Быть правым

      Знаешь, Лютобор, что самое страшное в том, чтобы быть Волком?       То, что ты умеешь убивать, но не можешь никого спасти. Абсурдно, да? Вот я, например, задумал тебе помочь. Тебя спасти, жену твою, сына. Народ свой, в конце концов, спасти: от Яра, предателя. Не выбирал его Арес. Обманом он Вожаком стал, и не мог я ему этого простить.       Да что там я. Много кто не мог. Мы, скифы, не любим, когда нам лгут. Особенно, когда лгут пред ликом Ареса.       Куница сидел в тёмном углу, сцепив пальцы в замок и опустив на них подбородок. Лютобор, лёжа в собственной постели, приподнялся на локтях, изумлённо глядя на него.       — Как ты здесь оказался?       Куница привычно усмехнулся, уголок рта дёрнулся в улыбке.       Да вот, к тебе пришёл. О жизни поговорить, былое вспомнить. Или мало мы вместе пережили, Лютобор, чтобы я не мог к тебе как к старому другу зайти? Или мало бок о бок дрались, спину друг другу прикрывая?       Куница тихо засмеялся. Жёлтые глаза хитро прищурились: он играл с ним, как зверь с добычей, и радовался этому. Радовался этому так, как умел радоваться только он — диковато, но искренно.       Так я о чём. О спасении. Понимаешь, Лютобор: это бич мой. Не может спасать тот, кто убивать создан. Вот такая простая истина. Хотел я тебе помочь. Не по доброй воле сперва, не спорю. Но я клятву дал, а после понял, что дело верное делаю. Правильное. Что хватит уже понапрасну кровь лить — пора и честь знать. Да только вышло из этого что? Сам знаешь, что вышло.       Лютобор смотрел на Куницу, боясь пошевелиться. Казалось, что вдоха шумного хватит, чтобы Волк Ареса растворился в ночной мгле и больше никогда не появился ни в его комнате, ни в его жизни.       Тебе, может быть, и неведомо, да только умирать страшно. Скифы всегда по лезвию ножа ходят и смеются над этим. Нет у нас веры в смерть. В Ареса вера есть. А потом, когда лезвие вдруг кончается, становится страшно. Понимаешь, что смерть — она рядом всегда, за плечом твоим стоит и ждёт, когда ты оступишься. Я вот оступился…       Страшно, Лютобор, признавать, что ты умираешь. Страшно. Не хочется. Тело твоё живо ещё, но жизнь — это кровь, и ты чувствуешь, как она вытекает по капле, как струится по коже, капает в песок. Жизнь твоя — молодая, горячая, смелая — на песке. И ты на песке. Понимаешь, что остаётся шаг, и Арес протянет тебе руку, уведёт с собой. А вот признавать этого не хочешь. И никогда не захочешь. Потому что смерть — подруга твоя, жена твоя, ты её со своего ножа кормишь и не ждёшь, что она этот нож под рёбра тебе вгонит. А она вгоняет. И усмехается. По-женски, коварно так. Поэтому и не веришь.       Куница вздохнул, отвёл взгляд.       Я себя не жалею. Не привык. Рад, что ты Яра сумел победить. Арес доволен боем. И я доволен. Силён в тебе дух Зверя, Лютобор, и на правое дело ты его обратить сумел. Похвально.       Но вот людей жалко. Попытался ты, Вожак, их спасти. А что вышло? То же самое, что и у меня, вышло. Не можем мы спасать, и от этого мне грустно. По-человечески грустно. Печаль такая любого гложет: и скифа, и руса, и степняка, думаю. Неужели не могут такие, как мы, дела добрые делать?..       — Так ведь ложь людей губит, Куница. Не мы.       Куница посмотрел на него. Фыркнул.       Ложь губит, Лютобор. Верно говоришь. Верно. Только почему те, кто лжёт, спокойно ночами спят, и не видят крови пролитой, не видят глаз, навеки открытых, не слышат звона оружия и треска погребальных костров? Я вот раньше не думал об этом. А теперь задумался.       И Лютобор вдруг задумался. Казалось ему, что открылась его взору истина. Такая, какая есть — без прикрас. Истина, доступная лишь тем, кто грань перешагнул.       Ты, Лютобор, о скифах не думай. Их путь окончен, дома они — их Арес принял. А вот тебе ещё долгая дорога предстоит. Она лёгкой не будет, потому что ты на правильный путь встал. За правду всегда биться труднее, так уж боги над нами шутят. Но мы-то знаем, что не в богах дело — в людях. Так дойди до конца, слышишь? За всех нас дойди. Должен же кто-то не оступиться…       Куница поднялся, покрутил головой, разминая шею. Развёрстая рана на горле уже не кровоточила — стала частью его, как чёрные рисунки на коже, как вечно взлохмаченные волосы, как серьга в ухе.       А мне пора, Лютобор. Рассветает.       Он улыбнулся и растворился во мраке, разлился в воздухе, как дымок от костра догоревшего.       Лютобор вздрогнул и открыл глаза, вдохнул холодный утренний воздух. Восходящее солнце красило небо кровью и золотом, степь тонула в блеске капель росы. Лютобор лежал в траве, окружённый трупами врагов.       Последний бой был тяжёл. Но он победил.