Артур и возвращение падших

Вторая капля срывается с потолка. И дождь на поверхности тут не при чём – тут это все знают, благо, они здесь каждый что-то да смыслит в воде и защиты от неё. Капля достигает расположенного под ней озера и с звенящим влажным звуком вспарывает его поверхность, подняв столб воды. Заявить, что во всём виноват дождь… Какой абсурд. С характерным для себя непроницаемым выражением лица Берм подносит руку к лицу с приподнятым забралом и чешет подбородок. Взгляд его бесцельно направлен в сторону расходящихся кругов по воде. Не осуждать хозяина, когда его приказы граничат с идиотизмом, сложно. Но Берм – хороший солдат, поэтому старается изо всех сил. Да, Рэксам – конченый ублюдок, но как правитель, он… «…вполне сносен», - намерено смягчив выражения, говорит себе Берм. И всё же… Боже, земляной свод стал протекать! Восемь лет без ремонта – конечно он будет течь! Методично исследуя языком свои зубы на предмет застрявшей там пищи, Берм прикрывает глава и складывает руки на груди. «Нас затопит к чертовой матери!» Вообще когда живёшь под озером, учишься не бояться огромного количества воды, но это не значит, что её следует недооценивать. Скорее даже наоборот: нужно быть ещё осторожнее. Берм был тогда ещё маленьким, но он хорошо помнит, как случился обвал потолка в одном месте, и город начало заливать. Вода увеличивала возникшую дыру, и Берм, практически несмышлёныш, уже тогда понял суть происходящего. Озеро над ними – зверь, пролом – его жадный рот, который открывается всё больше, чтобы выпустить дальше свой язык – воду – слизывающий всё на своём пути. Мародёры всегда живут там, где хуже и опаснее всего. У них самый нелепый государственный строй, от которого у нормального человека встают волосы на висках («Кто сильнее, тот и вождь? Господи, да в каком мире вы живёте?!»). Их кожа бледно-серая, потому что большую часть времени они проводят под землёй, в мире, освещаемом мертвенно-голубоватым светом. Мародёры с детства учатся драться и придавать очень небольшое значение такому понятию, как жизнь. И вода была всегда их главным врагом. И чтобы быть всегда готовым к битве с ним, они держали его при себе, смиренно склоняли голову, а на самом деле выжидали момента. С потолка падает ещё одна капля, и Берм вспоминает, как рабочие отчаянно пытались заделать расширяющийся пролом. Чудом успели. И как его король-отец, после того, как проблема была устранена, угрожающе тихим басом выговаривал главному инженеру всё, что он о нём и его работе думает. Бедняга от страха едва ли не потерял сознание, хоть был много крупнее и мускулистее отца. С тех пор Берм ни разу не видел, чтобы с потолка упала хоть одна капля. Решив напомнить об изменившихся временах, ещё одна капля воды со звонким влажным звуком падает с земляного свода, плюхаясь в уже начинающую успокаиваться гладь воды. Берм, словно загипнотизированный, смотрит на ещё одну партию кругов. С каждым годом правления Рэксама экономика падала в бездну всё глубже: больше никаких торговцев, рабочих – только воины. А их культура… О мёртвом, знаете ли, либо ничего, либо хорошо. Вот взять хоть исковерканное имя его народа. Марадеры, ударение на второй слог, а не мародёры. И ведь прижилось названьице! Появилось целое поколение, которое других времен и не знает и даже не догадывается о них. Деградация. «Мой народ вырождается», - думает Берм, остановившимся взглядом уставившись на место в потолке, откуда только что сорвалась капля. Сегодня второй понедельник месяца – должна придти Крио за своей ежемесячной порцией крови маровни. Сестра – единственный человек, который не винил его в происходящем. Никто и никогда не говорил ему этого в лицо – ох уж эта неприкосновенность сына бывшего хозяина, - но Берм знает, что его недолюбливают. Закрыв забрало, Берм отворачивается от озера и идёт в сторону казарм. Отряды из захваченной деревни прибыли, но сталкиваться с Мразлом он бы не хотел. В последний раз этот маровний сын практически вывел его из себя. Ещё бы хоть одна гадкая фраза, произнесённая его дрянным языком, и Берм бы не выдержал и раскрыл себя. Но он – хороший солдат и всегда верен своему хозяину. До последнего вздоха. - Берм. Он заносит было ногу для следующего шага, однако меланхолично замирает и медленно ставит ногу обратно. Неторопливо он поворачивается на голос. - Вечер добрый, Гнот, - Берм в знак приветствия кивает как обычно едва заметному и тихому прислужнику Рэксама. Его всегда удивляло, что, в сущности, такой неплохой парень как Гнот делает на службе у одного из самых кровожаднейших существ на свете. Впрочем, у насекомых свои причуды, а Гнот ко всему ещё и муравей, а каждый знает, что все они немножко не в себе. - Фактически уже ночь, - сухо поправляет он его. – Но спасибо, - Гнот наклоняет голову и в течение нескольких долгих пятнадцати секунд просто смотрит на Берма. Признаться, от этой его манеры разговора дрожь пробегала по телу. - Тебя просит к себе хозяин, - своим обычным бесцветным голосом говорит он, прервав наконец молчание. Берм медленно кивает, и удовлетворённый его молчаливым ответом Гнот поворачивается к нему спиной. - За Криком только зайдём, - голос Гнота, как и всегда при упоминании ненавистного им богомола, становится несколько сварливым и грубым. Берм кивает вновь, хотя горбун на него больше не смотрит. Он собственно не спрашивал у него совета или разрешения, а ставил перед фактом, так что смотреть на его реакцию Гноту причин не было. Опустив взгляд к земле, Берм бредёт за ним и вспоминает лицо отца. Важно вспомнить каждую деталь, каждый седой волос, едва заметный в белой копне на голове и в бороде, каждую морщинку. Да, из Гнота бы тоже вышел хороший солдат, не будь он калекой. Он наверняка тоже будет верен своему истинному хозяину до самого конца. «Это очень жаль, - меланхолично думает Берм, насвистывая мотив марадерной народной песни про несчастную девушку, потерявшего своего любимого. – Этот муравей действительно очень хороший парень, мне будет неприятно его убивать». Но Гнот поймёт. Два верных человека хорошо понимают друг друга – пусть в данном случае один из них не человек. Берм – хороший солдат и всегда будет верен своему хозяину. Протяжно, но неслышно вздохнув, Барахлюш примащивается поудобнее. «Это похоже надолго». Мародёры вокруг него стоят по стойке смирно, но они уже тоже смекнули, что к чему. - А потом я сказала ей, что ведь это же невозможно! Они что, еду целиком глотают? Нет, это же глупо. Чтобы еда усваивалась хорошо, её пережёвывать надо, это все знают! Вот в сумку можно положить целый кусок, с этим никаких проблем нет, но сумка ведь еду не ест, в неё её только складывают, - не затыкаясь ни на секунду, частит девушка, и Бюшу кажется, что вместо языка у неё пропеллер, и её сейчас унесёт куда-то далеко. – А между прочим, вот зря считают, что наплечные сумки – лучший способ для переноса еды. Мы хоть людские крошки подбираем, да с них крошки тоже сыпятся. И вычищай её потом, чтобы следующая партия не испортилась. А если плохо вычистишь?.. Собирательница тараторит часто-часто, неритмично хлопая своими огромными глазёнками – голубенькими и тупенькими, точно у новорождённого моль-моля. Барахлюш подозревает, что у большинства жителей Первого континента её моль-молье щебетание вызвали бы приступы умиления, но лично ему всегда становилось скучно и даже немного противно, когда он видел нечто подобное. Он попросту не верил, что такая невинность и милота могут быть настоящими и ни разу не надуманными. Собственно поэтому при знакомстве с Минарой Барахлюш ничего кроме раздражения не испытал. Тем более, когда стало понятно, что это из-за неё Мракос не пришёл на начало гуляния в честь свадьбы Артура. Вообще такое отношение ко всему милому было у него с детства. «Это всё Селения…» Ох, да. Эти её ангельские улыбочки! Ещё до своего похода по семи континентам сестра всегда задирала его, хотя он был тогда совсем крохой. Неприязнь, злоба и ещё что-то ядовитое сквозили в каждой её насмешливой улыбке, в каждом жесте. И всё равно она была и есть эталон красоты для Барахлюша. Хотя нет, эталоном была мама… Но Бюш очень смутно помнит черты её лица, не говоря уже обо всем остальном. Мама, мамочка… Она так хотела подружить их с сестрой – теперь Барахлюш это понимает. «Селения, научи его…», «Селения, поиграй с ним…», «Милая, он же твой брат, а братья и сестры…». Милая, милая мама. Зная Селению так, как знает он, Барахлюш может смело заявить, что все её попытки только ухудшали положение. Все-таки Селения такая Селения… - Вот, - важно тянет собирательница, делая короткую секундную передышку, чтобы отдышаться. – Так о чём это я? Ах да, вы спросили… - Да, я немного спешу, и мне хотелось бы особенно услышать о самом последнем вашем выходе на работу, то есть вчера вечером, - перебив ее, неторопливо говорит Барахлюш, осознавая теперь, что задавая такой абстрактный вопрос как «как проходят рабочие дни», он довольно сильно сглупил. - Я как раз к этому подходила! Ну так вот, я и говорю, мол, как же так получается, что люди огромные такие, а жуков они не ловят, чтобы есть. А ведь их так много! «Но ведь она сама виновата, что хотела рано повзрослеть». У Бюша была одна очень досаждавшая ему черта: он жить не мог, чтобы не сыпать себе соль на раны. Плохие отношения с сестрой давно перестали его беспокоить, тем более, что сейчас они были очень даже неплохими, а уж чего стоит только его признание самому себе, что он любит Селению, когда та сражалась с Мразелом. «Дорожит ею!» - поспешно поправляет себя Бюш. Само слово «любовь» сейчас сидело у него в печёнках. Как бы там ни было, расстраиваться он перестал уже очень давно из-за постоянных с ней перепалок, вот только… - И вот лезем мы значит на стол их кухонный, - поняв, что она покончила – по крайней мере, на время – с пустыми рассуждениями, Бюш начинает слушать её. - Я с крюками плохо обращаюсь. Один раз даже поцарапалась! Поэтому мне наша Санси помогала. Она у нас, конечно, хоть и не от мира сего, зато карабкаться умеет. Не ожидавший такого поворота разговора (хотя скорее монолога) Барахлюш. Она говорила о Клепи так, будто её здесь не было. Бюш аккуратно переводит взгляд на Санцклепию, даже не вошедшую в шатер собирательницы и одиноким силуэтом стоящую в проходе. Охотница, всё это время всматривавшаяся в его равнодушно отстранённый профиль, встретившись с ним взглядом, вспыхивает, с нарочитым пренебрежением отводит глаза и смущённо фыркает. «Чего это она на меня уставилась? – в каком-то зудящем, точно кожа от долгого трения с завалившимся за шиворот песком, раздражении думает Барахлюш. – Не насмотрелась ещё?» Но происходящее было ему не по душе. У неё со всеми отношения такие, как с этой болтушкой, или это локальная проблема?.. - На самом деле, с крюками было бы меньше проблем, если бы трос не крепился на поясе, - каким-то странным жалобным тоном продолжает в это время собирательница. А то он мне грудь натирает. Она у меня такая большая, не знаю, куда её девать! Барахлюш, чувствуя, что его брови невольно ползут вверх, поворачивается обратно к говорящей. На губах её играет заигрывающая улыбка, от которой Барахлюша автоматически тянет проблеваться. Это, конечно, жалкая пародия на его старшую сестру и её попытки манипулировать людьми с помощью мимики, но не узнать её характерные черты он не может. Девушка подаётся вперёд, заставив ткань рубашки в области груди – действительно, довольно внушительной – натянуться, и склоняет голову набок. Бюш чувствует, что его начинает мутить, при чём совершенно буквально. - А правда, что вы и Санси помолвлены? – приторным тоном, от которого Барахлюш чувствует хруст сахара на зубах, спрашивает девушка, продолжая тошнотворно – по мнению Барахлюша, само собой – улыбаться. – Я слышала, между прочим, как ещё вчера или позавчера она называла вас зазнавшимся гамулем. Не слишком-то уважительно по отношению к будущему мужу, не так ли? Тонкий слух трёх мародёров улавливает короткое, но ёмкое по смыслу и окраске словечко. Его процедила Клепи – едва слышно, почти не раскрывая рта, но очень зло, явно характеризуя им собирательницу. Как бы мародёры не относились к Санцклепии, сейчас они с ней полностью согласны. Имея только два самых обычных для минипута уха, Бюш, тем не менее, хочет произнести нечто подобное. Просто вся эта ситуация кажется ему отвратительной. Но нужно держать себя в руках: он ведь пока так ничего толком от неё не узнал. - Вот как? – вспоминая равнодушно-насмешливо-высокомерный тон сестры, говорит Барахлюш, пытаясь тем не менее не выказать и малейшего признака неприязни. – А я слышал, что моя семейная жизнь касается только меня и моей невесты, - и прежде, чем собирательница сумеет сориентироваться, возвращает её в прежнее русло беседы. – Скажите, сколько во вчерашней группе было человек? Не слишком довольная его спокойствием, разочарованная девушка возвращает телу старо положение, и её грудь перестаёт так уморительно выпирать наружу. Со вздохом она скучающе произносит: - Ну, шестеро. Вообще нас обычно трое или четверо, но вчера был первый выход нашей драгоценной Санси, поэтому к ней выставили ещё двоих воинов, - она как-то недобро фыркает, напрочь теряя образ той невинной болтушки, которой выставляла себя пять минут назад. – Она ведь у нас буйная. Нельзя предсказать, что она выкинет. Да и потом… Барахлюш мечтает поскорее окончить этот разговор. Одно дело, когда его лично не устраивает девушка, навязанная ему в жёны, но говорить о человеке гадости, когда он стоит в нескольких шагах и всё слышит… Бюш и раньше слышал, что собирательницы все сплошь стервы с повышенным уровнем чувства собственной значимости, но всё как-то считал, что это лишь стереотипы. К тому же, он невольно начинает жалеть Клепи, и ему это не нравится. - Шесть человек – немало, - перебивает её Барахлюш, всё быстрее теряя терпение. – Вы, верно, разделились? - Ага, пришлось, - насмешливо говорит собирательница. – Эта со своими няньками к шкафам, а мы с девчонками на столе остались, - она снова пренебрежительно фыркает. «Эта»?! Бюшу стоит большого труда, чтобы не одёрнуть собеседницу. «Это ваша будущая правительница как-никак!» Прежним беспристрастным тоном он вновь спрашивает: - И когда вы закончили работать? - Да где-то в одиннадцать, смена у нас такая, - заявляет собирательница как-то хамовато. Не выдержав, она всё-таки удостаивает стоящую в проходе Санцклепию взглядом. – Что касается нашей драгоценной, то я за неё отвечать не могу. Я бы вообще на её месте… Слюна во рту Барахлюша становится тошнотворно пресной, на секунду от ярости взгляд его теряет фокусировку. Он никогда не был рыцарем на белом коне и, что самое важное, никогда и не хотел им становиться, но речь тут была уже отнюдь не о чести Клепи, которую он и сам невзлюбил. «Она же из правящей семьи, почему над ней смеются?» Как же это выводит из себя! Никто не воспринимает всерьёз, никто не приласкает, не поддержит. А между тем старшую сестру, из-за которой их мать вынуждена была потратить всю свою драгоценную жизнь на стареющего короля и бесполезного сына, превозносят до небес, жалеют и оберегают. И она ещё смеет быть чем-то недовольной и высказывать ему претензии. Зазнавшаяся девчонка, всегда получавшая только самое лучшее: трон, безграничную любовь отца и самого верного и доброго мужа, какого только можно было представить – его друга, между прочим, - преданность и уважение подданных… «Да, Бюшик у нас как всегда слабое звено». «Бюш, повзрослей уже!» «Барахлюш, бери пример с сестры!» И это её ехидное: «Ох, Барахлюшик, милый, ну что с тобой всегда…» - … не так? Тон собирательницы окончательно стал тоном заскорузлой сплетницы, но Бюш почти слышит в нём голос пятилетней сестры, возвышающейся над ним в насмешливо-снисходительной позе, уперев руки в бока. «Утри слёзы, Бюш. Это же просто царапина». Старшие часто обижают младших. Обычно не со злости, просто от скуки или от мания величия, по глупости. «Ну и нюня же ты!» Беда не в том, что она говорила, а как она это делала. Но Селения так напоминала на маму. И он со свойственной ребёнку лёгкостью прощал ей всё: каждую колкость и каждый подзатыльник – пока она… - Конечно, мать ведь у неё вождь. - Да заткнись ты! – взрывается Барахлюш, громко с размаху ударив по деревянной толстой доске, заменяющей стол, между собой и собеседницей. Собирательница сильно вздрагивает и испуганно замолкает, проглотив окончание последнего слова. Мерно пульсирующая ушибленная сильным ударом ладонь приносит чувство какого-то животного удовлетворения и отрезвляет мозг. Злость уходит пульсирующими волнами при каждом биении кровяного русла в ладони, и Бюш, успокаиваясь, выдыхает. Он медленно поднимает руку к лицу и смотрит на покрасневшую пятерню пьяным и мутным от удовольствия взглядом. Он никогда до этого не выкидывал злость на окружающих людей и предметы. До этого ему и в голову не могло придти, что это может быть так… приятно? Вспомнив, где находится, Барахлюш накрывает пылающую руку другой ладонью, кажущейся для ушибленной пятерни ледяной. Он фокусирует взгляд на собирательнице и, зафиксировав её испуганное выражение лица, понимает, что следует немного прояснить ситуацию. - Простите, вы мне очень живо напомнили один из самых болезненных периодов в моей жизни, - очень мягко произносит Барахлюш, расплываясь в безмятежной улыбке. – Поэтому, прошу, давайте впредь по теме, - он потирает ладони и возвращает своему телу расслабленное положение. – Значит, вы утверждаете, что ещё до полуночи покинули человеческий дом? - Д-да… - отвечает присмиревшая собирательница. В её голосе слышится неуверенность и даже вопросительные нотки, но Бюш понимает, что природа этого кроется не в ответе. - И на полки и шкафы у стен вы не забирались? - Говорю же, нет! – словно оправдываясь или защищаясь, восклицает девушка. – Мы с девчонками остались на столе, собрали немного печенья, сухарей и ушли, клянусь! «Подумать только, как сильно меняется человек, стоит только на него наорать». Видимо, до этого её потоки словоблудия никто и никогда не пресекал, оттого она так и подавлена. Барахлюш и сам немного удивлён. До этого он никогда не кричал, когда злился. Разве что сегодня в шатре у Деци… - Простите, но мне нужно поговорить с вашими подругами, - поднимаясь с насиженного места, заявляет Барахлюш. – Это просто формальность, - напоминает он. «Если они такие же, как ты, я бы вообще с ними не хотел разговаривать!» - Не подскажите, где их можно найти? Краснея и бледня от страха, собирательница едва слышно признаётся, что понятия не имеет, где они сейчас. - Ничего, я их быстро найду, - впервые подаёт голос Клепи. Собирательница косится на неё и отводит взгляд. - Хорошо, - кивает Барахлюш, глядя Санцклепии прямо в глаза. «Это всё она, - вдруг думает Барахлюш. – Это из-за неё у меня больше не получается сдерживать эмоции». Вот только как это связано? - Всего доброго и извините за беспокойство, - он отвешивает девушке ,всё ещё ожидающей от него нового взрыва, поклон. Выйдя на свежий воздух, Барахлюш набирает его полные лёгкие и шумно выдыхает. Он поворачивается к вышедшим вслед за ним мародёрам. - Как считаете, она правду говорила? – отойдя на некоторое расстояние от шатра, спрашивает у них Барахлюш. - По поводу её местоположения в момент побега узника? – на всякий случай уточняет Пятый. - Это легко проверить, выслушав двух других её коллег, что были с ней, - понимая бестактность вопроса товарища, быстро отвечает Орим, краем глаза наблюдая за ничего не значащим выражением маски Клепи. Барахлюш вздыхает, тоже поворачивается к ней и говорит так, будто ничего не произошло: - Где они могут быть? Клепи, не отводя взгляда, пожимает плечами. - В это время дня все либо дома: готовятся к переходу на высший уровень, либо заканчивают работать. А этим двоим работать не грозит ещё в течение недели. Благо, собирательниц всегда много, - она презрительно хмыкает. - А, ну да, - вспоминает Барахлюш. – Занятие для обеспеченных и великосветских девушек, - он пренебрежительно ухмыляется. Клепи совсем не подходит образ дурочки-сплетницы из высшего света Третьего, которая, дабы оправдать своё существование, проводит два или три часа в неделю в человеческом доме, полном припасов, в поисках еды и материалов. Видя его улыбку, в которой сквозит то же презрение к этому роду деятельности, что она сама испытывает, девушка тоже улыбается, но Барахлюш видит только её повеселевшие глаза. В груди его что-то подскакивает, и он с негодованием втаптывает это обратно. Ему нужно просто втереться ей в доверие, покончить с делами и по-доброму расстаться, только и всего. Если он прогнётся и тут и позволит старшим распоряжаться собой, как им только заблагорассудится, он никогда уже не выйдет из-под этих бесконечных наставлений и понуканий. Он уже взрослый человек и сам в состоянии выбрать себе жену. Воспоминание о Минаре режет ему мозг, и он закрывает глаза, безуспешно пытаясь найти какой-нибудь другой образ. Если он только сможет кого-нибудь в себя влюбить. Что очень сомнительно – сестра была абсолютно права тогда. Ни одна девушка не полюбит его. - Но есть одно но, - говорит Санцклепия. Барахлюш хмурится и смотрит на неё. Одно но? О чем это она? Янтарные глаза Клепи жёлтыми озорными огоньками как будто ощупывают его. - Я не такая как все девушки, - пожимает она плечами. Сглотнув и пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, Бюш чувствует, что кончики его ушей налились кровью и горят огнём. - Я имею в виду, - недоумевая по поводу его напряженного выражения лица, продолжает девушка, - что меня не прельщает перспектива бить баклуши днями напролёт, собирая изредка человеческие объедки. «Ах, вот она о чём!» Бюш украдкой переводит дух. Его сердце больно кольнуло, и он, поморщившись, круговыми движениями подушечек пальцев разминает левую грудную мышцу. Эта девчонка слишком быстро перестала его раздражать. И это ему не нравится. - Странно, что это считается довольно почётным занятием, - замечает Санцклепия. - Да, - коротко и сухо отвечает Барахлюш, не глядя больше на неё. Китха переводит взгляд с хозяина на хозяйку. В свои две тысячи лет она влюблялась лишь однажды, и девушка прекрасно знает, как выглядят люди, скрывающие под отрицательными эмоциями эмоции положительные. Или как их скрывают под маской или шлемом. Хозяин всё ещё испытывает раздражение, но теперь оно уже совсем другого характера. Перенося вес с одной ноги на другую, Китха невольно вспоминает, как она сама скрывала свои чувства от Берма. «Бывшие чувства!» - запальчиво поправляет саму себя она и с неудовольствием отмечает в себе те же признаки, что только что выискивала в разговоре хозяина и хозяйки, а именно этот едва теплящийся маленький, но живой и бойкий огонёк. Китха привычно топчет свой воспоминанием поединка покойного короля и Рэксама. И тем как Берм сразу же присягнул ему на верность. Как он сказал тогда? «Всегда буду верен своему истинному хозяину». Ох уж эта королевская кровушка! Все эти высокопарные ничего не значащие слова… - И где они живут? – спрашивает Барахлюш Клепи. – Судя по всему, если мы затянем с этим надолго и попытаемся поговорить с ними до дождя, мы их уже попросту не найдём, так? - Так, - кивает она, тоже не глядя на него. – Не так что бы очень далеко. Они ведь тоже все из себя аристократки, - она фыркает, но уже как-то весело, её настроение явно поднялось. – Аристократы среди охотников. Уму не постижимо. - Тысячи три лет назад у наших бы предков волосы от этой мысли на голове встали бы, - в тон ей отвечает Барахлюш. Они оба дружно замолкают и секунд десять смотрят в одну точку, будто ностальгируют. Можно подумать, что в свои десять Барахлюш и в свои восемь Санцклепия повидали уже очень много и могут вполне рассуждать, что «раньше было лучше». - Это сюда, - прервав их молчание, сообщает Клепи, кивнув в сторону. Оглянувшись на шатёр, из которого они только что вышли, Барахлюш вновь переводит взгляд на Санцклепию, бодро шагающую впереди. Не в его правилах лезть не в своё дело, тем более, что он намеревается с ней больше никогда не встречаться, когда уладит свои дела, но «нужно налаживать контакт». - Эта девушка тебя практически ненавидит, - замечает Барахлюш, не решившись спросить её прямо, в чем их с ней проблема. Санси украдкой закатывает глаза. О, ей известна эта манера: заводить дружелюбный разговор, под которым кроется обычное любопытство. Нет чтобы сказать всё без обиняков. Определённо, прямота заслуживает большего уважения. - Правда? – её голос становится по-женски сварлив и насмешлив. Она издаёт саркастический смешок и произносит тоном плохой актрисы, играющей в драме: – А я-то так надеялась, что она считает меня лучшей подругой! Как же мне теперь жить с этим? Барахлюш и бровью не поводит. Сестра бы на её месте добавила бы нечто вроде «Бюш, ты что, совсем тупой?», так что эта девчушка для него абсолютно безобидна. Известный факт: если человек в течение некоторого времени будет периодически принимать небольшие порции яда, то на него, рано или поздно, смертельные дозы этого яда не подействуют. Похожая ситуация наблюдается и у Барахлюша: словесный яд для него стал совершенно безопасным. Тем более когда дозы смехотворны. - И почему вы друг друга так не любите? – спрашивает Бюш, быстрым шагом нагнав её. Мародёры следуют за ним попятам, и передать словами нельзя, какой уверенности ему это придаёт. «Боже, как безыдейно и прямолинейно! Никакой фантазии! Попробовал бы хоть как-то подвести к этой теме!» - думает Санцклепия, показывая совершенные навыки владения женской логикой. Чувствуя, как его взгляд ощупывает маску, скрывающую её лицо, Клепи начинает нервничать. По совести, надо было её снять, и выходя из шатра Децибеллы, та напомнила ей об этом – даже Деци обмануть было нельзя: голос Санси из-под маски звучал приглушённо, и уж слышащая каждую перемену в звуке вождь знала о преемнице всё. Не только то, что она практически всегда носит маску. «Чем быстрее ты перестанешь её носить, тем быстрее они свыкнутся с тем, кто ты есть». Ха, как же! Им было бы плевать кто она, будь она хоть насекомым, главное, чтобы это не мешало работе народа – тут-то как раз всё нормально. Дело не в этом. Она просто не вписывается. - Ну, тут ничего хитрого нет, - пожимает плечами девушка. – Она просто чувствует моё к ней пренебрежение, только и всего. «Как бы ни так». Но Бюш решается не углубляться в эту тему. Как уже было сказано, он не любил вмешиваться в чужие проблемы. Особенно когда у самого проблем навалом. - Полагаю, они обе здесь, - произносит вдруг Клепи, резко остановившись у одного из шатров. – Они обе сёстры. Только, я полагаю, мне следует остаться здесь и не показываться им на глаза, - она усмехается, и Бюш вновь различает мутноватый мрачно-весёлый огонёк в её сощуренных янтарных глазах. – Мы с ними тоже закадычные друзья. - Плохо! Определённо, Селении доставляло всё это удовольствие. Она прямо-таки светилась от счастья. - Плохо, - повторяет она, опомнившись и сделавшись серьёзной. – Очень плохо. Твои увороты неказисты, лишены грации… Артур едва сдерживается, чтобы не закатить глаза и не усмехаться. Ну, не может она никак признать, что всё неплохо. Обязательно нужно тыкнуть в недостаток, пусть даже самый наиглупейший, затем найти ещё один, крупнее… - …и тактики! – восклицает девушка, становясь всё более встревоженной и обеспокоенной. …и постепенно накручивать саму себя до такой степени, чтобы начать кидаться на окружающих. - Если нет тактики, ты никогда не сможешь победить! Стратегия - основа боя, скажу я тебе! Боже мой, ты вообще драться не умеешь, о чём ты только думал, когда… Так, это следует пресечь, да поскорее. - Почему ты так легко послала Бюша на Третий? Селения замолкает в непонимании. От такого резкого поворота в разговоре она даже забыла мысль. Его цель она поняла, и ей следовало бы разозлиться, но гордость учителя за своего ученика не позволила ей этого сделать: он действительно преуспел в ведении разговора. - Послушай, я знаю, что ты не хочешь ссориться, но это важно… - Важно, - соглашается Артур незамедлительно. – Именно поэтому я пробую себя отвлечь от твоего следующего удара. Сердце принцессы делает громкий и тёплый удар, особенно чувствительно ударив по ушам. Но это действительно было очень мило! Так в его стиле! - Х-хорошо, - тянет девушка задумчиво. – Значит, решил поговорить о моём братце? – она грустно усмехается и убирает меч обратно в ножны. – Последний раз мы говорили о нём тогда, когда я подняла разговор о нахождении ему невесты. То есть, лет эдак пятьсот-шестьсот назад. Артур решает сдержать невольно возникающую улыбку на его губах. Он-то этот их разговор помнит несколько в ином ключе и не отнюдь не из-за темы их тогдашней беседы. И, как он догадывается по нахмурившемуся от воспоминаний лицу принцессы, Селения тоже. Она кидает на него быстрый гневный взгляд, но Артур не отводит свой, встретившись глазами с Селенией, и вид у него по-прежнему невинен, так что девушка успокаивается, и взгляд её яснеет: она снова становится дружелюбно настроенной. - Да, - кивает он, не отводя взгляда. – Ты ещё тогда сомневалась, что в него кто-то сможет влюбиться. Селения невесело хмыкает. «Не зря же сомневалась». - Ой, вот не надо только этих пожиманий плечами, - с улыбкой качает головой Артур. – Минара – никудышный пример. Она его старше в два раза. В следующую секунду он не выдерживает и прыскает в кулак: выражение лица Селении до того уморительное, что сдерживаться больше нет сил. - Ты…ты всё это время знал? – проигнорировав его смешки, тихо произносит девушка. Разведя руками, Артур предпочитает не отвечать. - И почему ты мне ничего не сказал, - как-то даже возмущенно спрашивает Селения. Она чувствует себя так, будто её очень долго попросту водили за нос. Нахмурившись, он осуждающе разглядывает ее сверху вниз. Селения замечает в его глазах нехороший блеск и отводит взгляд. - Наверное, потому, что это вообще-то не наше дело, чтобы его обсуждать, - сухо произносит Артур, глядя ей прямо в глаза. Девушка чувствует, что помимо воли на щеках у нее появляется румянец стыда. Прежде чем она успевает ответить ему что-нибудь злое, Артур продолжает свою мысль уже куда более дружелюбным тоном. – Да и потом, я только сегодня в этом убедился, когда он повел разговор о ревности и дружбе, - он невесело хмыкает. – А я и не сообразил в чем дело. Н-да… Он погружается в мрачные раздумья. Хорошо говорить о чужой душевной боли, когда у тебя самого всё хорошо. Артур снова смотрит на Селению. Ну, почти всё хорошо, есть некоторые недоработки, конечно… Но чтобы он сам почувствовал, если бы его милая и дорогая ему принцесса вышла за кого-нибудь другого? - На Третьем этот дурачок будет в безопасности, - прерывает его мрачную фантазию девушка. Артур с удовольствием откидывает эти мысли прочь и возвращается к беседе. Он слишком уж живо представил, что Селения больше ему не принадлежит. – Да и к тому же он получил хоть какое-то задание, пусть наконец почувствует себя полезным. В конце концов, прогулка по Третьему его хоть немного развлечет. - Да уж… - саркастически тянет Артур, в отличие от Селении на самом деле знающий, сколько всего Бюш должен успеть за этот день. – Да и потом, там ведь как оказывается ваша тетя всем заправляет… - Да при чем тут?.. – она не заканчивает и ухмыляется. – Вот только прошу, не начинай. Будто я знаю всех твоих родственников. Артур закатывает глаза, припоминая. - Ну, вообще-то всех, - после секундного раздумья подытоживает он. Селения пренебрежительно фыркает, но не слишком уверено. - Ну… - тянет Артур снисходительно, - разве что тех, о которых я и сам мало что знаю. Девушка кивает, направив всё своё внимание на поиск подходящего момента для удара. - Например? - Почём я знаю? – беспечно говорит он, не слишком вдумываясь в свои слова: он заметил этот характерный огонёк в её глазах. – Говорю же, что понятия тогда о них не имею, если таковые имеются. Продолжить развивать эту мысль Артур не успевает: Селения осыпает его градом ударов. Они были не просто сёстрами. Они были близнецами, и их внешний вид, движения и повадки говорили – кричали! – об этом: они явно очень гордились этой своей уникальной чертой. Но зато они не болтали без умолку. Нет, это был другой уровень! Они болтали по очереди. Не перебивая друг друга, они говорили без передышки, стоило только одной сказать осмысленную фразу, она покорно замолкала, и говорить продолжала другая. Однако Барахлюш с облегчением признаёт, что эти собирательницы хотя бы говорят более или менее по нужной ему теме. И не вызывают отвращения. - Ага, она всё правильно сказала, - весело кивает одна из сестер, имея в виду первую собирательницу. – С Санцклепией было ещё двое наших. Барахлюш хмурится. Может быть, дело всё в этом? Во-первых, Клепи - найдёныш, а, во-вторых, в её крови нет и капли крови охотничьей – не видя ее лица, он уже в этом был уверен. Эта собирательница явно не хотела ничем задевать девушку и сказала о ней как о ком-то постороннем не со злого умысла, а скорее по привычке. - Биса и Клоко, - тут же вставляет вторая. Принц кивает, судорожно вспоминая, почему имя второго кажется ему знакомым. - На самом деле, - жалостливо говорит другая, - не нужно было Клоко идти. У Санцклепии с её наставником всегда были плохие отношения. Когда она узнала, что он снова оказался у неё в поводырях, Санси его чуть не придушила. - Не любит, когда за ней присматривают, - задумчиво произносит первая. - Ещё когда маленькая была, не любила. - А Клоко отслеживает каждый её шаг! - Он слишком обязательный! Они совершенно синхронно, будто отражения в зеркале, разводят руками. - Ну что тут поделаешь? – хором говорят они. Бюш медленно кивает. Несмотря на то, что девушки всё-таки отвлеклись от заданного им вопроса, информация, ими высказанная, может пригодиться. Тем более, что ему чисто по-человечески стала любопытна девушка, назначенная ему в жёны. - Хорошо, - осторожно произносит он, и от звука своего голоса у него проясняется в голове – от их щебета голова начинала раскалываться, а от их невероятного сходства двоилось в глазах. – Расскажите теперь по порядку, что было с того момента, как вы прибыли в человеческий дом. Кстати, на чём вы прибыли? На птице? - Какое там! – восклицает первая сестра. - Пёстрокрыл даёт своих летунов только в том случае, если считает это полезным для воробьёв, - поясняет вторая, и у Барахлюша снова начинает болеть голова. - А какая польза им от собирателей? – разводит руками первая. - Никакой! – уверено заявляют они снова хором. Украдкой Барахлюш закрывает глаза и прикладывает к ним прохладные подушки большого и указательного пальцев. Однако стучать в висках не перестаёт, да и помочь он себе может, только если заткнёт уши. «Нужно просто потерпеть. Тем более что первый разговор был гораздо хуже». Он даже рад, что Санцклепия не зашла внутрь. То есть ему, конечно, всё равно, что она о нём думает, просто сейчас нужно, чтобы она его уважала. - Всё же давайте ближе к делу, - вдруг раздаётся голос Орима, и молодой принц берёт себя в руки. Он поднимает взгляд на мародёров, и понимает, что они нервничают не меньше, чем он сам. Это здорово успокаивает! Китха при каждом звуке голосов сестёр морщится и раздражённо хмурит брови, Пятый как всегда остался невозмутим, хотя и несколько побледнел. Правда, это могло показаться из-за освещения: Барахлюш вообще не уверен, что мародёры умеют бледнеть или краснеть – с их-то цветом кожи. - Итак, - тянет Барахлюш, возвращая внимание девушек к себе, - вы прибыли на пауках. Долго ехали? Во сколько прибыли на место? - Мы всегда прибываем после человеческого ужина. - Шесть часов тридцать минут - начало, семь часов пять минут – конец. - Вчера у них был рис со спаржей. - И мясом. - Но оно нас не интересует. - Оно не крошится. - Потом мы ждали, пока хозяйка уберёт со стола. - Семь часов десять минут. - Убрала как обычно за пять минут. - Семь часов пятнадцать минут. - Быстро для такого объёма посуды. - И такого стола. - И такого количества людей. - Вчера приехали её дочь с мужем. - С этим убийцей насекомых! - И с внуком. - Молодым королём Первого. Девушки одновременно издают мечтательный вздох. Бюш украдкой закатывает глаза. Хотел бы он посмотреть на реакцию Селении, услышь она такое! Хотя реакция Артура ему даже интересней: она непредсказуема. Когда он ещё не успел привыкнуть к тому, как на него – его титул вкупе со внешностью – смотрят девушки, Артур здорово смущался, но позже он освоился, и теперь реагировал ко всему этому ажиотажу совершенно равнодушно. Тем не менее, он порой выкидывал забавные вещи в таких вот ситуациях. Обычно для того, чтобы успокоить Селению – её ярость только вредила им всем. Да и потом, ему и самому всё это уже изрядно надоело. Но ни Селении, ни Артура сейчас нет, а Барахлюшу неохота останавливать поток дивичьих воздыханий. - Видели его в человеческом обличье! - Такой величественный! Что касается Барахлюша, то он никогда не считал людей величественными. До встречи с Арчибальдом и Артуром он вообще полагал, что они неразумны, слишком уж неповоротливыми и глупыми они казались. Однако сестры возвращаются к интересной ему теме. - А потом мы залезли на стол и разделились. - Мы остались. - А Санси, Клоко и Биса пошли на полки. Они дружно замолкают, вместе уставившись на него, одинаково не мигая. По спине Барахлюша ходят мурашки, но он поспешно берёт себя в руки. Хорошо хоть, что они замолчали. - Я правильно понимаю, что с Санси были только военные? Ну, то есть охотники. Девушки кивают, и их сверхъестественно одинаковые черные колечки волос, обрамляющие лица, одинаково покачиваются при этом. Отбросив в сторону свои наблюдения, он, дабы избежать встречи с их взглядами, вглядывается в потолок, тем более, что так лучше думается. Если бы это был не Третий, он с самого начала сделал бы соответствующие выводы, однако он был на континенте, находящимся под твёрдой рукой правления Децибеллы – женщины пусть и весьма специфичной, но всё же верной союзницы Первого континента, сестры его матери. Впрочем, как он успел недавно понять, последнее для неё не значило ровным счётом ничего. Зачем в эту ходку послали двух охотников? Сопровождать Санси? Но Деци не слепа – во всяком случае, не в этом смысле. Она ведь прекрасно знает, что из девушки не выйдет собирательницы, и у неё явно нет желание приобщаться к так называемому светскому обществу Третьего континента. Значит это был приказ: добровольно Клепи собирательством не занялась. Если так, то… Но это же попросту невозможно! «Нужно её допросить». Внезапно раздаётся громкий и тревожный клёкот. Не говоря ни слова, девушки вскакивают с мест и несутся к тонкому шесте в середине шатра – его оси. Впрочем, объяснять Барахлюшу ничего не нужно: за то время, что он ребёнком проработал на паучьей ферме самые простые обычаи охотников он выучил. - Помочь? – участливо спрашивает он у собирательниц, поднимаясь. - Спасибо. - Не надо. - Мы сами. - Наши братья сейчас придут и помогут. - Всего доброго. - Удачи вам. Барахлюш отвешивает девушкам вежливый поклон, и мародёры повторяют его за ним. Если подумать, то всю эту синхронность можно легко натренировать, было бы желание. Выйдя из шатра, юный принц обнаруживает нервно притоптывающую на месте охотницу. Клепи недовольно смотрит на него. - Наконец-то! – восклицает она. – Все уже уходят, чего вы там копаетесь? Нам нужно поспешить. Проигнорировав её нетерпеливый тон, Барахлюш нарочито неспешно оглядывается вокруг себя. - Никто ещё даже шатра не собрал, - возражает он, глядя ей прямо в глаза. - Мне нужно наверх пораньше, - качает головой девушка, сложив руки на груди. - Это зачем же? – ехидно спрашивает Барахлюш. Мысленно он хлопает себя по лбу. Слишком уж он привык разговаривать в подобном тоне со страшей сестрой, и теперь у него никак не получается переучиться. - Нужно встретить кое-кого, - не моргнув и глазом, отвечает Санцклепия. Мальчик удивлён – он думал, она не ответит. Селения бы ни за что не ответила на её месте. - Тогда мы с тобой, - пожимает плечами Барахлюш. «Мне нужно тебя допросить». Клепи уже открывает было рот, чтобы отказать, но задумывается. Если он – её будущий муж, значит она должна быть с ним предельно откровенна, верно? И потом… Никто и никогда не набивался ей в компанию. За исключением Клоко, само собой, но это не считается. И нужно налаживать контакт. Деци и тетя Рурия всегда ведь упрекали её в том, что она мало общается со сверстниками. Так что они не будут особенно злиться, если она возьмёт его на это задание. Тем более что оно не слишком ответственное. Да и потом, он скорей всего ничего не поймёт: не знает же он каждого своего подданного в лицо, так? - Хорошо, - вновь удивляя Барахлюша своей покладистостью, кивает Клепи. – Только давайте поторопимся. Воду пустят с минуты на минуту.