«Здесь ударение на «о́ра»! Уже раскаиваюсь в том!» Переведённая на Синдарин легенда
20 февраля 2019 г. в 23:48
Примечания:
Текст легенды для Умника любезно предоставлен saiwacario. Спасибо! Ты лучший летописец ever❤️💙
Золотые лучи, проникая сквозь сухие кроны, раскрасили воздух искрящимися полосками, и молодая поросль заиграла живыми зелёными оттенками.
Напевая мелодию без слов, Эльдалотэ закружилась на траве, сбросив накидку. Тёплый ветер играл волнами волос эльфийки и лёгкой тканью платья. Зрелище завораживало, Ангарато улыбался, но на сердце было тоскливо. Зелёный… Везде зелёный и золотой. Как во дворце Арафинвэ. Но даже там палитра цвета была разнообразнее, чем в этом лесу. С нарастающей давящей печалью подумав, что Валинор, заново расцветая после гибели Древ, был всё равно намного красивее этого блёклого подобия растительности, эльф перевёл взгляд на невесту, в которой не сиял слившийся воедино свет Телпериона и Лаурелин, однако Эльдалотэ была прекрасна. В эльфийке, совсем ещё юной, но видевшей так много ужасного, скрывалось таинственное, дивное очарование, колючий холод севера и нежнейшие цветы Благословенного Края.
Эльдалотэ заметила взгляд возлюбленного и остановилась.
— Когда мы придём в Дориат, — улыбнулась дева, — снова окажемся под защитой Айну. И никакое зло не коснётся нас. Майэ Мелиан лучше других Владык Арды — она единственная приняла Замысел Эру и не стала идти против него, не увела эльфов с их земли, но окружила заботой и любовью, словно мама.
Сев на траву рядом с Ангарато, Эльдалотэ коснулась ладонью его щеки, нежно поглаживая пальцами кожу.
— Однажды, — мечтательно произнесла дева, — мы тоже станем родителями. Я буду петь нашим детям колыбельные. Ты научишь меня песням, которые пела тебе мама?
«Эльдалотэ идеализирует семью, — подумал эльф, — потому что не знает, что это такое. Не чувствовала ревности к младшим, не обижалась на недостаточное внимание мамы и папы, не сталкивалась с тем, что близкий родственник оказался ничтожеством».
— Маме не приходилось петь колыбельные нам с братом, — с нежностью накрыв своей рукой ладонь девы, печально улыбнулся Ангарато. — Когда приходило время сна, мы послушно ложились и делали вид, что сразу же заснули. Чтобы потом играть, сколько вздумается, когда взрослые уйдут.
— Обманывать маму некрасиво! — очень серьёзно возмутилась Эльдалотэ. — Но зато теперь я знаю, чего ожидать от твоих сыновей. И колыбельные, видимо, придётся придумывать самой, когда родятся послушные дочери.
— Я знаю одну песню, — с грустной усмешкой сказал Ангарато, — её пела мама нашей младшей сестрёнке, которая родилась незадолго до падения на Валинор тьмы. И, когда Куруфинвэ поднял мятеж, когда дядя повёл народ прочь из Валинора и стало ясно, что придётся расстаться, мама, зная, что я слышу, запела эту песню, сидя у колыбели.
Света луч, в кромешной тьме
В сердцах зажги огни,
К душе проникни в этой мгле,
Надежды воскреси.
Пусть этот луч добра
Сумеет увести
Вас от дорог всех бед и зла,
Что часто на пути.
Я верю в эту силу Света и Добра.
Твой мир спасёт она одна.
Сердца послушай стук, сомненья прогони,
Вслушайся в музыку своей души!
Вслушайся в эти звуки —
В сказочный напев,
В них найдёшь на всё ответ
И силы для побед.
Я верю в эту силу Света и Добра:
Твой мир спасёт она одна.
Сердца послушай стук, сомненья прогони,
Вслушайся в музыку своей души.
Ангарато замолчал, закрыв глаза и сильнее прижав ладонь любимой к щеке.
— Тогда пролились слёзы, — прошептал эльф, — и некому было утешить плачущих. Мы больше не верили Айнур, их слова бы не успокоили даже тех, кто остался в Амане. Поэтому даже в песнях звучала надежда лишь на самих себя.
***
— Синдар должны быть уверены, что мы избранники Валар, их посланники и любимые ученики, — сидя за столом рядом с Турукано, его семьёй и другими летописцами, говорил Умник, — мы уже поняли, как сильна вера лорда Новэ в Вала Улмо. Поэтому мы должны казаться покорными валандилями! И летопись обязана это отражать в полной мере.
— Ты всерьёз полагаешь, — начал искать среди стопки листов нужный текст молодой книжник, тоже учившийся у Квеннара, — будто Синдар настолько наивны, что примут твои сказки за чистый благородный металл, не заметив в нём чёрных примесей?
— А что не так, Воронвэ? — без тени иронии спросила Иттариэль. — Какая разница, правда это или нет? Кельсамо написал потрясающе красивую легенду, перевёл её на Синдарин и теперь нам действительно есть, что рассказать о себе, и о том, как нас любят Валар.
— Ты не понимаешь, принцесса, — настаивал Воронвэ, — такая легенда оставляет слишком много вопросов. Просто вчитайся! Вслушайся!
Сделав глубокий вдох, не обращая внимания на осуждающий взгляд автора, летописец начал декламировать:
— Явились в злой для Нолдор час
Посланники Врага.
Что Феанора взор угас,
Он знал наверняка.
— Мне не нравится, как Синдар коверкают наши имена, — вполголоса фыркнула Ириссэ. — Только представьте реакцию на такое самого Куруфинвэ!
Турукано с осуждением покачал головой.
— Явились в злой для Нолдор час
От Моргота послы, — громко перебил Кельсамо Воронвэ. — Что Феанора взор угас,
Пронюхали, козлы.
Ириссэ и Иттариэль рассмеялись, но быстро взяли себя в руки.
— Однако свой признали крах,
Сулили Сильмарил, — продолжал совершенно невозмутимо Умник. — За договор. Казалось, страх
В них явно говорил.
Пойти на сделку будто, но
Взять больше ратных сил —
Так Нолдор было решено,
Так Маэдрос решил.
И честность помнили так мало,
Как Моргот сам. И вышло вдруг,
Что больше воинов послал он
И Балрогов — ужасных слуг.
— И вышло так, — Ириссэ хмыкнула, — что больше воинов послал он
И Балрогов — ведь не дурак.
Брат сделал вид, что не услышал сестру, остальные попробовали отреагировать так же. Однако Иттариэль прошептала:
— И спрятал Балрогов в кустах.
Тут уже удержаться не получилось.
— В засаду нолдор угодили, — тяжело вздохнул Умник, — был Маэдрос пленён.
Все, кто с ним шёл, убиты были,
Он — в Ангбанд увезён.
На Митрим отступили братья
И укрепились там.
Но Моргот вновь прислал сказать им:
Заложника отдам,
Когда войну оставят Нолдор,
Когда навек уйдут,
Свой нрав смирив чрезмерно гордый,
На запад или юг.
— Подожди, — Ириссэ подняла ладонь, спешно придумывая, что сказать. — Подожди, друг. Вот!
На Митрим отступили братья.
Их лагерь был велик.
Но Моргот вновь прислал сказать им,
Что пленнику…
— Кур-р-р-р-лык! — по-птичьи пропела Иттариэль.
— Я понимаю ваше отношение к такой легенде, — попытался успокоить родственниц Турукано, — но вы должны понимать её необходимость.
— Мы всё понимаем, — кивнула сестра, — и нам всё очень нравится. Разве не видно?
— Да, очень нравится! — восхищённо закивала дочь.
— Но Клятва властно принуждала
Всех Феанора сыновей, — скривился собственному произношению Умник, — к тому ж — предчувствие обмана.
Им не свернуть с тропы своей!
Не слал им Враг другого слова…
— Но Феанора сыновья
Подозревали, что
Он вероломная свинья
В нимбиньевом манто, — невинно произнесла Ириссэ, и сам летописец едва не прыснул от смеха. Шутку поняли не все, однако никто не сдержал улыбку, даже недовольный Воронвэ.
— …Но Феанора старший сын, — откашлялся Кельсамо, — на Тангородрим был прикован —
Пик наивысший из вершин.
Запястье правое стальным
Затянуто кольцом.
И был потерян он живым
Вслед за своим отцом.
Мир простирался, изумлённый
Луны восходом; слух летел
На Митрим, что идёт Финголфин,
С ним те, кто Льды преодолел.
Едва на Митрим повернул он,
Пылая, с запада взошло
Впервые солнце. Развернули
Знамёна — синь и серебро,
И горны звучные запели,
И распустилась вся земля,
И под ногами запестрели
Цветы… Эпоха звёзд прошла.
— О, ужас… — всплеснул руками Воронвэ.
— Да, — согласилась Ириссэ. — Надо не так.
Но вот вступило войско в Хитлум,
Пылая, взвился Анар ввысь.
Эй, смелые, встречайте хитрых,
Руссандол, где венец? Колись!
Или нет. Подождите…
Едва вступило войско только
В долину Хитлум, взвился ввысь,
Пылая, Анар. Это ж сколько
Величья! Манвэ, с трона брысь!
— Очень некрасиво, — вздохнул Турукано, — сначала отойти на большое расстояние от дворца владыки, а потом оттуда ему кричать: «С трона брысь!» Так только трусы делают.
Удивившись, что брат не осудил, а поддержал веселье, дочь Нолофинвэ замолчала, высоко подняв одну бровь.
— Итак, — улыбнулась она, — поскольку тяготела
Над Нолдор скорбная судьба,
Все Феаноринги без дела
Сидели долгие года.
Иттариэль захихикала, честно пытаясь оставаться серьёзной.
— С восходом побежали, воя, — Умник покачал головой, но продолжил читать, — под землю полчища Врага.
Финголфин же прошёл без боя
По Дор Даэделот тогда.
— Бежали морготовы слуги,
Когда взошёл великий свет.
Поразмышляйте, милы други,
Кто здесь нолдоран, а кто нет! — подбоченилась Ириссэ.
— И Тангородрим сотрясался, —летописец сдержал смех, — от грозных горнов. И взывал
К ним Маэдрос, но затерялся
Крик среди эха мрачных скал.
Но, будучи иного нрава,
Чем Феанор, отвёл войска
Финголфин к Митриму обратно,
Ибо защиты гор искал,
Врага коварство предвосхитил,
И слышал вести, что найдёт
Там Феанорингов, и видел
Что крепость Ангбанд не падёт
От звука труб. На тот же берег
Пришёл он, что и Первый Дом,
И слову данному был верен.
Любви же не было ни в ком
Для Дома Феанора. Кары
Искало горе их сердец.
Финголфин же считал: в пожаре
Сыны виновны, как отец.
— Любви же к Дому Феано́ра
Меж ними не было ни в ком, — сквозь зубы процедил Воронвэ. — Здесь ударение на «ора»!
— Уже раскаиваюсь в том! — заверил Кульсамо. — Раздор мог вспыхнуть меж войсками,
Но малочислен Первый Дом
Предстал перед двумя родами;
И лагерь был перенесён
За озеро. Они объятья
Раскрыли бы, потрясены,
Тем, что прошли друзья и братья —
Но слишком тяжек груз вины!
Исторгнул Враг зловещий хохот,
Взглянув на разделенье сил,
И утра первые эпохи
Туманом смрадным отравил.
И сын Финголфина, принц Фингон
Отважный, в этот час решил
С враждой покончить и обидой.
Он дружен с Маэдросом был
В сияньи Древ, во дни благие.
Хотя не знал, что не забыт,
О старой дружбе не забыл он.
И вот, кромешной тьмой укрыт,
Принц без подмоги и совета
Твердыни Моргота достиг,
Но не постиг, как в крепость эту
Войти, тайком иль напрямик.
Тогда, бросая вызов оркам,
Что затаились под землёй,
Он арфу взял и струны тронул.
И среди скорбной, неживой
Мрачнейшей пустоши звучала
Благого Валинора песнь,
Что пели Нолдор до начала
Всех распрей, что меж ними есть:
«Под солнцем в Западном краю
Весенний пышен цвет,
Густеет лес, ручьи бегут,
Вьюрки поют им вслед.
Иль ночь там ясная царит,
Деревья спят в лесах,
И нить эльфийских звёзд блестит
В ветвистых волосах.
И пусть в конце пути я здесь,
Во мраке погребён,
Всех выше гор, что в мире есть,
И башен, и знамён,
И тьмы зловещей — солнца путь
И вечный звёздный край.
Нет! Не скажу: «Дня не вернуть!»
И свету звёзд: «Прощай!»
И слабый голос песне вторил,
Страдая, с высоты взывал —
Пел Маэдрос. В великом горе
Увидел Фингон, что искал.
Был неприступен пик высокий,
И со слезами угадал
Он замысел Врага жестокий.
Стрелять Руссандол умолял,
От мук избавить. И надежды…
— И тем от мук его избавить, — перебил Кельсамо Воронвэ, — принц верную вложил стрелу…
Но что тут мне ещё добавить?
Певец рыдает на полу.
Умник сделал вид, будто не услышал, невозмутимо декламировал свой стих дальше:
— …Не видя лучшей, принц вложил
Стрелу и лук согнул, но прежде
Так Манвэ Сулимо просил:
«Король, которому любезны
Все птицы! О, направь стрелу
И пожалей у края бездны
Нас, Нолдор, канувших во мглу!»
Мольбе ответ явился скоро.
По слову Манвэ населял
Народ Орлов давно те горы,
Следя за Морготом. Печаль,
От них о многом узнавая,
Владыка Арды испытал,
Изгнанников Благого края
Жалея. И с холодных скал
Король Орлов слетел — Торондор.
Он руку принца удержал,
Взлетел и к Маэдросу поднял
Его. Но морготов металл
Принц Фингон разомкнуть не мог.
Его просил убить
Вновь Маэдрос. Но принц отсёк
Выше запястья кисть.
Принёс их к Митриму орёл…
— На Митрим резво перенёс
Торондор беглецов.
Я к ликам века бы отнёс
Финголфина лицо, прости, брат, — очень зло расхохоталась Ириссэ.
Летописец отложил записи, поклонился.
— Похоже, теперь я готов выступать даже перед самой неблагодарной публикой, — сказал он, чуть покраснев.
— Прекрасная история! — вдохновенно произнесла Иттариэль, чуть смутившись. — Очень красивая и пробирающая до дрожи!
— Не думаю, — поджал губы Воронвэ, — что все Синдар рассуждают, как прекрасные принцессы.
— А жаль, — невинно улыбнулась Ириссэ.
— Я, слушая эту легенду, — молодой летописец не унимался, — сразу задаюсь вопросом — почему Манвэ не помог Маэдросу раньше?
— Мы ушли с Земли Валар, — напомнил Турукано, — поэтому и склонны винить Айнур. А те, кто им верит, не станут искать здесь подвох, видя только помощь Манвэ — прилетевшего орла.
— Манвэ не помог, — вступился, наконец, за свою интерпретацию легенды Умник, — потому что Маэдрос его об этом не просил! Он никого не просил помочь, даже Финдекано. Он умолял о смерти!
— Значит, Орёл был послан, чтобы помочь Фингону убить собрата, — хищно усмехнулась Ириссэ. — Добрый-добрый владыка Манвэ!
— А я знаю, почему ты придираешься к Умнику, — неожиданно громко высказала Иттариэль Воронвэ. — Ты завидуешь его таланту! Кельсамо написал потрясающую воображение, вдохновляющую легенду, а ты на подобное не способен!
— Не надо, доченька, — примирительно произнёс Турукано. — Лучше, если вопросы будут заданы сейчас. Не только же насмехаться над чужими стихами, правда?
— Зачем Финьо пошёл к Морготу с арфой? — деловито поинтересовалась Ириссэ. — По голове стукнуть хотел?
Вспомнив «Сказку про Истинного Короля», написанную Акларикветом и его соавторами, эльфы рассмеялись.
— Или книжник перепутал арфу и гарпун? Согласна, созвучно, — ученица Вала Оромэ подмигнула брату
— Ещё вопросы? — обречённо спросил Умник, мысленно подбирая строки для песни про Эльдалотэ. Нолдо для себя давно решил, что в летописях ни слова не напишет про Ангарато, зато любимая эльфийка обязательно будет воспеваться, как прекраснейшая дева не королевского рода.
Турукано промолчал. Свои вопросы о «легенде» он задал брату лично, а не саазителям, и, если никто больше не думал о подобном, то не стóит наводить их на подобные размышления.
— Вопросы возникнут, — сказал Умник, видя, что молчание затянулось, — если начнёт всплывать правда о нашем возвращении в Эндорэ. Но тогда их зададут уже не нам.
— Летописец прав, — согласился принц. — Легенда хороша и останется такой, как есть сейчас. Текст должны знать все. Рассказывать и петь. Умник, учитель бы гордился тобой.
— Принц Турукано, — вошёл вдруг в шатёр Глорфиндел, блистательно улыбаясь и подчёркнуто церемонно кланяясь, — к тебе прибыла сестра — леди Артанис. А ко мне — мой любимый пламенный противник, страстно желающий победить меня. Поэтому, мой принц, позволь проводить к тебе сестру, а самому продолжить начатое обучение Айканаро правильно падать на лопатки, не получая при этом некрасивые синяки.
— Позволяю, — очень удивлённо сказал сын Нолофинвэ.
— Нет, брат, подожди! — вскочила с места Ириссэ. — С Артанис я поговорю сама.
Помешкав мгновение, Турукано согласно кивнул.
***
С превосходством взглянув на Воронвэ, мысленно припомнив эльфу родню — добытчиков руды и минералов, но не мастеров огранки и обработки, и тем более не имеющих никакого отношения к поэзии, Умник собрал записи и пошёл к себе в шатёр.
Страсть в сердце утихла, осталась невыносимая, сжигающая душу изнутри тоска о потерянной любви. Летописец чувствовал — успех воссияет на его пути, принц Турукано благоволит ученику великого Квеннара, но купаться в лучах славы одному…
Остановившись у шатра, Умник не вошёл внутрь, а развернулся и направился к берегу моря, как вдруг его окликнула принцесса Иттариэль.
— Кельсамо! — зазвенел серебряным колокольчиком голос. — Постой!
Подбежав к почтительно склонившемуся летописцу, дочь Турукано тронула его за плечо.
— Не слушай их, — твёрдо заявила эльфийка, — и нас тоже. Твои тексты прекрасны! И те, что просто излагают события истории, и стихи, и… Легенды! Создатель Эру! Это потрясающе! Расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста! Прости, если обидела! Хочешь… Хочешь подарю перстень?
Тонкие прохладные пальцы схватили руку летописца, в ладони сверкнул таинственно и немного пугающе крупный раухтопаз в обрамлении чернённого серебра. Увидев редкий камень, Умник даже забыл о смущении.
— Кольцо очень красивое! — восторженно произнесла принцесса. — Но ты не бойся, бери, мне оно не подходит. Не то, чтобы не нравится… Просто… Мрачное. А я люблю свет. Мне этот перстень подарила Ириссэ, а я дарю тебе. Потому что легенды стóят гораздо дороже любых сокровищ. Особенно, если история про любовь.
Ученик Квеннара смущённо улыбнулся.
— Однажды, — заговорил книжник, — юный Нолдо, одинокий и всеми непонятый, чувствующий себя чужим даже с роднёй, увидел прекрасную деву. С этого момента он старался быть поблизости от обожаемой и страстно желанной красавицы, но… Она полюбила другого.
Я теперь не знаю, как твои дела…
Нас с тобою случай свёл в бескрайних льдах.
Может, это кажется, но, всё же,
На других совсем ты не похожа,
Смотришь сквозь меня — тебя, конечно, где-то ждут.
Сожалею, что к тебе не подошёл,
О погоде разговор я не завёл.
Волосы, как Солнце, золотые,
И глаза сияют голубые,
Что погожим днём, казалось, будто дождь пошёл,
Волосы, как солнце, золотые,
И глаза сияют голубые,
Растворился в небе платья синий шёлк.
Но…
Умник оборвал строфу и посмотрел на восхищённую принцессу.
— И с кем же останется дева? — спросила Иттариэль, смущаясь. Разумеется, юная эльфийка подумала, что история про неё.
— Не знаю, — вздохнул ученик Квеннара, — могу лишь сказать, что одинокий и непонятый Нолдо никогда не отступит, пытаясь добиться своей любви.
— Спасибо! — захлопала в ладоши Иттариэль. — Моя благодарность безбрежна, словно небосклон! Буду с нетерпением и трепетом ждать новых историй!
Проводив взглядом принцессу, Умник всё-таки зашёл в шатёр.
— Мы с тобой расстались, Эльдалотэ, — прошептал Нолдо окончание стихотворения, — но, не помня обо мне,
Ты ко мне приходишь, Эльдалотэ,
Пусть пока что лишь во сне.
«Я не забуду тебя, — подумал летописец, — никогда не забуду. И ты не забудешь. Я всё для этого сделаю!»
***
— Сияешь великолепием, сестра! — картинно восхитилась Ириссэ, стискивая Артанис в объятиях. — Как ты похорошела, отогревшись в лучах Анар! Но и осторожность твоя заметна — кожа осталась белоснежной. Не гуляешь в полдень?
Дочь Арафинвэ сдержанно улыбнулась, позволяя себя тискать, но не отвечая взаимностью.
— Ладно, я всё поняла, — посерьёзнела Ириссэ, — нолдоран прислал к вам гонца с требованием вассальной присяги?
— Нолдоран? — осторожно переспросила Артанис.
— Именно, — кивнула дочь Нолофинвэ. — Нолдоран. Пойдём, дорогая сестра. Сегодня чудесная погода! Посидим на траве, выпьем вина из синих ягод, обсудим последние новости. Ты же сама прекрасно знаешь, что мужчины ничего не смыслят в мире, всё делают неправильно, и способны испортить и разрушить даже то, что, казалось бы, прочно и монолитно. Не то, что мы, женщины.
Едва заметно кивнув, Артанис пошла вслед за кузиной, сделавшей знак слугам подготовить для леди полянку.
— Твой Айканаро — находка! — рассмеялась вдруг Ириссэ. — Все мужчины сейчас будут заняты наблюдением за поединком, а потом и сами присоединятся к веселью. Поэтому нам никто не помешает.
Приобняв сестру за плечо, дочь Нолофинвэ вздохнула.
— Знаешь, — сказала она печально, — чтобы всё понять, нужно увидеться с Нельо. Если он ещё в лагере нолдорана, поговори с ним. И, знаешь… — Ириссэ поджала губы, хмыкнула. — Его пушистые ресницы совсем не изменились. Я их опять считала, как в детстве.
Артанис почувствовала пробежавший по спине холодок.
— А ещё, — голос Ириссэ дрогнул, — передай Финьо, что я по-прежнему надеюсь на его благоразумие.
— Я буду очень признательна, — сухо сказала Артанис, — если ты пояснишь.
Эльфийки сели на расстеленный поверх густой шелковистой травы синий бархат с пышными кистями из скрученных серебряных нитей, взяли бокалы и пригубили терпкое, непривычного вкуса, вино.
— А что тут пояснять? — спросила Ириссэ. — Чем, как ты полагаешь, отличается предательство от прозрения?
— Послевкусием, — не задумываясь, ответила Артанис. — Шлейфом аромата. После дождя может сиять радуга, или образоваться грязь под ногами. В этом и различие.
— Поговори с Нельо, — повторила дочь Нолофинвэ.
— Хорошо, — равнодушно согласилась Нэрвен. — Но ты, похоже, неправильно меня поняла. Я еду к дяде Нолофинвэ, чтобы отказать ему в присяге.
— Крайне любопытно, — заинтересовалась сестра Турукано. — На каком же основании?
— Род Финдарато Инголдо, — медленно произнесла дочь Арафинвэ, — не Нолдор. Мы Тэлери, близкая родня Ольвэ Альквалондского. Мы не обязаны подчиняться нолдорану, и подобные требования со стороны сына короля Финвэ просто смешны.
— Браво, сестра! — Ириссэ отставила опустевший бокал и захлопала в ладоши. — Браво! Теперь я уверена, мы найдём множество общих тем для чисто женского разговора. Не о политике.
Артанис сдержанно кивнула и подняла бокал, давая понять слугам, что пора налить леди вина.
— За понимание, — произнесла тост дочь Арафинвэ, — между разными народами.
— И за радугу после дождя, — подмигнула Ириссэ. — А грязь оставим тем, кто её заслуживает.
***
Шнуровку затягивали очень осторожно, снадобья и мази практически лишили способности чувствовать тело, однако Нельяфинвэ всё равно ощущал, как позвонки, фиксируемые плотной тканью с жёсткими деревянными вставками, щёлкают, принимая более правильное положение. Плечи по-прежнему оставались на разной высоте, правая лопатка выпирала уродливым выростом на спине, но корсет стягивал тело, заставляя его вернуться в нормальное состояние. Конечно, увы, не сразу.
Когда на шее закрепили жёсткий воротник, и подбородок лёг на обшитый мягкой тканью слегка изогнутый край, Феаноринг понял, что ему стало намного лучше. Обретшее опору тело радовалось возможности двигаться, не боясь вышибающих слёзы приступов боли. Согнутую в локте правую руку, на которой уже было совсем мало бинтов, примотали к торсу, осталось лишь одеться и попробовать сесть в специально сделанное кресло, чтобы впервые после плена увидеть небо над головой.
С горечью думая, что шнуровки теперь завязывать не сможет, сын Феанаро твёрдо решил сделать всё, чтобы научиться справляться с лентами и верёвками одной рукой, а пока придётся использовать на одежде только застёжки-ремешки. Мысль о вечной несамостоятельности вызывала стойкое отвращение, в сердце вскипела злость.
— Дай мне костыль! — практически без хрипа, сказал ближайшему знахарю Нельяфинвэ. — Я встану сам.
Никто не стал спорить, напротив, бросились помогать, поддерживая под левый локоть. Очень осторожно поднявшись на ноги, Феаноринг, тяжело опираясь на шлифованный деревянный костыль, замер, чувствуя, как нарастает боль в бедренном суставе, как дрожат ослабшие мышцы, и начинает кружиться голова.
Бросив испепеляющий взгляд на кресло с колёсами, Нельяфинвэ твёрдо решил, что никогда, ни под каким предлогом в него не сядет.
— Я пойду на улицу своими ногами, — дрожащим, с металлическим скрежетом голосом произнёс Нолдо. — А вы не дайте мне упасть. Но не более!
Знахари согласно кивнули.
***
Полог шатра медленно отодвинулся, и, делая осторожные, короткие шаги, лорд Маэдрос переступил порог и поднял полные боли и ненависти глаза к взлетающему в зенит дневному светилу. Золотому на лазурно-синем. Нолдор видели сына Феанаро и многие приветствовали его, искренне и тепло. Те же, кто таил злобу, промолчали, отворачиваясь, но Маэдрос не обращал внимания ни на благоволящих ему, ни на потенциальных врагов. Нолдо смотрел вверх, замечая каждое малейшее изменение контуров белых и серых облаков, каждый взмах крыльев птиц, и каждый оттенок синего и голубого на сияющем небосклоне. Прилетевший с востока тёплый ветер растрепал отрастающие огненно-пепельные волосы, подтолкнул вперёд.
И лорд Маэдрос сделал ещё один осторожный шаг.
Примечания:
Песни:
Гр. «Чёрный кофе» «Света луч»,
Игорь Николаев «Незнакомка».