже. А так у меня был хотя бы какой-то тыл с его объективным мнением со стороны.       А это будет наш третий разговор.       - Виталь, ты чего такой нервный ходишь? – интересуется друг, снимая с глаз уже такие привычные для него очки. Видеть Стефанцова без них каждый раз было непривычно и как-то по-новому. Я опускаюсь на стул, стоящий рядом, в руках кофе и что-то съедобное. Взял первое, что попалось под руку, не особенно задумываясь о собственных вкусовых пристрастиях и полезности данной еды для желудка.       - Не могу я больше. На стену лезть готов – тихо произношу я, понимая, что выбрал не лучшее место для собственной исповеди. Народу вокруг, конечно, было не очень много. Но мы же на съёмочной площадке, здесь даже у стен есть уши. Поэтому нужно быть предельно осторожным и следить за тем, что я говорю.       - Что, опять? – озадаченно отзывается Саша, которому не нужны какие-либо лишние объяснения. Он понял все и без меня. Но все же продолжает – Что на этот раз? На этот раз. Его вопрос звучит так, будто подобные разговоры стали для нас обыденным делом, и мы каждый день обсуждаем мое отношение к одной зеленоглазой блондинке.       - Не опять, а снова. Как будто ничего не меняется. Черт – выругался я, понимая, что самостоятельно каждый раз загоняю себя в угол без единого шанса на спасение – У меня скоро паранойя начнется. Куда не посмотрю, везде она мерещится. И эти постоянные мысли в голове. Я точно рехнулся - один сплошной поток сознания, больше похожий на настоящий бред сумасшедшего. Друг лишь сочувственно смотрит на меня, а я выдаю вопрос, который давно беспокоил мое, и без того, воспаленное сознание – Может, я реально с ума сошел? Это же ненормально!       - Не говорю ахинею – быстро обрывает меня Стефанцов, делая глоток чая – Тебе просто нужно отвлечься. Когда ты последний раз выходил из дома куда-то, помимо работы? Когда последний раз общался с другими женщинами? Осторожный, вкрадчивый и такой неуместный вопрос со стороны друга несколько заводит меня в тупик. На секунду я даже растерялся, пытаясь вспомнить, когда же все это было на самом деле – У тебя же была какая-то пассия. Оксана, кажется.       - Нашел, кого вспомнить – глухо отзываюсь я, вспоминая, что виделся с девушкой последний раз около месяца назад. Если, не больше. И, хотя я никогда и ничего ей не обещал, забывать про нее окончательно раньше не входило в мои планы. А теперь я даже почти не вспоминал о ней. Хотя, чего кривить душой, вместе нам было хорошо. Во всех смыслах этого слова.       - Слушай, ну это в любом случае лучше, чем ничего. Иногда клин клином реально работает – как-то спокойно пожав плечами, договаривает Стефанцов и смотрит мне в глаза с легким прищуром, свойственным только ему. Все, что он хотел бы и мог бы сказать дальше, я понимаю по его многозначительному молчанию и пристальному взгляду. А меня неожиданно передернуло от этих мыслей.       - А если она узнает? – задаю резонный вопрос, который меня волнует больше всего. Что будет, если она узнает о наличие в моей жизни другой? Посторонней. Это может сломать все настолько, что даже восстанавливать нечего будет. По телу пробегают мурашки от осознания, что, хоть я и хочу выкинуть из головы весь бред, рушить что-то я пока не готов.       - Кто? Оксана или…. – не договаривает Саша, а я понимаю, что мой вопрос был настолько расплывчатым, что я сам не до конца понял кого же имел в виду на самом деле. Хотя ответ приходит очень быстро, когда друг не заканчивает предложение и видит мой взгляд. Конечно, относительно Оксаны мне не о чем было беспокоиться. Здесь как раз все было просто, понятно, и без каких-то лишних сложностей. А вот с Ленкой было по-другому. Всегда.       - Ну узнает она, и дальше что? – очередной логичный вопрос, о котором я не задумывался – Между вами ведь ничего нет. Ее вообще не должно волновать кто у тебя есть, а кого у тебя нет. – слушаю друга, уставившись на чашку и нервно покручиваю ее в ладонях. Порой мне казалось, что разговаривать со Стефанцовым – это равносильно походу к психологу. Только бесплатно и собеседник приятный – Или ты на что-то рассчитываешь?       - Ты спятил? – резко отзываюсь я, поднимая на Саню глаза, полные немой злости. Такие мысли я даже в голову к себе не пускал, не то, чтобы их кто-то озвучивал. И, судя по тому, как мой собеседник опускает глаза, он снова понимает все без слов. Но уже через секунду я понимаю, что этого оказывается недостаточно для того, чтобы он остановился.       - И не надо на меня так смотреть – продолжает тот, снова поднимая на меня глаза – Девушка она интересная, красивая. Это сейчас она выглядит слегка несуразно. Но немного времени и ведь она расцветет – на этом моменте мужчина осекается, замечая, как я все больше начинаю злиться и немного меняет направление своего монолога – А учитывая то, как тебя на ней клинит, этого времени у тебя более, чем достаточно.       - Ни на что я не рассчитываю – только и хватает сил, чтобы выдавить из себя несколько простых слов. На что я вообще мог рассчитывать? На то, что молодая девушка, у которой вся жизнь впереди, решит связаться с мужчиной, которому уже под сорок? Это даже звучит бредово. Я не собираюсь ломать ее будущее какими-то своими чувствами, у которых даже названия не было. Не влюбился же я в нее, в конце концов.       - Тогда прекрати так виснуть и развейся. Тебе полезно будет. Хотя бы отвлечешься. А, может, и поймешь для себя что-то – Саша хочет добавить что-то еще, но не решается, потому что взгляд его устремляется куда-то мне за спину. Оборачиваюсь и вижу, что на пороге появилась вся группа. В полном ее составе. Так и не притронувшись к еде, я перевожу взгляд на друга, допиваю кофе и поднимаюсь с места.       - Пойду Алисе позвоню – объясняю свой внезапный уход, хотя по глазам друга вижу, что он мне не верит. И, знаете, что? Правильно делает. Потому что звонок лишь предлог, чтобы смыться из-под ее пытливого взгляда, которым она одарила нас обоих, стоило ей только появиться в этом помещении. Удрученный вид Стефанцова оказывается многозначительные любых слов, и я, мысленно обругав его за такую внешнюю откровенно, спешу скрыться за дверью. Знаю, чувствую, что мое поведение и поведение Саши не останется для нее незамеченным. Уже нахожусь в неприятном предвкушении, заранее предрекая себе очередные вопросы с ее стороны, на которые у меня не всегда находятся нужные ответы. Но все это потом. Не сейчас. Не здесь. А после. Когда мы снова вместе поедем домой. Когда снова окажемся запертыми в, кажущемся таким тесным, салоне моего авто. Когда снова останемся наедине. Когда мне снова придется бороться с самим собой.       А дальше все, что было после нашего отъезда со съемочной площадки, не поддается никакому логическому объяснению. Да произошедшее в принципе не поддается никакому объяснению. Это просто случилось. Случилось со мной. С ней. С нами. И я искренне не понимаю, как меня угораздило так вляпаться. Это уже становится даже не смешно. Такое ощущение, что когда-то давно был запущен какой-то маятник, и последствия этого запуска доходят до меня только сейчас. И я не знаю, что с этим делать. Не знаю, что делать с ней. С самим собой. С чувствами, которые она продолжает будить в моей запятнанной душе. На следующее утро я понял для себя две очень важные вещи. Первое. Я влюбился. Как дурак. Как мальчишка. Влюбился в девочку, которая вдвоем младше меня, но которая кажется взрослее многих других таких же. Хотя она такая одна. Я. Влюбился. И второе. Мне нужно было срочно что-то менять в своей жизни. Иначе я действительно мог сойти с ума.

***

      Это утро стало для него одним из самых счастлив за всю его, уже такую долгую, жизнь. Счастливым. И самым сложным. Осознавать, что ты кого-то полюбил всегда сложно. Особенно, когда ты долгое время врешь самому себе, убегаешь от очевидной правды, не замечаешь простых вещей, а потом за считанные секунды понимаешь, что пропал. Пропал окончательно и бесповоротно. У него не было ни единого шанса на спасение. Он просто понял, что это случилось. Продолжать врать самому себе было глупо и бессмысленно. Поэтом он принял реальность такой, какой она являлась. Жалел только о том, что так долго убегал от самого себя. Потерял столько времени, которое мог бы провести с ней. Но как будто у него был другой выбор. Как будто у него и сейчас есть этот выбор. Конечно, можно долго рассуждать на тему, что выбор есть всегда. Но только не у него. Только не с ней. Только не после этой ночи. Все было так странно, но в то же время так естественно, как будто это было единственно правильным исходом. Как будто половину своей жизни он шел именно к этому моменту. Хотя еще несколько часов назад он бы не согласился с этим. Продолжил бы играть в эти игры с собственным сознание, отпираясь от всех доводов собственного сердца, предпочитая прислушиваться к разуму и здравому смыслу, которые теперь уже не спасали.       Он запомнит эту ночь надолго. Возможно, на всю жизнь. В мельчайших подробностях. Запрет эти воспоминания в своей голове, не желая с ними расставаться. Будет возвращаться к ним снова и снова в минуты особенно сильного отчаяния. Будет вспоминать ее, такую теплую, улыбку, которой она улыбалась только ему. Он знал, уже не раз отмечал, что так она и правда улыбалась только ему. Для всех остальных существовали сотни других дежурных улыбок. Но такую она дарила только ему. И он уверен, что она еще ни раз ему присниться. Эта улыбка и озорной огонек ее зеленых глаз. Жаль только, что эти воспоминания всегда будут сопровождаться и воспоминаниями о ее слезах, которые он увидел впервые. В тот момент она казалась ему такой настоящей, такой живой. Такой беззащитной. Он долго боролся с собственным желанием просто обнять ее, спрятать от этого жестокого мира, укрыть от всех бед, которые могли случиться. Только бы она больше никогда не плакала. Только бы не гас в ее глазах тот огонек тепла, который он так любил. Боролся, но все равно проиграл. Не выдержал. Сломался. Сгреб ее своими огромными руками в свои объятия, прижимая дрожащее тело к себе, отдавая ей все свое тепло и нежность. В тот момент он был готов отдать все на свете, только бы эти объятия не заканчивались. Никогда. Но она сама отстранилась. Сама отпустила его. А ему оставалось лишь принять ее решение. И он принял. Принял, проведя пальцами по заплаканному лицу, стирая остатки слез. Такая маленькая, а хочет казаться такой взрослой. Девочка, тебя бы спрятать от этого мира. И он без промедления сделал бы это, если бы ты только захотела. Если бы ты только позволила ему это сделать. Но она молчит. И только лишь во взгляде читается немая мольба о помощи. И он не в силах отказать. Не в силах сопротивляться хотя бы сколько-нибудь, чтобы не растерять остатки собственного рассудка, которого и так практически не осталось. Но она продолжает молчать. Молчит, а ему и не нужны ее слова, чтобы просто понять все то, что ей сейчас нужно. Поэтому он просто забирает ее. Забирает и везет туда, где ей будет спокойно. Где ей будет уютно. Где она будет чувствовать себя защищенной. Только поймет он это гораздо позже. Только в тот момент, когда они переступят порог его квартиры.       Он впустит ее в свое жилье, хотя на самом деле впускает ее гораздо дальше. Впускает ее в собственное сердце. Оно больше не принадлежит ему. Теперь оно только в ее власти, и только она будет распоряжаться тем, что будет с ним дальше. Что будет дальше с ними обоими. Он уже выбросил белый флаг. Сдался без боя. Принял свое поражение. И был счастлив. Счастлив такому глупому, но оказавшемуся таким нужным, проигрышу. Заранее знал, нутром чувствовал, что после этой ночи их жизни уже не станут прежними. Сегодня либо что-то сломается окончательно, без шансов на восстановление, оставив лишь руины. Либо возникнет что-то совершенно новое. Что-то, чего в его жизни еще никогда не было. А если и было, то слишком давно, чтобы быть правдой. Чтобы иметь хотя бы какой-то шанс на существование. Вся его жизнь сегодня разделиться на «до» и «после». И если свое прошлое он принимал безоговорочно, понимая, что изменить ничего уже не в силах, что только лишь благодаря его прошлому, сейчас он находится в этом самом месте и делит этот момент с ней. То свое будущее он еще видел весьма смутно. Лишь размытые очертания и краски, черты и насыщенность которых разглядеть не мог. Не хотел. Сейчас его уже не волновало, что было до, не волновало, что будет после. У него было только настоящее, которое отчаянно вцепилось в его душу и не хотело отпускать. У него была только эта ночь, которую он ни за что на свете не променял бы ни на какую другую. И он знал, что эта ночь будет принадлежать только им. Ему. Ей. Им. Вместе. О большем он и просить не смел.       А она уже давно не плакала. Успокоилась и пришла в себя. Понемногу начинала улыбаться. Так же, как делала это с ним. Согревала его сердце своей улыбкой, растапливая не только ледяные айсберги в его глазах, но и уже порядком заледеневшее сердце. Улыбалась и даже не подозревала, что одной лишь улыбкой освещает помещение лучше любых лампочек. Он так любил ее улыбку. Словно только в ней заключался смысл его жалкого существования. И теперь он познал истинный смысл. Понял, что вся его жизнь теперь сводится только к этому моменту. Всю жизнь к нему шел. Только поймет он это все равно гораздо позже. Когда останется один на один не только с собственным разумом, но и с собственным сердцем. Но не сейчас. Пока он с трудом осознает то, что в его ванной сейчас находится она и переодевается в его рубашку. Черную. Его любимую. Раньше, когда у него оставалась Оксана, он никогда не предлагал своих рубашек. Футболки, да. Но рубашки казались ему чем-то более личным. И когда встал выбор, он без промедления вытянул именно эту. Знал, что она ей понравится. И не ошибся. Когда она появилась на кухне, вся такая домашняя, в этой самой рубашке, с волосами, собранными на затылке, но все такой же челкой, скрывающей ее глаза, с босыми ногами. Внутри что-то кольнуло. Кольнуло настолько сильно, что от неожиданности он даже впал в ступор на несколько секунд. Просто не верил своим глазам. Не верил, что она здесь. Совсем рядом. В этой чертовой рубашке, края которой совсем немного не дотягиваются до коленок, но с тем дразня лишь сильнее. И этот легкий румянец на ее щеках. Смущается. А он улыбается. Ему не хочется портить этой атмосферы какими-то разговорами. Не хочется тратить время на слова, что-то объяснять или говорить. Ему просто хочется насладиться одним этим моментом. Но в его памяти слишком живы воспоминания о ее недавних слезах. И это беспокоит его слишком сильно, чтобы просто забыть. Знает, что не сможет, и по ее глазам видит, что она тоже не забудет.       Разговор был сложным. И не потому, что он давил на больное, вытягивая из нее правду. А потому что он слышал то, чего хотел бы никогда не слышать. Ему не нужно было знать всех подробностей, чтобы понять одну простую вещь – ее мама не одобрила какие-то ее отношения. И, судя по всему, второй стороной этих отношений был мальчик. Парень. Мужчина. Этого он не знал, но ему и не нужно было. Достаточно хотя бы того, что это был не он. И то, как она отзывалась об этом человеке, как защищала его. Боже, как бы он хотел оказаться на его месте. Чтобы она также говорила о нем. Чтобы так же смотрела на него, как смотрит сейчас, утопая в недавних воспоминаниях. На мгновение ему даже показалось, что она действительно говорит о нем. Потому что он никогда не позволит себе ее обидеть. Потому что он никогда себе не простит, если такое случиться. Но нет, это просто не мог быть он. И от осознания этой простой истины внутри что-то предательски надрывается. Ему не суждено оказаться на месте того, о ком она говорит с таким трепетом и нежностью. Просто он не для нее. Слишком взрослый, слишком грубый, слишком честный. Всего слишком. А ей нужен совершенно другой. Сейчас он это понимал. И был уверен, что это место, точно так же, как и ее сердце, уже кем-то занято. Непонятно только, на что сам рассчитывал.       А дальше были ночные разговоры обо всем и ни о чем. Только сначала он застал ее с гитарой в руках. С его гитарой. В ее руках. Умело сжимала аккорды, ловко перебирая струны тонкими пальчиками. Эту мелодию он никогда не слышал. Знал все песни, которые исполняла она, но эта была для него чем-то новым. Одна строчка, которая заедает у него в голове. Переиначивает под себя и, кажется, понимает какую-то очередную важную для себя вещь, о которой подумает после. А сейчас ему хочется просто насладиться тихим звуком гитары, который несмело заполняет помещение, и ее голосом, когда она неуверенно мурлычет неизведанный мотив. Замечает его и прерывается, а он тут же ругает себя за то, что помешал. Но находиться далеко от нее было слишком тяжело. Тяжелее, чем он себе это представлял. Особенно, когда она так близко. Стоит только руку протянуть и появится возможность почувствовать бархат ее кожи под огрубевшими подушечками пальцев. Задает ему кучу разных вопросов. О семье, о бывшей жене, о дочери, о родителях, о школе, о родном городе. Все, что взбредет в ее голову, все оказывается озвученным. А он честно отвечает. В мыслях даже не допускал соврать ей. Сегодня хотелось быть предельно честным. С ней. Честным с самим собой. И он был. Говорил, как есть, рассуждал, объяснял, а она слушала. Слушала с неподдельным интересом в глазах, иногда вступая в споры. Но каждый раз им все равно удавалось найти компромисс и согласиться с мнение друг друга. А если не согласиться, то хотя бы попробовать понять и принять его. И именно этой ночью он понял, что таких, как она, просто больше не существует. Не бывает таких просто. Она сама словно ненастоящая, нереальная. Понимает его так, как никогда и никогда в жизни не понимал. И их непомерно большая разница в возрасте уже не кажется такой ощутимой. Словно ее и не было вовсе. Он учил ее быть взрослой, а она учила его не взрослеть. Оба были готовы отдать друг другу больше, чем могли получить взамен. Но получали все равно слишком много. Даже не верилось, что это действительно происходит.       А потом он отправляет ее спать. Надеется, что она отдохнет хотя бы немного, хотя по глазам видит, что этой ночью она не уснет. Точно так же, как и не уснет он сам. Забирает с собой гитару и оставляет его одного. Несколько минут бесцельного разглядывания потолка и осознание того, что ему срочно нужно покурить. Давно ведь бросил и ругал себя каждый раз, когда тяга к сигаретам просыпалась в нем с новой силой. Раньше сопротивлялся, а сейчас даже сил на эту борьбу нет. Поднимается с дивана и сразу отправляется на балкон. Достает давно забытую кем-то из друзей пачку сигарет, которая лежала там же, где и пепельница. Закуривает. И первая же затяжка кружит голову. Слишком давно не курил. Ядовитый дым отравляет уже давно отвыкшие легкие и из груди рвется еле ощутимый кашель, который прекращается так же быстро, как и начался. Знает, что потом возненавидит себя за то, что сломался и снова поддался этому искушению. Но сегодня было слишком много соблазнов, чтобы продолжать сопротивляться. Лучше так, чем что-то похуже, о чем потом придется сожалеть. А за первой сигаретой сразу появляется вторая. В голове слишком много мыслей, с которыми справиться становится все труднее. Раньше хотя бы сигареты спасали. А теперь и они не помогают. Кажется, делают только хуже. Выдыхает остатки сизого дыма и возвращается в комнату. Ему бы попробовать уснуть. Но знает, что не получится. Хотя бы потому, что в соседней комнате есть она. И точно так же не спит.       И утро наступает слишком быстро, забирая не только эту ночь, но и остатки воспоминаний, которые он так отчаянно пытался сохранить. За дверью уже давно были слышны тихие шаги. Прокралась мимо комнаты на кухню. А ему совершенно не хочется подниматься. Потому что это бы означало только одно – начало нового дня и окончание этой необыкновенной ночи. С кухни потянуло вкусными запахами, и он сдается. Ему хочется взглянуть на нее. Такую солнечную. Утреннюю. Все в той же рубашке. За плитой. Замирая на пороге кухне, он ловит себя на мысли, что именно такой хотел бы видеть свою будущую жизнь. Она в его рубашке на этой самой кухне. А он просто подходит к ней со спины, обнимает, с силой прижимая ее к себе и оставляя легкий поцелуй на шее, и вдыхает уже такой родной аромат ее волос. Только вот уже в следующий момент приходит осознание, что этому никогда не суждено сбыться. Ни в этой жизни. Ни в следующей. Ни в любой другой. И он принимает, возможно, самое глупое решение в своей жизни. Но сейчас оно кажется ему единственно верным. Потому что, если он продолжит жить так же, как делает это сейчас, рано или поздно у него точно сорвет крышу. Так пусть лучше он будет жалеть о том, что не попробовал, чем о том, что своими чувствами сломал ее жизнь. Он не мог себе этого позволить. Не мог себе позволить обидеть ее. Поэтому, если из них двоих кому-то и суждено страдать, так пусть лучше это будет он. Он взрослый, он справится. Не такое ведь переживал за свои уже почти сорок лет. Но только не она. Ее ждет впереди большое будущее. Будущее, в котором ему не было места.       А уже через несколько часов он встретиться с Оксаной. И она будет рада этой встречи. Подарит ему невесомый поцелуй. Скажет, что соскучилась. А он будет уверен, что поступает правильно. Что спасает их обоих от неминуемых ошибок, которых в жизни его любимой зеленоглазой блондинки, возможно, будет еще много. Но он не хотел, чтобы и его она считала своей ошибкой. Пусть лучше так.

И сегодня они, впервые за долгое время, поедут домой разными путями.