Точка Б.

      Он заранее ненавидел этот день.       Ему никогда не нравился этот нескончаемый поток телефонных звонков с поздравлениями. Не нравилось, что люди лишь единожды за весь год говорят ему какие-то приятные слова с поздравлениями, желая счастья, здоровья, успехов как в личной жизни, так и в карьере и весь прочий бред, которым обычно сопровождается день рождения. Ему просто не нравился сам факт, что только в этот день люди почему-то начинают говорить о том, о чем молчат весь год. И дело тут не в том, что он был конченым и обнаглевшим человеком, который мечтал о большем количестве внимания к своей персоне, нет. Вся проблема была в том, что ему просто было неприятно, что люди не могут быть честными и открытыми каждый день. Они всегда прятались за кучей неотложных дел и находили миллион причин, чтобы не звонить, не встречаться, не писать друг другу. Но именно в день рождения все внезапно становились самыми теплыми и дружелюбными людьми на всей планете. Он и без этого знал, что мир полон лжи и лицемерия, но в этот день ему было просто невыносимо наблюдать за тем, как люди, не вспоминавшие о нем весь год, начинают звонить и желать всего самого лучшего. Вполне хватило бы пальцев на обеих руках, чтобы пересчитать тех, от кого он действительно бы ждал каких-то приятных слов. И это лишь потому, что он знал, что для них он действительно важен. И не нужно особого повода, чтобы просто позвонить и сказать о чем-то важном. Потому что об этом говорилось и раньше. Потому что он просто это чувствовал. А остальное было лишь ненужной мишурой, скрывающей правду. Правду, которую он знал уже слишком долго.       Поэтому он не афишировал дату своего рождения на съемочной площадке. Поэтому ему было так странно выезжать сегодня на съемки. Он все равно знал, что ему не избежать этих приторных слов и дружеских объятий. Поэтому с каждым шагом, который приближал его к площадке, ему становилось не по себе. И он нервно выдохнул лишь в тот момент, когда оказался возле школы, где должен был провести сегодня почти весь день и увидел на крыльце ее с сигаретой, которую так умело сжимали ее тонкие пальцы. Эта ее привычка в буквальном смысле его бесила. Ему всегда приходилось бороться с безумным желанием вырвать эту никотиновую палочку из ее рта, а после надавать по губам за то, что она вообще к ним притронулась. Но ее поведение затмило все, что с остервенением билось в его голове, грозясь раздробить черепную коробку. Ни единого слова поздравления. Ни единого лишнего взгляда в его сторону, которыми она иногда так любила грешить. Он ведь все видел. Видел, но молчал. Потому что сам был такой же. Наверно, это странно, но он действительно видел в этой девочке что-то особенное, но никак не мог понять, что именно. И когда она довольно резко с ним поздоровалась, когда даже не улыбнулась ему, как делала это на протяжении вот уже двух месяцев, он судорожно начал искать причины ее поведения. Была ли она зла или обижена на него за что-то он не знал. Но что-то в глубине души рухнуло вниз, когда он понял, что она и бровью не повела, развернувшись и удаляясь прочь. Словно это был самый обычный день самой обычной съемки и ничего примечательного. В груди неприятно кольнуло. А он ведь думала, что не забудет. Видимо, ошибался.       Весь день был каким-то скомканным. Все были немногословны, а когда шло бурное обсуждение какого-то вопроса, стоило ему появиться на горизонте, все внезапно замолкали. Словно обсуждали его. Или осуждали? Он не понимал происходящего, но это даже как-то радовало. Впервые за долгое время он ощутил отсутствие какой-либо фальши вокруг. Все было так, как должно было быть. Как он представлял себе уже множество раз. Никто не кидался ему на шею, не спешил закидывать поздравлениями, не изъявлял желания пожать руку и дружески похлопать по плечу. Этот день был таким же, как и многие другие до и после. Все шло своим чередом, но что-то все равно напрягало. Он даже сам не мог понять, что именно. Еще и эти изменения в графике съемок. За время работы над этим сериалом он понял, что Арланов не тот человек, который будет резко менять свои планы, перекидывая и меняя местами сцены. Он всегда придерживался четкого плана и это всегда нравилось ему в мужчине. Сухой профессионализм, без примеси каких-то глупых оправданий. И тут внезапно один из самых стабильных людей на площадке заявляет, что он решил изменить ход съемок. Сказать, что это показалось ему странным, это ничего не сказать. Но списав все на очередные режиссерские бредни, которые ему было не понять, он был вынужден согласиться. Как будто у него был выбор. Единственное, что несколько омрачало ситуацию – смена партнерши. Конечно, ему было все равно с кем работать и какие сцены снимать сначала, а какие оставлять на потом. Это всего лишь работа, так что какая разница в каком режиме она будет протекать. Но все же внутри что-то надменно усмехнулось, когда он осознал, что без нее ему будет скучно. Он успел привыкнуть к этому озорному огоньку в ее глазах, успел привыкнуть к небывалой зелени, которая окутывала радужку, успел привыкнуть к ее почти постоянному, но такому ненавязчивому присутствию рядом. Поэтому было как-то грустно, что в этот день они почти не будут работать вместе. Оглядываясь назад и вспоминая, как он сомневался в ее способностях, сейчас он мысленно ругал себя за это. Девочка быстро училась, приобретала необходимые навыки, смелела на глазах и постепенно превращалась в настоящую актрису. Как-то он даже отметил про себя, что с ее способностями она может разбить не одно мужское сердце, просто немного поиграв, почувствовав себя актрисой. Усмехнулся и порадовался, что ему никогда не придется войти в число тех, кого постигнет эта участь. Он знал все наперед, хотя сама она еще ни о чем не подозревала. И ему нравилось быть непосредственным участником этого процесса становления ее актерских талантов. Ему нравилось, что она часто [почти всегда] прислушивалась к его мнению, хотя была довольно упрямой. Ему нравилось, что она иногда просила у него совета, хотя ненавидела просить о помощи. Ему нравилось, что она так доверяет ему, хотя, кажется, редко кого-то подпускала к себе слишком близко. Порой ему казалось, что он успел узнать ее достаточно хорошо, чтобы делать какие-то выводы, но эта девочка никогда не переставала удивлять. Она выглядела как открытая книга, но всегда оставалась загадочной и непредсказуемой, а он не любил сюрпризы. Но даже это ему в ней нравилось.       Но выбора действительно не было. Поэтому он лишь послушно плелся вперед, удаляясь со съемочной площадки, где оставались все девочки из группы, обсуждая планы на сегодняшний вечер. И их похождения действительно обещали быть насыщенными. Но его это не касалось. И волновать не должно было. А оказавшись далеко за пределами школьной территории, он внезапно опять почувствовал этот приступ никотиновой зависимости. Почему-то в последнее время ему все чаще хотелось закурить. Хотя он прекрасно знал, что это вредно для организма, учитывая его довольно спортивное настоящее. Получить отдышку из-за собственной слабости он не хотел, поэтому приходилось терпеть. Терпеть даже тогда, когда это казалось нестерпимо сложным. Да и черт бы с ним. Нарушать данное себе слово он был не намерен, поэтому лишь сильнее сжимал телефон, который постоянно разрывался от звонков. И это настолько раздражало, что в один момент он даже хотел выключить его, хотя понимал, что все это глупости.       Когда, наконец, Арланов произнес долгожданное «Стоп. Снято!» внутри что-то ухнуло, будто от облегчения. В голове отчетливо застучали мысли о том, что совсем скоро вернется домой и устало рухнет на кровать. Кажется, с самого утра он только об этом и мечтал. Об этом и еще об одной маленькой детали, в которой даже мысленно не хотел себе признаваться. Потому что знал, что, если признается, пути назад не будет. А ему не нравилось не иметь путей к отступлению, пусть он и никогда бы ими не воспользовался. Но куда безопаснее иметь возможность сделать шаг назад, чем смотреть вниз, видя перед собой лишь бездну неизвестности. А когда они вернулись на площадку, он был удивлен, увидев там Стефанцова. Вот уж кто-кто, а этот мужчина редко задерживался дольше положенного. И не от того, что он не любил свою работу, а лишь от того, что ему было куда спешить. Потому что Саша знал, что его ждут дома. В отличии от него. Его никто не ждал уже давно и, кажется, он даже забыл каково это – когда тебя ждут. Но сейчас это его не заботило. Он просто привык к такому ритму и к такой жизни. Больше его интересовало то, почему же его друг [а ему хотелось считать его таковым] задержался. Перекинувшись парой фраз, мужчина растворился, а уже через несколько минут вернулся и говорил так, словно за ним стая бешеных собак гналась. Ему сначала даже не хотелось вслушиваться. Но осознав, что дело вроде бы важное, он перестал сопротивляться. Хотя вопрос было намного больше, чем он получал ответов. Его тянули в сторону спортивного зала, а в голове стучало лишь одному – если Сергей хотел о чем-то поговорить, то почему не сделал этого раньше, пока они были на съемках. Зачем было тянуть? Или он снова решил поменять планы относительно завтрашнего дня? В голове ютилось миллион вопросов, но не было ни одного ответа. И он искренне надеялся, что получит эти ответы уже через мгновение. Но, толкнув дверь перед собой, ничего кроме темноты спортивного зала он не видел. Издевается – подумал он и шумно выдохнул. А в следующее мгновение пожалел обо всех мыслях, что сегодня с такой неистовой скоростью проносились в его голове.       Он изумленно смотрел вперед, скользя взглядом по присутствующим. Ничего не понимал. Просто отказывался понимать. Разум и рассудок орали, чтобы он не радовался слишком сильно, потому что еще утром, всего каких-то двенадцать часов назад, он ненавидел этот день. А теперь был готов ликовать, словно маленький ребенок от того, что получил заветный подарок. Атмосфера была располагающая к тому, чтобы поддаться этому чувству. Он находит ее взглядом, хотя для этого не потребовалось и пяти секунд. Смотрит на нее и… сам не понимает, что же чувствует в этот момент. Смотрит внимательно, не отрывая пристального взгляда, полного изумления. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, пока он смотрел на нее. Губы не исказились в легкой улыбке, а глаза не наполнились нежностью. Он осмысливал все, что происходило вокруг и сам себе не верил. А девчонки пели, наполняя весь зал своими приятными голосами и музыкой, которая проникала в каждый уголок помещения. Все в каких-то дурацких бантиках, косичках. И она. С гитарой и заячьими ушами на голове. Такая смешная. Сосредоточенная. Пела, смотрела ему в глаза, постоянно пряча взгляд за челкой, словно смущалась чего-то. И в какой-то момент ему показалось, что она пела только для него. Словно пространство вокруг опустело, в зале не осталось ни единой души. Только он и она, все еще скрывающая зелень собственных глаз. Усмехнулся сам не понимая откуда взявшейся щенячьей любви. Глупость какая-то. Но он и бровью не повел. Лишь продолжал смотреть завороженно на девушку, которая так боялась открытого зрительного контакта. Звук музыки стих, зал заполнился аплодисментами и поздравления посыпались со всех сторон. А он… А что он? Он просто был счастлив. Впервые за долгое время он осознал, что день рождения не такой уж и грустный праздник, если тебя окружают заботливые люди. Из этого состояния его вывел лишь голос девушки, которая по привычке обращалась к нему по фамилии. Девушки, которая и была виновником всего происходящего. От чего-то он сразу это понял, а слова ее подруги лишь подтвердили его собственные догадки. Улыбается. Наконец-то улыбается так, как не улыбался уже давно. Что-то в этот день изменилось в нем. Он поймет это позже, когда останется один на один с собственными мыслями, когда вокруг не будет так много народу, жаждущего его внимания. Но все после. Сейчас он просто позволил нахлынувшим волнам озорства накрыть его с головой.       А потом в помещении погас свет. Он не знал сколько прошло времени с того момента, как он вошел в зал. Как увидел девушек, держащих в руках инструменты. Он даже не сразу понял, что с момента его появления, она не приблизилась к нему и на метр. Такая близкая, но одновременно такая далекая. Темнота, сгустившаяся в помещении, мешала ему разглядеть происходящее. Она в принципе ему мешала. Ровно до того момента, пока из какого-то угла в центр зала не ударил яркий луч. Пока в свете прожектора не оказалась она. Одна. Снова с гитарой наперевес. И она говорила. Говорила так, словно это ее единственный шанс донести все свои чувства до общественности. Донести свои чувства до него. И он невольно вздрогнул. Рядом с ним она ничего не боится. Сама призналась. Глупая. Он смотрел, не отрывая от ее лица пытливого взгляда. Смотрел и пытался понять, что же на самом деле происходило в ее душе. Пытался, но ничего не получалось. Что-то ему все время мешало. Обстановка, люди вокруг, отсутствие какого-либо света, челка на ее глазах, которой она так умело пользовалась. Он бы все отдал за то, чтобы сейчас стоять не в нескольких метрах от нее, а рядом. Близко настолько, что это непростительно. И ему плевать. Сейчас он ясно понял, что ему на все плевать. Лишь бы она продолжала петь. Петь, вкладывая в это душу. Вкладывая всю себя. Отдавая себя полностью. Без остатка. Отдавая только ему. Идиот – подумает он, но не отведет взгляда. Он не мальчик. Давно уже не мальчик чтобы играть в эти игры, правил которых она еще не знала. И он ни за что не станет впутывать ее в этот безжалостный и беспощадный мир, полный грязи и осуждения. Не сейчас.       И все же губы растягиваются в счастливой улыбке. В тот же момент включается свет, а она спешит спрятаться в подсобке, оставляя гитару. Он не хочет подходить к ней. Не хочет разговаривать с ней. Он знает, что ей нужно время. Время для того, чтобы все осознать. Осмыслить. Он ведь все видел. Давно видел. Хочется сказать, что заметил это с первых дней, но тогда это было бы неправдой. Он и сейчас не до конца уверен в том, что все происходящее не сон, а самая настоящая реальность. Усмехается самому себе, отмечая, что праздник действительно удался. Усмехается, понимая, что это один из самых лучших его дней рождений за всю его, уже такую долгую, жизнь. А потом он находит глазами ее в толпе. Удивляется, как сумел пропустить ее возвращение, но не придает этому большого значения. Ему уже все равно. Отгоняя прочь все ненужные мысли, которые сейчас только раздражали, он делает осторожные шаги в ее сторону, хотя она стояла к нему спиной. И ему даже не нужно видеть ее лица, чтобы понять – она знает. Знает, что это он. Идиот – снова подумает он, когда, наконец, обнимет ее за плечи. Когда оставит на макушке обжигающий губы поцелуй. Когда назовет ее зайцем, ударив по поролоновым ушам яркого цвета. А она обнимет в ответ, все так же скрывая хитрый взгляд. Снова эта непредсказуемость, которая доводит его до сумасшествия. Он не знает, чего ожидать от нее завтра. Не знает, чего ожидать от нее через месяц-другой. Не знает, но в тайне надеется, что однажды она подпустит его к своим секретам. Пусть не сейчас, пусть не сразу. Но обязательно подпустит. Он верил в это так, как никогда и ни во что не верил. Ему просто хотелось верить. Хотелось ощущать это чувство каждой клеточкой своего тела, каждой частицей собственной, пусть и запятнанной, души. А пока он будет ждать. Пусть он еще не понимал, чего именно ему предстоит ждать. Пусть не знал, что для него это ожидание обернется настоящей пыткой и полной катастрофой. Неизвестность пугала. Но отступать он не собирался. Грустная усмешка коснулась его губ, и неожиданно все встало на свои места.       Идиот – в очередной раз подумает он и будет прав.

Потому что только идиоты готовы отрицать очевидное.