Живая и мертвая вода

Громкий стук в дверь прервал мрачные размышления Майи. Прошла неделя после окончания войны, но о графе ни слуху, ни духу. Девочка была настолько истощена бесконечными пессимистичными мыслями, что уже не могла улыбаться. Выражение ее лица вызывало тревогу и волнение среди любящих госпожу слуг. В данный момент баронесса что-то автоматически вышивала, едва шевеля руками и смотря куда-то вдаль, в окно, на бесконечное синее небо. Кольцо на ее пальце тускло поблескивало в лучах яркого, летнего солнца, и Майя из-за этого периодически переводила взгляд на руки. Элизабет сидела у ее ног, чуть придерживая ткань, чтобы та не касалась пола, и смотрела на свою госпожу полными грусти глазами. Когда же они услышали стук, казалось, в обеих проснулась жизнь. Никто не навещал их с тех пор, как добрая половина населения города отправилась воевать. Даже подруги не приходили к баронессе, они словно бы исчезли вместе с войсками. Но тот, кто стоял на пороге, не вызвал в обитателях дома ничего, кроме глухого безразличия, которое шло от Масуми. Граф запретил Майе общаться с бароном, от этого равнодушие перешло к Элизабет, а от нее разнеслось по слугам в мгновение ока. - Сакуракоджи, - как во сне проговорила баронесса и с явной неохотой пустила гостя в дом. Но только в гостиную, находящуюся в непосредственной близости к выходу. – В чем причина вашего визита, барон? - В чем причина вашей холодности, баронесса? – улыбнулся Сакуракоджи, избавляясь от верхней одежды и передавая ее Элизабет. Той пришлось на некоторое время отлучиться от госпожи, что ей совсем не нравилось. - Я предпочту не отвечать на этот вопрос, - ответила все так же отстраненно девочка. Ответ со стороны барона был предсказуем: - Тогда, я предпочту не отвечать на ваш. Через минуту молчания Майя встала с кресла, в котором сидела, и проговорила, глядя куда-то сквозь юношу: - Похоже, наш разговор зашел в тупик. Я попрошу вас покинуть этот дом. Сакуракоджи поджал губы, нахально улыбнулся и тоже встал, направляясь к двери. - Если быть честным, я пришел сюда… чтобы кое-что посмотреть. Это кладовая с углем и дровами. Я знаю, у вас есть такая. Никто не ищет таких вещей в домах, а лютой зимой они просто необходимы. Майя, почуяв неладное, немного встрепенулась и попыталась протиснуться между бароном и дверью, но была мгновенно прижата к стене. Чувства начали бурлить в ней, пробуждаясь – негодование, стыд, злость. - Отпустите меня немедленно! И убирайтесь из моего дома! - О, вашего дома? Но он пока что принадлежит не вам. Впрочем… скоро я это исправлю, прошу прощения, - после этих слов он ударил девочку головой об стену – она сразу же потеряла сознание. Оставив баронессу лежать на полу, юноша стремительным шагом направился вглубь дома. Он внимательно читал схемы здания, но все равно пару раз свернул не туда. «Этот дом просто огромен», - подумалось тогда ему. Он наткнулся на нескольких слуг, но шел так уверенно, что, если они и заподозрили что-то, не решились высказаться напрямую. Ему это было на руку. Подвал нельзя было назвать подвалом, потому что он находился не под землей, а на первом этаже, ведь, если сырость проберётся туда, то спасти запасы будет очень сложно. Сакуракоджи действовал быстро, слаженно, но был слишком поглощён этим занятием, не услышал стука во входную дверь, не услышал шагов, не заметил, как дом поднялся на уши. Он видел только маленький огонек в руках, а слышал вопли благородных девиц, да матрон, чьи дома сейчас разоряют оборванцы и крестьяне. И это было его ошибкой. - Барон, вам не следовало сюда приходить. Холодный голос за спиной заставил его тело покрыться мурашками, но огонек все плясал в руке. Нет. Смерть плясала у него в руке. Сакуракоджи развернулся немного в сторону голоса и, улыбнувшись полубезумной улыбкой, скинул смерть в темноту комнаты. Разразился пожар. Тем не менее, слуги-мужчины реагировали трезво и быстро побежали за водой. Говорят, что Хаями Масуми всегда был параноиком и держал в каждой комнате по пистолету или шпаге. Но также он защитил дом и от других напастей. Барон отшатнулся от огня и рванул было в сторону выхода, но в лицо ему прилетело нечто мягкое, на секунду полностью ослепившее его. Потом что-то схватило его за руки и шею и потянуло куда-то. Еще через минуту он оказался в саду, как и Майя, как и половина слуг. Не было только Хаями-старшего, но и он вскоре появился из-за дома. Когда юноша прозрел окончательно, то заметил кого-то нового, кого не видел раньше. У этого человека тело косилось немного в бок, и он опирался на прочную трость из дерева. У этого человека руки были в длинных перчатках, а тело скрыто походным плащом. У этого человека волосы закрывали лицо, и были они цвета золота с серебром. У этого человека был невыносимо холодный, пронзительный взгляд, который мог быть только у одного… - Хаями… Масуми… Мужчина выпрямился, насколько позволяли его ранения, и откинул волосы назад, открыв лицо полностью. Тогда Сакуракоджи заметил еще одно изменение – на одном глазу белая повязка. Но, несмотря на ужасающие раны, мужчина выглядел вполне сносно. Он кивнул куда-то, и юноша опустил взгляд, сразу же заметив белую перчатку. - Я не могу убить тебя просто так. Нет доказательств. Но, - его голос был тверд, как скала, глубок, как океан, и холоден, как айсберг, - за оскорбление моей невесты вы заплатите жизнью. Выбирайте оружие. Хаями Эйске поднял на сына полный ужаса взгляд: - Масуми! Обожди, ты ранен, измотан и взволнован! - Мальчишку я могу победить в любом состоянии. - Я не хочу потерять сына, Масуми. Ответа на данную реплику не последовало. Сакуракоджи, в свою очередь, отчанно думал, как же оружие выбрать: сначала он вспомнил про умение графа стрелять и отказался от пистолетов, решив взять шпаги. Позже пришла мысль, что его умение фехтовать сводиться к ударам палкой по дереву. «Он же ранен, да и ослеп на один… глаз…». - Пистолеты. 25 шагов. Масуми кивнул, посмотрел на слугу, выбегающего из дома, и приказал ему принести дуэльные пистолеты. Пока исполнялось приказание, граф стянул с себя плащ и накрыл им все еще бессознательную Майю, лежавшую на руках у Элизабет. Все жители дома собрались позади мужчины и хмуро скалились на барона. Граф заметно хромал, но пытался двигаться как можно более плавно, чтобы не тревожить остальные раны. Он был сосредоточен и абстрагирован от всех ненужных на данный момент проблем. Война осталась позади – она не важна. Ранения заживут – не надо о них думать. Дуэль – вот что важно. Жизнь - вот что важно. Он едва заметно вздохнул, когда руки коснулся холод пистолета. Мужчина чувствовал, что его мир неожиданно сузился, из-за невидящего левого глаза. Он мог целиться с любой стороны, но привычка – серьезное дело. Пока его мысли были сосредоточены на будущем выстреле, один из слуг отсчитал двадцать пять шагов, плюнув под ноги Сакуракоджи, когда прошел мимо него. Они не сходились и не расходились, просто встали по оба конца воображаемой линии и взвели курки. - У тебя есть пять секунд, чтобы помолиться об отпущении грехов. - То же самое можно сказать о вас, граф. Пять. Масуми моргнул пару раз, пристраиваясь и наводя дуло на молодого человека. Четыре. Сакуракоджи почувствовал, как потеют его ладони и дрожат пальцы. Три. Хаями Эйске впервые в жизни взмолился Богу. Два. Послышался странный щелчок. Грянул выстрел. Один.