Артур и возвращение падших

- Санси! Барахлюш останавливается и морщится. Они что, действительно все её так зовут? – Ты опять за старое? Подбежавший к ним охотник строго рассматривает девушку с высоты своего характерного всем охотникам роста. Только сейчас Бюш обращает внимание, насколько же мала девушка. Нет, для обычного минипута она была в самый раз, но она была головы на полторы ниже остальных своих соплеменников. - А, здравствуй-здравствуй, Клоко, - ангельским голосом нараспев произносит Санцклепия, сложив руки на груди и не испытывая очевидно ни капли страха. По её мнению, он ей явно не мог ничего сделать. - Я привела гостей к Децибелле, - она отходит на шаг в сторону от Барахлюша и мародёров. – Отведи их к ней, пожалуйста. И с этими словами она ловко вспрыгивает на опустившийся к земле лист ближайшего растения и, используя некое подобие крюка-кошки, быстро вскарабкивается вверх по стеблю. «Даже маску не сняла, - думает Барахлюш. – По-видимому, она ни к кому тут тёплых чувств не испытывает». Охотник, которого девушка назвала Клоко, глубоко вздыхает. - Она всегда такая? – спрашивает Бюш, дабы вывести того из тягостных размышлений. Охотник встряхивается и переводит взгляд своих всё ещё строгих глаз на Барахлюша и мародёров. - Вы не пострадали? – проигнорировав вопрос, говорит Клоко, обращаясь сразу ко всем. – Я знаю, Санцклепия напала на вас, но можете не бояться её. Поверьте, она получит… - Вообще-то мы её сами заставили пострадать, - сухо перебивает его Барахлюш, буквально спиной чувствуя, как мародёры позади него напряглись и приготовились яростно отстаивать свою честь. Брови охотника взлетают. Он явно удивлён. «Неужели эта девчонка действительно кого-то могла застигнуть врасплох и заставить бояться настолько, что она теперь так этим знаменита среди своих?» – изумляется про себя Барахлюш. Из его головы начисто вылетел тот факт, что его подчиненные, такие опытные и сильные бойцы, были за какие-то секунды позорно выведены из строя и побиты. Просто ему и в голову не могло придти, что он одолел кого-то непобедимого. - Однако, - выдыхает Клоко обескуражено. – Кто же вы? Ну да… Последний раз он бывал здесь еще до встречи с Артуром, а младший сын короля Первого континента - слишком незначительная фигура, чтобы о его неожиданном росте дошли слухи хотя бы до подданных его тёти. Философски вздохнув, Барахлюш отвечает: - Я Барахлюш, сын императора Свистокрыла де Стрелобарба, пятнадцатого императора, носящего это имя, правителя Первого королевства, - заучено выдает он на одном дыхании. Этикет, что б его так. И добавляет уже медленнее, указывая на каждого из мародёров: - Это мои верные спутники: Орим, Китха и Пятый. «Пора бы уже придумать ему человеческое имя», - вскользь думает Бюш. Лицо охотника приобретает ещё более удивлённое выражение. - О, право, прошу прощения, - почтительно преклоняя голову, произносит он. – Меня же зовут Клоко. Я наставник Санцклепии. Настаёт черёд Барахлюша приподнимать брови от удивления. На Втором континенте те, кто имел наставника в таком возрасте, были либо очень и очень неприспособленными к жизни, либо детьми кого-то очень и очень влиятельного. Девчушка не походила на калеку или кого-то в этом роде. Так что приходится предположить, что она из довольно уважаемой семьи. «А я думал, что она на улице выросла, с её-то поведением, - ехидно думает Бюш. – Впрочем, на мой статус она отреагировала совсем уж спокойно – даже для моего невысокого положения. А я уж подумал, что это теперь новая мода на Третьем: плевать на чины». - Так значит, вы пришли навестить госпожу? – очевидно желая завести светскую беседу, говорит Клоко, делая приглашающий жест и направляясь в сторону входа в поселение охотников. Бюш пожимает плечами и двигается за новым знакомым. Мародёры тут же следуют за ним. - Да, что-то в этом роде, - неохотно говорит Барахлюш. Войдя в поселение и минуя высокие шатры, служащие охотникам домами, он не может не засмотреться на них. Они имели вид зелёно-коричневых тентов, накинутых длинные брусья. Но шатры на то и шатры, что внутри скрыты от глаз – множество нитей свисали с тентов, образуя некое подобие стен. Всё было устроено так, чтобы один человек мог этот шатер не только быстро разобрать, но и легко унести. Охотники – вечные кочевники. Из-за ежедневных обильных дождей, образующих на некогда ещё твердой земле настоящие бурно текущие реки, они вынуждены были каждый день уходить отсюда на крышу, к птицам. На вопрос, почему они там просто не останутся, ответить очень просто. Во-первых, постоянная жизнь под боком у совершенно иного народа – пусть они и союзники – означает вечные споры. Тем более, когда речь идёт о соседстве с воробьями. На редкость спесивый народ! Во-вторых, птицы и без того сильно зависят от охотников. Ежедневный уход, чистка, расправление перьев перед сном – все это вошло уже у здешних воробьёв в привычку, а, учитывая, сколько поколений сменилось с того времени, как охотники заселили Третий континент… А всем известно, как воробьи боятся потерять свой статус независимого народа. Говорят же вам: ужасно спесивые существа! И, в-третьих, какие же охотники без охоты? Для них жизненно важно иметь под ногами землю, а не деревянные доски, под которыми добрые метра два лишь пустого воздуха. И растения - куда уж без них? И животные… А, думаете, много животных на чердаке? Да тех, кто там мог завестись, воробьи давно переклевали. Вот так и получилось, что носятся охотники с места на место ежедневно. Неспокойный народец – это вам не размеренная жизнь в сонной Деревне Первого континента. - Я сообщу о вас госпоже, - выводя Барахлюша из размышлений, говорит Клоко и заходит в самый большой шатёр, у входа в который стоят два грозных караульных. Кивая уже исчезнувшему из поля зрения охотнику, Барахлюш поворачивается к мародёрам. - Ребята, я знаю, что вы не шибко разговорчивые, но всё же предупреждаю вас: говорить с Децибеллой буду я. Вы же не подавайте ни звука, усекли? Те не успевают ответить. Голова Клоко просовывается между полотнами, служащим дверьми в шатёр Децибеллы. - Госпожа готова вас принять. Проходите, пожалуйста. В этот самый момент Арман очнулся. Не вполне понимая, где он и что с ним, он принимает сидячее положение и осторожно трогает глаз, который меньше видит. Опухоль почти спала, но разница со вторым глазом всё равно заметна. Решив, что это уже очень неплохой результат, Франсуа приободряется. Впрочем, мнение о его нынешней ситуации резко меняется, когда он отвлекается от исследования своей физиономии и начинает осматриваться. Вокруг было темным-темно. Он лежал всё это время в пыльном кругу тусклого света, бившего из единственной узкой щели в потолке. - Боже, - шепчет отец Артура, суетно оглядываясь. – Где я? - В чистилище, - подсказывает ему насмешливый мужской голос. Звучный и гордый, с лёгкой благородной сипотцой, появляющейся с возрастом. Франсуа вновь оглядывается, ожидая увидеть чьё-нибудь лицо или хотя бы силуэт. Но кругом беспросветная тьма. - В башне пыток, - продолжает издеваться голос. – В карцере, где вас будут медленно и с удовольствием пытать, дабы выведать правду. - Но я ничего не знаю, - испуганно возражает Арман, обращаясь к той части темноты, из которой, как ему кажется, доносится этот голос. - Да? - в голосе появляются нотки интереса, хотя это не мешает ему быть всё столь же насмешливым. – Однако те, кто посадил вас сюда, считают иначе, поверь. Иначе бы вы не попали ко мне в камеру. Арман сглатывает. - Так это тюрьма? – подавлено уточняет он у темноты. - О да, - с оттенком философии отвечает голос. – И, поверьте, вас не считают кем-то безобидным, раз уж вы тут, со мной. Очевидно, они ожидают, что я вам вцеплюсь в горло, как какой-нибудь дикий зверь. Или медленно разделаю по частям – или что они там напридумывали обо мне? – голос издаёт невесёлый смешок. – Дураки. Они даже не понимают, что я никогда бы ничего такого не сделал. Даже маньяку нужен мотив для убийства – хоть какой-нибудь, - тон обладателя голоса становится задумчивым: очевидно, незнакомец привык разговаривать сам с собой. – Месть уже давно мёртвому через похожих на него людей, жажда крови всех брюнетов и брюнеток, потому что когда-то ему в детстве один брюнет-амбал сделал душевную травму в школе… Или, например, научный интерес. Да много ли причин можно придумать? Но накинуться на человека вот так, без предупреждения и угроз… Это же скучно, безвкусно… не эстетично, в конце концов! Явно возмущённый таким мнением о себе, обладатель голоса замолкает. Покорно выждав с минуту, думая услышать продолжение, Арман, продолжая вглядываться в темноту, говорит: - Я прошу прощения, вы, я вижу, человек толковый. Понимаете, мне очень срочно нужно выбраться отсюда. У моего сына будут огромные неприятности, если… - Хм… Вы предлагаете совершить побег? – обладатель голоса явно повеселел. – Знаете, идея о свободе мне давно не приходила в голову: я нахожусь в заточении уже очень и очень давно. Меня вот только-только перевели в эту тюрьму, - он снова издаёт саркастический смешок. – Но надо сказать, с того момента, как я здесь сижу, я уже придумал несколько планов побега, - голос становится несколько гордым. – Я, знаете ли, всегда на досуге пытаюсь разрабатывать мозги: имея столько свободного времени легко сойти с ума, и, дабы избежать участи оказаться помешанным под конец жизни, приходиться этот ум вентилировать и встряхивать как можно чаще. Да и эта тюрьма… ну, скажем там, выбраться отсюда труда не составит. Арман весело кивает. Поразительно, как ему везёт сегодня! - Я ужасно извиняюсь, но не могли бы вы показаться, пожалуйста? – просит Франсуа, заискивающе заглядывая в темноту. – Очень неудобно разговаривать с тем, кого не видишь. Из темноты раздаётся новый смешок, и на этот раз звучит он как-то угрожающе. - Ладно, как хотите, - говорит незнакомец. Франсуа слышит, как тот поднимается и медленным важным шагом направляется в его сторону. Пристально вглядываясь в темноту, Арман, не знающий, кто такой Ницше, и, следовательно, не слышавший один из его известнейших афоризмов - а именно: «Если долго всматриваться в бездну - бездна начнет всматриваться в тебя» - в ужасе замирает, когда различает в темноте два разных глаза: один большой леденяще синий, второй вполовину меньше, отливающий тёмным янтарём. Затем вырисовывается и фигура незнакомца: она бесформенна и ужасающе ассиметрична. Арман медленно отступает на шаг, испытывая такое привычное желание заорать. Но он не издаёт ни звука. Франсуа во все глаза смотрит, как его вежливый и очевидно очень умный собеседник подходит к нему и, глядя на Армана с высоты своего трёхмиллиметрового роста, осклабляется в гнусной улыбке, открывающей ряд желтоватых крупных и несколько заострённых зубов. - Д…демон, - выдавливает из пересохшего горла Арман. - Да, - всё так же насмешливо, но довольно торжественно и довольно произносит Урдалак. – Меня называли и так. Санцклепия, радостно хихикая, взбирается на самый верх огуречного стебля, вьющемуся вверх благодаря своим многочисленным усикам, цепляющимся за протянутую от пола к потолку теплицы толстую верёвку. Достигнув самой верхушки, она вытаскивает крюк из мякоти листа: сочно чавкнув, клетки разрываются, наполняя образовавшуюся ямку зеленоватой жидкостью. Девушка подходит к краю и смотрит вниз. Отсюда она едва-едва может различить фигурки внизу. Нет, они на неё не смотрят, а уже давно идут в сторону шатра Децибеллы. Вздохнув, Клепи присаживается на край листа и, свесив ноги вниз, не испытывая при этом ни малейшего дискомфорта. Вот так всегда. Девушка достаёт из ножен клинок и, предварительно убедившись, что он всё ещё хорошо смазан ядом, смотрит на своё отражение в лезвии. - Вот ведь… - досадливо поморщившись, говорит она. – Маску снять забыла. Впрочем, оно неудивительно. Она уже неделю её не снимала, и привыкла к ней. А вообще более неудачной встречи придумать нельзя. То есть… всё это очень романтично и символично… Да нет, на самом деле, классно получилось! Санцклепия расплывается в довольной улыбке. Как же удачно сложились обстоятельства! Боже ни одного поражения с того самого дня, как она взялась за это дело, и кто её победил? Его Величество Я-Нужен-Для-Масовки. Или Миллиметр-С-Хохолком… или Губошлёп… Боже, сколько она ему прозвищ придумала в своё время… Убрав клинок обратно в ножны, Санцклепия поднимается с насиженного места. Вот зачем она решила выпендриться и взобралась сюда? Ей ведь тоже нужно к Децибелле. Более того, узнав, что Барахлюш здесь, её всё равно позовут. Поразительно, как быстро это имя стало казаться милым. Раньше её ужасно раздражала эта буква Ш в конце – как, впрочем, и всё имя в целом. А сейчас она даже придавала этому имени какого-то шарма… «Всё, хватит, - встряхнув головой, думает Клепи. – Пора спускаться». - В…вы собираетесь убить меня? – дрожащим голосом спрашивает Арман, вжимая голову в плечи и заглядывая в дьявольские глаза Ужасного У с выражением овцы, встретившей волка. - Мы же только что это обсудили, - качает головой мастер злодейства и обмана. – У меня нет причин вас убивать. У меня не было друзей вот уже несколько сотен лет, но я был заперт слишком долго, чтобы иметь так много врагов, чтобы им оказывался каждый, кто подвернётся мне под руку. Разумеется, если никто из ваших родственников когда-либо не нарушал моих планов, не пытался свергнуть меня или же просто не хотел убить. Арман задумывается. - Да вроде бы нет, - уверено пожимая плечами, отвечает Франсуа. - Значит, вам точно нечего бояться, - покровительственным тоном говорит Урдалак, отворачиваясь от него. – Так что, вы хотите выбраться отсюда? Решив забыть о страхах – тем более что его новый знакомый вроде бы говорит как совершенно вменяемый человек, - Арман подходит к нему. - Если честно, очень, сэр, - признаётся он кротко. - Тогда приступим, - кивает Ужасный. С этими словами он вступает в темноту. Продолжающий стоять на свету Арман ждёт в течение некоторого времени, а затем, не выдержав, вновь подаёт голос: - Простите, а что мне нужно делать? Из темноты раздаётся всё тот же смешок. - С удовольствием бы занял вас чем-нибудь, но, боюсь, тут вы не справитесь. На такие чудеса взлома способно только моё чрезвычайно уникальное тело. Внезапно в той стороне, где пропал Урдалак, с глухим рвущимся звуком начинает образовываться дыра. Из неё, как и из щели на потолке, проникает очень слабый свет, но этого хватает, чтобы Арман сощурился, глядя на образовывающийся проход. В возникающем потоке света видна одна из рукоклешней Ужасного У. С меланхоличной задумчивостью доктора-маньяка, разделывающего свою новую жертву, он сосредоточено разрывает материю стены до той высоты, которая нужно ему, чтобы, не наклоняя голову, пройти через неё. По завершению своей работы Урдалак с лязгающим звуком вытаскивает ноготь из проделанного отверстия. - И для кого только такие тюрьмы строят, - презрительно говорит он, обращаясь, видимо, по привычке к самому себе. С секунду он раздумывает, а затем произносит в сторону Армана: - А впрочем, я придумал вам занятие. Будьте так любезны, выгляньте наружу. Обрадовавшись, что может быть хоть чем-то полезным, Арман подходит к самодельному проходу и, опершись руками о стену - тогда он на ощупь понял, что сделана она из очень плотного (с ладонь шириной) картона, - высовывает наружу голову. Он замирает с открытым ртом. Помещение, в котором они находились, было огромно. Стены и пол были сделаны из гигантских досок и образовывали между собой тупоугольный равнобедрённый треугольник. В самом конце помещения сквозь огромное отверстие бил мощный поток солнечного света. Вообще это помещение напоминала размерами и ровностью пола аэродром – если представить, что сверху он огорожен двумя высокими стенами, а вместо асфальта положили дерево. Вздохнув, Арман возвращает голову обратно. Урдалак, с внимательностью питона разглядывавший его всё это время, с научным интересом размышляя, убьют ли его нового знакомого или нет, выжидательно молчит. - Мы на какой-то крыше, сэр, - рапортует ни о чём не подозревающий Франсуа. Урдалак кивает, точно эта информация для него в новинку. - Да, мы сейчас в тюрьме на Третьем, - произносит Урдалак всё с тем же оттенком насмешливости в тоне. – Действительно, где ещё так небрежно могут отнестись к охране камер, - уже тише добавляет Ужасный опять-таки самому себе. – А теперь перед нами довольно сложная задача – покинуть Третий континент. - Они вообще-то со мной, тётя, - сухо произносит Барахлюш, сложив руки на груди. - Здравствуй, Барахлюш, - явно решив проигнорировать его возмущённый тон, отвечает Децибелла. Даже будучи старше короля Первого королевства – человека уже весьма и весьма пожилого - эта женщина до сих пор могла называться красивой. Пусть волосы её уже потеряли тот рыжевато-каштановый отлив, а лицо покрылись лёгкими морщинами. Всё равно тело её источало какую-то лихорадочную жизнь дикого зверя. Когда Барахлюшу было не больше трёхсот, он искренне полагал, что его тётя – и есть перерождение легендарной китхи, о которой он так много читал в детстве. Китхи, лишённой зрения, разумеется. Ощущение этого осталось и сейчас. В Децибеле чувствовалась хищная кошачья энергия – спокойная и величественная. Ну и вековая мудрость, само собой. Не даром ведь её назначили вождём. Вот только красотой её восхищаться отчего-то так никто и не стал. Вот это Барахлюша всегда поражало. Правительница Третьего была незамужняя и, следовательно, бездетная. Впрочем, это не должно так уж сильно удивлять. Мало какой мужчина захочет иметь дело с этой женщиной – несмотря на все её положительные качества. Природа её слепых глаз одарила Децибелу не только великолепнейшим слухом, которым она так прославилась и возвысилась среди своих – нередко в контексте её имени можно было услышать определения вроде «истинно зрячая» или «имеющая третий глаз». Её проклятием стала полная безэмоциональность. Тон и лицо её были всегда спокойны, точно она была ожившим каменным изваянием. По отрывочным рассказам Селении о её путешествии по семи континентам Барахлюш знал, что его сестра и тётя каким-то образом смогли найти общий язык и даже кое-как подружиться. Как – для Бюша до сих пор остаётся загадкой. Лично его тетя Деци пугала до суеверного ужаса своей вечной маской вселенского спокойствия. - Здравствуй, - смирившись, произносит он, почтительно склонив голову. – Рад видеть вас в добром здравии, - решив, что с этикетом покончено, Барахлюш пытается вновь: - Но я не понимаю, на каком основании вы не пустили моих подчиненных внутрь. - На том основании, что разговор, что пойдёт у нас, имеет личный характер, - всё тем же бесцветным голосом произносит Децибелла. Она указывает на подушку рядом с собой. – Присаживайся, - приглашает она. А вот ещё одно качество, которое вымораживало постороннего человека напрочь: Децибелла лицом всегда была повернута к собеседнику, а её руки, ноги да и вообще всё остальное тело жили как будто своей отдельной жизнью. Во всяком случае, такое складывалось впечатление: вождь охотников никогда не смотрела на то, на что были направлены её действия – за ненадобностью. Да и она сама наверняка не воспринимала себя как нечто целое. Скорее всего, она видела себя неким содружеством органов, которое помогает её разуму передвигаться, есть, слышать, размышлять и говорить. «Про «изображать эмоции» она забыла, полагаю», - мрачно думает Барахлюш. - Тебя прислал отец, верно? – хорошо хоть она никогда не забывала про интонации. Вопросы у неё всегда были вопросами, а не утверждениями. - Нет… - медленно отвечает Барахлюш, садясь и с подозрением разглядывая свою тётушку. – Я тут по политическим соображением. В полутени шатра Барахлюш видит, как одна из аккуратный бровей Децибеллы немного приподнялась вверх в знак удивления. У него глаза лезут на лоб. «Ого, тетя Деци похоже очень сильно взволнована!» - Да, но… Миним тебе вообще ничего не говорил? – спрашивает она, и в голосе её сквозит досада. Барахлюш качает головой, а затем, спохватившись, отвечает: - Нет. Несмотря на всю необычность повадок Децибеллы, очень просто забыть, что она не видит элементарных жестов. Тяжело – и на удивление эмоционально для неё! – вздохнув, Децибелла, повысив голос и обращаясь уже к караульным за пределами шатра, приказывает: - Позовите Санси. В неверии Барахлюш смотрит на нее. - Ты знаешь её? – сипло произносит он. - Знаю ли? – вторая её бровь тоже задирается. «Господи, как бы её удар не хватил от переизбытка чувств!» - в ужасе думает Барахлюш. – Она моя преемница. - То есть… имя её тебя не смущает вовсе? Слепые и почти белые глаза Децибеллы, кажется, заглядывают ему в душу. - Нет, - ни мало не смущаясь (что неудивительно, зная, как она любит выказывать чувства), отвечает она. – Санцклепия – найдёныш. Я её приютила и дала это имя. Чувствуя, как плечи его опускаются, Барахлюшу кажется, что его ударили под дых: на время он даже забывает, как дышать. Шатер погружается в тягучее и безрадостное молчание. - Прошу, подавай хоть какие-нибудь признаки жизни, - прежним беспристрастным голосом говорит ему Децибелла. – И что тебя так удивляет? Детей у меня нет, и мне очень повезло, что у меня появилась наследница с хорошими способностями и задатками. И естественно девочке для простоты обращения я дала имя. Что тебя так удивляет? Барахлюш сглатывает слюну и чуть было не давится ей. Что его так удивляет? Удар в спину его удивляет. Хороший такой тычок между рёбер ножом от того, кого он считал самым мудрым, рассудительным и хладнокровным человеком в своей семье – пусть и несколько не от мира сего. Что его так удивляет?! И она ещё смеет ему задавать такие вопросы?! Сердце молодого принца сдавливает тисками злобы. Он делает несколько медленных вдохов, пытаясь успокоиться, но это не помогает. В голову его на огромной скорости лезут самые обидные и горькие мысли, на языке так и вертятся проклятия и самые грубые слова, которые он только знает. «Тут какая-то ошибка, - пытается объяснить ему та разумная часть его сознания, что ещё пока не занята гневом и ненавистью. – Тётя не могла так поступить. Это слишком глупо и… неуважительно ко мне или моей сестре… к отцу, в конце концов…» В этот момент полы шатра раскрываются и внутрь входит та, чьё имянаречение вызывает в Барахлюше такую бурю ненависти. - Здравствуй, Деци, - радостно восклицает девушка, весело плюхаясь на подушку по другую сторону от женщины. - Здравствуй, Санц… Больше терпеть Барахлюш не в силах. Это была последняя капля. - Так звали твою сестру! - взрывается Барахлюш, подскакивая с места. – Или ты уже забыла, Деци?! Может быть, её смерть была для тебя чем-то незаметным, тебе ведь всегда было на неё плевать. Конечно, куда тебе, сверхсуществу, до смертей нас, простых людей. Слишком много чести, верно?! Но, Богом клянусь, если я ещё раз услышу это долбанное имя от тебя, я не посмотрю, что ты слепая, вождь союзного нам континента и моя родственница! Я изобью тебя и сотру с твоего лица это спесивое выражение возвышенности! Так звали мою маму! Единственного человека, который меня хоть как-то любил, и, чёрт возьми, никто не давал тебе право забирать её имя и давать его какой-то уличной девке! - Всё сказал? – не потеряв ни капли хладнокровия, спрашивает Децибелла. Лицо её по-прежнему не выражает ничего. Барахлюш долго смотрит ей в глаза. Затем совершает медленный успокаивающий вдох и садится обратно. - На первый раз я сделаю вид, что ничего не слышала, - бесстрастным повелительным тоном произносит Децибелла. Между полотнами шатра просовывается голова одного из караульных. В своем обычной манере робота-конструктора Децибелла, не поворачивая к нему головы, делает ему мимолётный жест, чтобы тот спокойно возвращался к своим обязанностям. Краем глаза Барахлюш видит сквозь открывшийся просвет фигуры мародёров. Выглядят они в любую секунду готовыми кинуться к нему. Подать им какой-нибудь знак, Бюш не успевает: караульный исчезает, и просвет вновь закрывается. - Я понимаю, что ты в нашей семье единственный, кого не научили следить за языком, но, я тебя умоляю, не вынуждай меня из-за скандала с тобой на пустом месте разрывать все союзные соглашения с твоим континентом. Господи, такого гнева Барахлюш не испытывал, должно быть никогда ещё в своей жизни. В этот момент в своей голове он использовал самые грязные и оскорбительные ругательства, которые только знал или мог придумать, в адрес своей тёти. На пустом месте?! А ещё эта девчонка смотрит прямо на него… Умом Барахлюш понимает, что она-то ни в чём не виновата, но сейчас он её люто ненавидит. И ещё она до сих пор сидит в этой идиотской охотничьей маске. Бесит! - Это же просто имя… - Это всё, что у меня от неё осталось, тётя, - сквозь зубы, по словам произносит Барахлюш, изо всех сил сдерживая рвущееся на волю бешенство. Он глубоко вздыхает и медленно выдыхает. Затем продолжает уже более спокойным тоном и тише. – У вас есть хоть какие-то воспоминания о ней. Вы с ней провели большую часть своей жизни. А я её вообще вспомнить не могу. С этими словами гнев внезапно уходит – вылетает, точно воздух из проколотого мячика. Это характерно для большинства видов обид: стоит только высказать их настоящие причины в лицо обидчику (который, разумеется, вас слушает и, что главное, хочет выслушать), и обида уходит. Остаётся зияющая дыра величиной в лунный кратер. И воистину вакуумная тишина. - Давайте лучше поговорим о делах, по которым я пришёл сюда, - вдоволь наслушавшись тишины внутри себя, прерывает повисшее молчание Барахлюш. Децибелла кивает. - Давай, - просто отвечает она. Как будто ничего и не было! Впрочем, Барахлюшу сейчас всё равно: он чувствует себя невероятно обессиленным. Это всегда была его личная проблема, что никто не желал его ни выслушать, ни понять. Личная по той причине, что чтобы она перестала быть личной, о ней нужно кому-то рассказать. - Первая и самая важная: кто-то из твоих людей пересёк границы Первого и без всяких санкций решил устроить самосуд. - О чем это ты? О да, этот великолепный бесцветный голос, который так и говорит собеседнику об огромном интересе к его делам! - Ну, признаться, я бы не хотел, чтобы всплыли подробности, - понижает голос Барахлюш и выразительно замолкает, глядя на девушку, сидящую напротив него с другой стороны от Децибеллы. Вот только он опять забыл о свойствах глаз его тёти. - Хорошо, - кивает Децибелла, то ли действительно не понимая, в чём дело, то ли решив сделать вид, что не понимает. – Не всплывут, продолжай. Деликатно прочистив горло, Барахлюш думает, что тётя поймёт намёк. Но та по-прежнему остаётся глуха – насколько это возможно для «видящей ушами». Клепи терпеливо и глубоко вздыхает. Барахлюш всё же смотрит в её сторону и пересекается с ней взглядами. В глазах, видных сквозь охотничью маску, сквозит выражения искреннего недоумения, обиды и укора. Но едва ли это хоть как-то задевает его: кто она ему, в конце концов? Он видит её, считай, впервые в своей жизни и, если честно, надеется больше не увидеть никогда. Всё-таки к нему постепенно пришла неловкость. Вот так за глаза назвать уличной девкой совершенно ни в чём не повинную девушку… Очень некрасиво получилось. А в таких случаях, как известно, лучше особо не отсвечивать – а лучше вообще исчезнуть. - Так кто этот человек? Барахлюш прикрывает глаза. А, гори он синем пламенем! - Арман Гиганток, - смирившись, отвечает принц. – Отец моего будущего короля и мужа моей сестры, а так же лучшего друга. Клепи разом встряхивается и начинает смотреть на него так пристально, что Барахлюш невольно ёжится. Всё-таки он не привык к такому обилию внимания. Секунда или даже две требуется Децибелле, чтобы переварить информацию. - Насекомоубийца здесь? – Барахлюш готов дать голову на отсечение, что слышит в её голосе некое подобие ужаса. – В нашем мире? - Да, и теперь он ещё и где-то на твоём континенте, схвачен твоими людьми, - очень надеясь, что она слушает его сейчас, кивает Барахлюш. – И вот тут, очень тебя прошу, давай только без скандалов. - Ты что, предлагаешь мне его вот так просто отпустить? – видимо, изумляясь, говорит Децибелла. – Если он на моей земле, то я не могу отдать его тебе, даже не поговорив. Это будет неуважением по отношению ко всем насекомым. Они ждут мести, и я не имею права их лишить её. - Воу-воу-воу! Притормозите-ка, тётя! – чувствуя, как сердце его падает куда-то в бездну, восклицает Барахлюш, выставив перед собой руки. – Простите, конечно, но поговорить – это одно, а дать жукам выплеснуть свой гнев – это совсем другое. - Он должен доказать, что достоин жить после всех своих злодеяний, - безапелляционно отвечает Децибелла. – Но ты прав, самосуду у нас не место. Поэтому, когда найдёшь его, то передашь лично мне в руки. Тогда мы устроим суд по всем правилам. - Тётя, он же человек, - сглатывая внутрь себя панику, проникновенно произносит Барахлюш. – Для них насекомые – это как для нас аниманикулы: мы просто можем на них случайно наступить или раздавить… - Но мы не убиваем их просто так, Барахлюш, - перебивает его она. Принц терпеливо вздыхает и пробует снова: - Если ты о пчёлах, то он боялся за своего сына. Он может умереть из-за их яда. - Ладно, о пчёлах не будем, - легко соглашается Децибелла. - А муравьи? - С точки зрения человека, они - воры, - быстро, как по написанному, отвечает Барахлюш. – Их всегда много, они довольно наглые – не отрицай этого! – и при этом берут их самые лучшие продукты. - Хорошо, - неохотно кивает она. – А мухи? - Они приставучи и эти их ехидные потирания лапками любого доведут до смертоубийства! – пожимает плечами Барахлюш. - Что ж, - нисколько не потеряв пыла, говорит Децибелла, - а что ты скажешь семейству тараканов? Оно живёт в страхе вот уже около тысячи лет и едва сводит концы с концами! Каждый второй ребёнок у них рождается инвалидом, и почти каждый умирает от тех мерзких жидкостей, что использует этот гадкий человек! Что ты на это скажешь? Барахлюш раскрывает было рот, но на это ему действительно нечего сказать. Папа Таракан, глава семейства, был отменным парнем, весельчаком и душой компании. Он определённо не заслужил несчастий, сваливающихся ему на голову. - Полагаю, вопрос снят, - холодно отрезает Децибелла, наслушавшись тишины. – Это всё? «Как найду Армана, вручу ему увеличительную микстуру, и пусть валит из нашего мира ко всем чертям! - раздражённо решает про себя Барахлюш. – Я уж как-нибудь выкручусь». - Мне нужно ещё обратиться к Пёстрокрылу: у нас наметилось новое приключение, и путь на этот раз предстоит неблизкий. - А что, Селения тоже здесь? «Боже, нет, и какое облегчение!» - Нет, - качает головой Барахлюш. – Она и Артур сейчас в форме людей в другом мире. - О, - только и произносит Децибелла. Барахлюш едва подавляет в себе желание закатить глаза («Ну, конечно, тётушка, это же, право, такая рутина!»), но решает больше не выставлять себя в невыгодном свете перед Клепи. Не то чтобы ему было не всё равно, но всё же… - А так же я по поводу Ужасного У, - в тон ей говорит он. – Он сбежал, а рядом с его тюрьмой мы нашли палатку с вашего континента… На высокой ноте Барахлюш замолкает, но теперь – о, неожиданность! – Децибелле не нужны покашливания или подмигивания в качестве намёков. - Это что, обвинение? – напрямую спрашивает Децибелла, и Барахлюшу кажется, что её глаза оракула поедают его душу сильнее, чем обычно. - И в мыслях не было вас в чём-то обвинять, - не задумываясь ни на секунду, пожимает плечами принц. – Просто человек, что занимался тогда собирательством, мог что-то увидеть и нужен нам как возможный свидетель. - Да, но если палатка осталась там, то разве не логичнее было бы искать этого вашего свидетеля на том же месте? Тихонько сглотнув, Барахлюш начинает лихорадочно соображать. Конечно, было бы логичнее. Но в том-то и дело, что он пришёл сюда обвинять. Однако нельзя же сказать это человеку в лицо, тем более, если он – твоя тётя и вождь союзного тебе государства. Во всяком случае, нельзя этого сделать, не имея ни единого доказательства. А у Барахлюша их не было. - Не совсем так, - медленно произносит он, поводя подбородком. Уравнения в его голове сложились, и он вздыхает с облегчением и продолжает уже увереннее: - Ужасный сбежал вчера ночью, около полуночи, а ваши собирательные патрули по договору занимаются работой как раз в это самое время. А потом, все знают, что палатки у вас, охотников, одноразовые, так как сделаны из листьев. Неудивительно, что кто-то из ваших людей оставили её. Тем более, если случилось что-то из ряда вон выходящее, что могло попросту напугать их… Децибелла кивает. - Всё верно говоришь. Они уже давно вернулись. Нахмурившись, Барахлюш вглядывается в лицо тёти. Она его что, проверяла так? - Но вот в чём загвоздка, - продолжает она всё тем же спокойным голосом, - никто из вернувшихся ни словом не обмолвился об этом происшествии. - Ну… может быть, они не хотели… Барахлюш понятия не имеет, какая тут может быть причина, поэтому, тряхнув головой, прерывает собственную мысль и говорит: - Послушай, мне нужно просто поговорить с ними и разобраться. - Ну, вот и поговори, - удовлетворённо кивает Децибела на притихшую Клепи. – Тот человек, которого ты назвал уличной девкой в лицо пять минут назад, отвечает у меня за вчерашнее собирательство. Надеюсь, у тебя хватит сообразительности, чтобы теперь втереться ей в доверие и выудить из неё подходящую информацию. Барахлюш раздражённо закусывает губу и снова смотрит на девушку. Ведёт она себя на удивление скромно для особы, которая напала на них без предупреждения и собиралась искалечить: смотрит в пол и, сложив пальцы рук в замочек, сплетает и расплетает их. Затем он смотрит на Деци. Зачем она опять вернулась к их ссоре? Вроде бы договорились же! - Пойми, Деци, - рассудительным тоном произносит Барахлюш, предварительно глубоко вздохнув. – Я ведь ещё ладно, но вспомни моего отца. Мою мать он буквально боготворил, вряд ли он обрадуется, узнав… - Ну, тут он с тобой не согласится, - уверено перебивает его вождь охотников. Голос её становится усталым и досадливым. – Поверь, ему эта девушка очень понравилась. Моргнув, Барахлюш прочищает горло: - А он знает её? Каменным изваянием лицо Децибеллы обращено только к нему, и – Барахлюш готов дать голову на отсечение – она видит его и заглядывает ему прямо в глаза. - Я предварительно его спросила, когда давала ей имя, если хочешь знать. Отметив про себя, что Децибелла деликатно не произносит имя Санцклепии вслух, Барахлюш кивает, вновь забыв, что она не видит его. Затем, вспомнив, добавляет с сомнением: - Вот как?.. Да, но зачем ему интересоваться этим? Децибелла протяжно вздыхает. - Неужели он тебе совсем ничего не говорил? – поморщившись – действительно поморщившись, ему не показалось! – спрашивает она. Он бросает взгляд на Клепи: та все ещё сидит потупившись. Она явно ждёт каких-то слов от своей наставницы прежде, чем вступить в разговор. - Нет, совсем ничего, - чувствуя, что происходит что-то очень неловкое и нехорошее, говорит Барахлюш. Децибелла медленно кивает несколько раз, точно китайский болванчик, продолжая глядеть прямо внутрь Барахлюша. Вздохнув, она прочищает горло. - Не я должна была сообщать тебе об этом… - тихо произносит она. – Так что извини меня… Но ты и моя преемница… вы обручены. Сердце Барахлюша сжимается до таких размеров, что возникает ощущение чёрной дыры. Нутром чувствуя его состояние, Децибелла сочувствующе добавляет: - Вот уже двести лет как.