Die himmelblaue Augen

Прошло немало времени со дня гибели президента Конрада Штолтенберга. Министр здравоохранения Тандилашвили оказался прав: шансов спасти главу правительства не было. Прибывшие врачи опоздали, оправдываясь тем, что реанимация была уже занята, и их путь уже простирался прямо в морг, где и покоился президент в ходе проведения следствия. В Израиле был объявлен национальный траур по поводу кончины политика, развевавшиеся по ветру белые флаги с синими полосами и звездой были спущены, и на улицах Тель-Авива нельзя было увидеть ни одного человека даже со слабой улыбкой на лице. Хайнрике Зильберманн были предъявлены обвинения в убийстве президента и двух попытках убийства посла и министра образования, однако снова вопрос решила толстая пачка шекелей, которую подкупные стражи порядка распределили по своим карманам. Однако это едва ли спасло девушку от мук угрызений совести: с ужасом представительница Партии Чаепития поняла, что Эрика Нойманн, её злейший враг, оказалась права: она выбрала неверный путь к успеху; дорога, запятнанная следами крови невинно убиенных, привела её не туда, но осознание пришло слишком поздно. Теперь коварная радость исчезла, больше не было слышно этого гомерического хохота; исчезло желание мстить и убивать, прикрываясь политикой гамбита, ведь именно от рук Хайнрике погиб человек, которого она совершенно не хотела погубить, — её возлюбленный, и только сейчас она поняла, что куда легче было бы отпустить его, чем пытаться построить счастье на чужом горе. В ясном синем небе не было видно и облачка, все голоса стихли, и лишь пение беззаботных птиц и редкий шум машин прерывали эту блаженную тишину: милым пташкам не было дано понять человеческого горя; они не знали, ни что есть траур, ни что значит потерять значимую для всей страны личность. Штолтенберг был действительно важным человеком для многих, и это поняла даже Хайнрике Зильберманн. Эта гибель изменила её: взбалмошная девица стала серьёзнее, больше не было счастья в её взгляде, надежда умерла, оставив лишь горькое чувство вины и душераздирающую печаль. Она уже не отвечала колкостями и резкостями на людские грубости, а лишь молчала, изредка кивая в знак согласия, в душе коря себя за произошедшее. Только тишина и одиночество были единственными свидетелями её горьких слёз, когда политик уходила от окружения, запираясь в своём кабинете и плача что есть сил, не жалея голоса, задыхаясь в собственных слезах и желая всё вернуть так яро, но прошлое уже нельзя было изменить, как бы она этого ни желала. Всё было обречено, и теперь её возлюбленный, за которого она боролась зря, был на Небесах. Похороны Конрада прошли среди большого количества людей. Они все были из числа ближайшего окружения политика. Министры, послы — каждый из присутствовавших был связан с президентом. Среди их числа была и Хайнрике Зильберманн. Со слезами на глазах она смотрела на безжизненное тело Штолтенберга, покоившегося в чёрном гробу, с этой доброй улыбкой, навеки застывшей на губах, и глазами прекрасного яркого оттенка голубого — цвета итальянского неба. Сердце девушки разрывалось от невыносимой боли, она едва держала себя в руках, чтобы не разрыдаться вновь, уже на глазах огромной толпы, раскаиваясь в содеянном, но она понимала, что это уже ничего не сможет дать. Убитого нельзя было воскресить, всё было кончено, и она могла лишь смотреть, как чёрная деревянная крышка закрылась, пряча за собой тело главы государства, и медленно гроб начал опускаться в большую яму, где навеки был захоронен некогда подававший великие надежды авторитарный президент Конрад Штолтенберг. -Пустите меня! Я не могу жить без него! — сквозь склонивших головы людей вперёд выбежала темноволосая девушка в похоронном чёрном платье, её серые глаза были полны слёз, и не было видно очаровательного красного банта на её голове, который прикрывала шляпа с вуалью. -Министр Нойманн, подождите, успокойтесь! — министры обороны и образования что есть сил удерживали девушку за руки, пытаясь оттащить её от гроба, не давая ей прыгнуть вниз, но та была неумолима, стараясь вырваться из крепкой хватки политиков и упасть прямо к своей любви. В тот момент Хайнрике Зильберманн лишь молчаливо стояла в стороне, глядя на происходящее без улыбки, с выражением истинной печали на лице: в любом другом случае она бы, возможно, расхохоталась в злорадстве, восхищаясь упоительной болью своего злейшего врага, но сейчас был совершенно не тот момент, любая шутка казалась бы кощунственной даже на взгляд представительницы Партии Чаепития. -Министр Нойманн, поймите, его уже не спасти! — Герхард Рихтер что есть сил старался переубедить убитую горем девушку, но та лишь продолжала горько плакать, её сердце разрывалось от невыносимой агонии, принесённой утратой близкого человека, и министр культуры кричала что есть сил, не стыдясь и не боясь, что о ней могут подумать, ведь не было ничего важнее искренности. -Вы ничего не понимаете, Герр Рихтер! Любовь слишком сильна! — надрывая голос, вопила политик; горячие слёзы продолжали литься из её серых глаз, обжигая щёки; силы постепенно покидали девушку, когда она изматывала себя. -Министр Рихтер… Не надо, — длинноволосая шатенка была спокойна как никогда, когда она поняла, что Герхард был бессилен что-либо сделать. -Министр Леманн, я… — Рихтер хотел возразить, но девушка лишь махнула рукой. -Не надо, как министр внутренних дел, я могу отрегулировать эту ситуацию. Леманн тяжело вздохнула, глядя на горевавшую Эрику, ей самой было больно видеть, как эта черновласая красавица страдала по утрате дорогого человека, но она не могла закрыть глаза на происходившее. -Министр Нойманн, — министр внутренних дел слегка коснулась плеча министра культуры, привлекая к себе взгляд серых глаз, полных слёз. — Я понимаю, что Вы очень сильно переживаете, но… Это просто надо пережить. Вы в этом не виноваты, и всё равно уже ничего нельзя изменить. -Ошибаетесь! Любовь слишком сильна! Я люблю Герра Штолтенберга! — продолжала кричать Эрика, отрицая произошедшее. Она до сих пор не могла смириться с потерей, она отрицала очевидное, но это всё казалось куда лучше, чем принятие правды, разрывавшей сердце несчастной девушки, так сильно полюбившей президента. -Поймите, его уже нельзя было спасти… — Леманн отвела печальный взгляд в сторону, ей было тяжело осознавать всю ситуацию, так же, как и министру культуры, хотя она и не пыталась подавать вида. -Не смейте так говорить! Я знаю, Вы лжёте! Вы просто шутите, как и всегда! — горе смешалось с гневом, сквозь невыносимую боль Эрика кричала на свою коллегу, обвиняя министра во лжи, лишь продолжая отрицать очевидное, однако министр внутренних дел лишь снова тяжело вздохнула, обнимая товарища и позволяя ей выплакаться в плечо. -Министр Нойманн, я… — Тандилашвили также хотел возразить министру, однако в ответ получил только неодобрительный взгляд Моргенштерна. -Лучше не надо, — твёрдо произнёс Феликс, слегка покачивая головой. -Я думаю, Фройляйн Нойманн лучше побыть одной, — мягко произнёс посол Луитпольд Файнберг, получая в ответ одобрительные кивки от других политиков, после чего все стали расходиться, оставляя двух министров наедине. Министр внутренних дел всё так же стояла с министром культуры, не выпуская девушку из своих объятий, позволяя ей выплакаться и смириться с утратой, боясь отпустить её и заставить вновь почувствовать себя так одиноко, без нужной опоры и поддержки. Однако вскоре её плач начал утихать, но не оттого, что боль прошла, а от упадка сил. -Министр Нойманн, может, Вам стоит пойти домой? — полушёпотом спросила Леманн, всё так же удерживая министра в своих объятиях. -Пожалуй: мне не помешал бы покой, — просипела Эрика, и две девушки побрели к дому министра культуры, медленно шагая по широкой пустынной дороге, ведущей так далеко. Через какое-то время показался и высокий дом, такой знакомый. Становилась ближе и входная дверь. Наконец, девушки смогли дойти до дома Нойманн, и министр культуры вытащила звенящую связку ключей из своей чёрной сумочки. -Видимо, здесь наши пути расходятся, — Нойманн тяжело вздохнула, даже не глядя на министра внутренних дел. -Да, мне в другую сторону надо. Держитесь, министр Нойманн, я знаю, Вы сильная, — Леманн похлопала товарища по плечу с лёгкой приободряющей улыбкой. — Тем более, этого хотел бы и Герр Штолтенберг, не так ли? -Возможно, Сиглинд, — холодно ответила министр, поднимаясь по ступенькам и отворяя дверь в подъезд. — Мне пора. До встречи. -Увидимся, министр Нойманн! — помахала на прощание Леманн, взглядом провожая министра и шагая прочь. По прибытии домой Эрика всё так же ощущала разрывавшую сердце пронзительную боль, когда-то горячие следы слёз остыли и стали такими холодными, а голова чрезмерно болела от всего того, что произошло. Это было слишком тяжело принять. Время шло так медленно, когда одно за другим происходили все те ужасные события, будто бы все эти дни длились словно одна большая вечность. Казалось, будто почти все силы покинули девушку, ей было слишком плохо, чтобы что-либо делать, и, уставшая, она бессильно рухнула на кровать, попадая в крепкие объятия Морфея. Сон, однако, не смог стать истинным убежищем для безутешного министра. Чёрный занавес, звуки выстрелов отовсюду, зловещая улыбка… Это казалось отвратительным, гротескным отражением суровой реальности. Осторожно девушка сделала шаг вперёд, слыша короткий звонкий хруст. Серые глаза устремили свой взгляд вниз: под ногами лежали куски стёклышек багрово-красного оттенка. Нагнувшись, девушка взяла один, но тотчас же отбросила, отпрянув: на её пальцах остались следы свежей крови. -Ты не порезалась, милая? — до боли знакомый голос заставил министра культуры вздрогнуть, её сердце быстро затрепетало. -Н-нет, что Вы… — просипела она, с подозрением оглядываясь по сторонам. — Кто здесь?! -Ты такая хорошенькая… — добрая усмешка вновь заставила девушку вздрогнуть, голос казался всё более знакомым, Нойманн в душе понимала, кому он мог принадлежать, но пыталась отрицать возможность этого. -Не шутите! Вы не можете быть президентом Штолтенбергом! — строго воскликнула девушка, не веря в то, что слышала. -Почему это я не могу им быть? — лукаво усмехнулся голос, будто дразня девушку. -Потому что он умер! — едва сдерживая слёзы, крикнула Эрика. -Какая ересь, — после очередной усмешки сквозь занавес начали просвечиваться лучи белого света, и всё отчётливее стал виден силуэт человека. Стройная фигура, широкие плечи, короткие прямые опрятные локоны… Всё это было слишком подозрительно. Вскоре стал отчётливо виден и лик: русые волосы, небесно-голубые глаза, такие родные, что Эрике хотелось закричать и разрыдаться от счастья, ликуя, но она понимала, что не могла, ведь это был всего лишь обман. -Президент Штолтенберг! — воскликнула девушка, с горящими глазами глядя на свою любовь. — Неужели Вы правда живы?! -Как видишь, для тебя я буду жив навеки, — его слегка грубая рука коснулась её нежной щеки, осторожно проводя пальцами по бледной коже. -Только… Для меня?! — у министра вновь проступили слёзы на глазах, но президент был достаточно ловок, смахивая появившиеся слезинки с серых очей. -Просто эти мерзавцы не хотят верить в то, что я жив, — господин расхохотался, одаривая тёплым взглядом своих голубых глаз девушку, которую он так любил. — А ты сама говорила, что любовь слишком сильна. Ты не хотела терять меня, поэтому я всегда буду с тобой. -Н-но… Вас же больше нет в живых на самом деле! — Нойманн начала всхлипывать, отказываясь верить в эту прекрасную иллюзию. -Глупости, — хмыкнул Штолтенберг, нежно заключая руку Эрики в своей. — Я могу тебе доказать, что я жив и что все просто лгут. Любовь ведь всё равно слишком сильна, чтобы сгубить меня или тебя, пока наши чувства живы. Конрад нежно коснулся руки министра своими губами, ненадолго задерживая поцелуй, ощущая этот прекрасный лоск мягкой гладкой кожи. -Тебе нужно всего лишь так мало сделать… — бархатным тенором прошептал президент, одним лишь взглядом своих глаз цвета неба заставляя девушку таять. -Что? Что я могу сделать, чтобы Вы снова оказались живы?! — взмолилась девушка, не жалея сил на плач, но вызывая лишь очередную добрую усмешку у главы правительства. -Проснуться! — щёлкнув пальцами, с лукавой ухмылкой воскликнул президент, так громко, что девушка не сдержала краткий вопль. Один лишь крик смог разбудить девушку, вытаскивая её из объятий Морфея. Эрика раскрыла глаза, осматривая всё вокруг себя. Снова те же стены; снова та же кровать, где она заснула; снова окна, через которые пробивались яркие лучи света… Ничего не изменилось после того чудного сна, оказавшегося лишь славной иллюзией. -Это был… Обман… — еле слышно прошептала Нойманн, её серые глаза вновь наполнились слезами, когда она поняла, что весь сон был лишь воображением убитой горем девушки, так сильно желавшей, чтобы всё вернулось обратно, но уже ничего нельзя было изменить, и, не зная, что делать, Эрика вновь горько заплакала, страдая от боли, разрывавшей её сердце, она напрасно желала всё вернуть, чтобы избежать того злополучного, рокового выстрела — всё было тщетно… Девушка продолжала плакать, уже не стесняясь своих эмоций: она едва не кричала от горя, заливаясь горячими слезами, однако глухой голос заставил её быстро смахнуть слёзы и оглядеться: -Эрика, ты ещё долго будешь спать? Нам репетировать пора! Голос был до боли знакомым, но девушка отказывалась в это верить. В недоумении Нойманн осмотрелась, пытаясь найти источник звука, но, не достигнув результата, ринулась на поиски, пока одна картина не заставила её остановиться, остолбенев: в её гостиной стоял молодой русоволосый человек, одетый в чёрный костюм с галстуком и державший в руках скрипку со смычком, его фигура была стройна, а его глаза были прекрасного цвета ясного голубого неба. -О, проснулась девочка моя! — широко улыбнулся молодой человек. — Очень хорошо: нам как раз надо попробовать сыграть одну композицию! -Президент Штолтенберг, Вы живы?! — с неподдельным удивлением воскликнула Нойманн. -Что-о-о-о?.. То есть, я уже не просто Герр Президент, а Президент Штолтенберг? — рассмеялся господин в костюме, откладывая музыкальный инструмент в сторону. — Тебе опять приснился этот сон про политику? -А. Конрад… — девушка вздохнула, осматриваясь: она была у себя дома, но Штолтенберг был на самом деле жив, и на ней уже не было чёрного похоронного платья: на его месте был чудесный черный костюм, украшаемый очаровательным красным бантом заместо галстука. — Да, извините, наверное, снова слишком много литературы про политику прочитала. -Какая ж ты всё-таки милая, моя Эрика, — Конрад вновь не смог сдержать добрый хохот, подходя к девушке и заключая её в свои крепкие объятия. — Ты же знаешь, всё хорошо, я ведь рядом. Я люблю тебя, моя Эрика. -А я люблю Вас, Герр Президент… -Не надо, — ласково улыбнулся молодой человек, одаривая Нойманн нежным чарующим взглядом своих небесно-голубых глаз, его палец коснулся её нежных губ. — Просто называй меня Конрад. Ты ведь знаешь, что я твой, а ты — моя. Моя маленькая Эрика. И наша любовь слишком сильна, чтобы позволить нам погибнуть. Конрад слегка наклонился, сливаясь со своей девушкой в нежном поцелуе, и все горести были в миг забыты в этой нежной и пылкой любви, ведь любовь действительно была слишком сильна, чтобы разъединить два тесно связанных сердца, и в душе Эрика была счастлива, что тот ужасный сон про убийства не был реальностью. Не было никаких политических дискуссий, борьбы за власть и гамбитов, никто не был убит: всё это оказалось лишь очередным сном, и какое же счастье для Эрики было вновь проснуться и увидеть этот тёплый, любящий взгляд прекрасных глаз цвета ясного неба.