Кто, если не я, также сильно полюбит тебя...

Ульяна лежала на кровати, еще не остывшей после ухода Макса, и всё понимала, а самое главное, принимала. Но была бессильна — она любила его всего до остановки пульса, до потери сознания. Это чертова клиника, с которой ничего, ничего черт возьми, нельзя поделать! Только смириться. Смириться так, как это делают больные онкологией, когда им диагностируют 4 степень гребанного рака. И ты пытаешься успеть всё до последнего вздоха, рвешься и мечешься, но вдруг ты проваливаешься и слышно лишь громкое и противное «пиииииииии» из аппарата. Но любовь — это же не болезнь? Макс сидел на подоконнике и всматривался в небо цвета Мартини Роуз, того самого, что извечно пила Катя и от которого постоянно тошнило Макса. Черт, меньше всего ему хотелось сейчас вспоминать Решетникову. Но сознание его, как опытный художник, вычерчивало Катины образы, такие до сумасшествия неправильные, но очень-очень теплые, как тот полосатый плед, укутавшись в который они встречали рассвет на крыше одной из высоток Москвы. Катя пила Мартини Роуз и без конца фоткала небо, пока Макс пытался не вырубиться прямо на крыше. Тогда это ему казалось таким глупым и по-детски романтичным (чего он не мог терпеть, к слову), казалось, что взрослые люди, которым далеко за надцать лет, не тратят на такие пустяки своего дорогого времени (как известно, время-деньги). А сейчас он тщетно пытался отыскать в фотопленке своего яблочного гаджета фото с тех самых вечеров, плавно переходящих в утро. Но «тщетно» — это тщетно. На его крупных черных джишоках без 10 пять утра. И вдруг ему захотелось пойти сфотографировать этот рассвет. Нет, он уже не был пьян (по крайней мере, он так думал).Это словно желание наверстать упущенное, провести работу над ошибками, и в следующий раз сделать всё на 5 с плюсом. Весь отель спал, не разделяя энтузиазма Максима. Он вышел через черный вход на задний двор, здесь было особенно красиво: рыжее солнце ласково гладило листья южных деревьев, сверкало в воде бассейна, выкрашивало фасады зданий в нежно персиковый и заставляло с улыбкой жмуриться. Макс бегал, крутился, выискивая лучший ракурс для фото (как будто что-то в это понимал).Отойдя в тень под деревья, он рассматривал кадры, как вдруг на одном из них увидел голову Решетниковой. «Какого черта она тут забыла?» — было первое, что выдал его ум. У Пылаевой было все гораздо проще и холоднее. Девочка — вечный Московский ноябрь. Плотно задвинутые шторы и никакого намёка на романтику. Ульяна — депрессивные холодные есенинские строки, залитые крепким алкоголем. Катя — переполненные красочными эпитетами произведения Лермонтова. Решетникова — тёплая московская весна. Кровать давным давно остыла, и Ульяна ворочалась в холодной постели, отчаянно путаясь в простыне. Ей виделся не то кошмарный сон, не то она представляла свою дальнейшую жизнь. Между этими видениями в её голове уже стоял знак равенства, потому что 3 часа назад Макс поставил точку в этой части их романа и отказался писать вторую. И всё же, наверное, это лучше, чем если бы он сжёг уже написанную вторую часть, подобно Гоголю. И дело тут абсолютно не в литературе, понимаете? -Ты что в такую рань здесь делаешь? — спросил Макс куда-то в спину Кате, заставляя её худые костлявые плечи вздрогнуть от неожиданности. Чёрт, он никогда не замечал, что у неё волосы цветом только что проснувшихся утренних золотых солнечных лучей. Катя поперхнулась и обернулась: -Не могу не ответить взаимностью, — максимально холодно выдавила Решетникова, ловко стряхивая пепел с сигареты. -Ты же давно бросила курить, — с голосом я-хочу-тебя-больно-задеть-за-живое поинтересовался Нестерович, вспоминая, как на крыше она выкинула прямо вниз его только открытую пачку. -А ты не любил рассветы, — Катя кивнула в сторону его телефона, на котором во весь экран красовалась фотография. — Видишь, все меняются… — в конце голос предательски неожиданно дрогнул, и Катя тут же сделала затяжку. Еще две минуты (показавшиеся им обоим вечностью) они стояли молча. Макс то и дело вертел головой, пытаясь показать, что ему действительно интересно рассматривать небо, а Катя, потупив взгляд, старалась быстрее докурить и свалить из этой неудавшейся беседы. Чёрт, а она никогда не замечала, что у него глаза цветом молодой изумрудной травы в каплях росы. Катя наконец докурила и, обойдя его так, словно это был огонь, кинула бессмысленное-но-нужное-по-этикету:«До встречи!». Макс остался стоять в клубах терпкого дыма слишком крепких сигарет (даже он такие не курил) и почему-то провожал её взглядом до самого входа в отель. На его крупных черных джишоках без 10 шесть утра. Он сидит в душном номере, залитым солнечным светом, и пытается думать, что же ему делать дальше. Катя второй раз за сутки моется. Сердце норовит разбить грудную клетку не то от быстрой ходьбы, не то… От быстрой ходьбы, конечно, от чего ещё Ульяна сидит на кровати в кучи скомканного постельного белья, обняв колени. Она впивается ногтями (с маникюром, в отличии от Кати) в ладони, оставляя красные кровяные следы. Она кусает губы до крови. Она выламывает себе руки. Она хватается за волосы. Она страдает. И сейчас ей глубоко п… параллельно (или очень грязное непечатное слово) на чувства Макса. Пылаева любит его. Пылаева страдает из-за него. Пылаева — эгоистичная сука. Та самая, которая идеальная спутница в ресторан и идеальная проститутка в постели У Макса в голове — сравнительный анализ. Он выбирает между черным и белым, квадратным и круглым, холодным и горячим. Между ноябрем и маем. У Макса в голове — 9 круг ада, хуже. У Макса в голове сплошная геометрия, потому что это — треугольник с вершиной М.