Sons & Mothers

Эмили Прентисс наименее подходящая на роль второй матери женщина во всем их окружении, но именно она завоевывает этот титул раньше, чем Эйдан успевает это осознать. Просто однажды фраза Джея "после уроков нас заберет вторая мама" перестает казаться чужеродной. Она становится естественной, как дыхание. Просто однажды, он тоже начинает ее считать их общей матерью. После смерти родителей, его усыновляет Кейт Беккет. Это логично и в чем-то даже правильно, хоть и надсадно боляще, но он так и не начинает считать её матерью. Мать у него одна - Тереза Лисбон, и чем старательнее он запиcывает на подкорку воспоминания о ней, тем больше отдаляется от мысли, что Кейт может её заменить. На самом деле, та и не пытается, и на долгие и все же слишком малые годы так и остается для него тетей Кейт. Странно, что при этом Эмлии Прентисс все равно остается для него второй матерью. Еще более странно то, что она не прикладывает для этого никаких усилий Эмили Прентисс вообще не прикладывает усилий, чтобы казаться чем-то или кем-то. С ними она - обнаженный кусок противоречий, раскладывающий по коробкам воспоминаний собственные эмоции, радости и беды. С ними она - самое веское и основательное, что могло случиться с ними в жизни. Он понимает это не сразу. Точно не в детстве. Точно не тогда, когда она и сама не осознает всю важность собственного присутствия в их жизни. Тем не менее, она остается за их спиной час за часом, год за годом. Всегда, даже если им кажется, что они давно повзрослели и остались в этом мире одни. Может, это и делает ее их второй матерью: умение, желание, потребность - хотя её ли? вот вопрос, - оставаться всегда за их спинами. За спиной каждого из ее детей: и не важно, что большей части из них она не приходится даже отдаленным родственником. Эмили Прентисс просто остается рядом: незримо и неотлучно, даже тогда, когда находится на другом континенте. Лас-Вегас - его рубикон. Его отдушина и свободный полет вниз по наклонной; туда, где не больно. Странно, что даже обломав собственные крылья и сорвавшись со страховочных тросов отношений и семьи, он знает - черт побери, просто знает! - что Эмили не даст ему сдохнуть в собственной блевотине. Он чувствует, постоянно чувствует её незримый присмотр: официантки приносят ему настоящий чай, его туфли вовремя чинятся, а алкоголь не настолько плох, как хотелось бы. На самом деле, это могут быть всего лишь совпадения, но обвинять в этом Эмили проще. Она появляется в Вегасе, когда он почти достигает дна. За год его костюм поистрепался, щетина стала привычной, а казино, в которые его согласились бы пустить, почти не осталось. Вегас свергает его на дно, и там, в окружении продажных шлюх и опасных бандитов, он ждет, он жаждет ее появления. И она оправдывает его ожидания. Проснуться мордой в раковине с ледяной водой и льдом - это слегка возмущающе, но Эмили блокирует каждый его выпад, больно бьет по почкам и печени, которые он непредусмотрительно раскрывает во время боя, и всего спустя пару десятков секунд он оказывается там же, откуда они начали - лицом в раковине со льдом. - У меня мало времени, - деловито говорит Эмили, вытирая руки. - Вылет назначен через час, а на подобные места у меня все еще не срабатывают приступы меланхолии. Она кажется ему похудевшей и яростно усталой, и он боится - отчаянно боится - спросить, почему. Он следует за ней на самолет: все в том же старом заляпанном костюме и прохудившихся ботинках, в облаке перегара и вони. Эмили это не смущает, но Эйдану все равно стыдно. Так стыдно, как никогда бы не было стыдно перед матерью или Кейт. Он ёрзает в кресле частного самолета "Мерлин Глобал", хочет съязвить, но осекается, заметив, как Эмили устало прикрывает глаза на взлете. Отсчитывает секунды и минуты хрупкой передышки - ему кажется, она давным-давно не отдыхала. Ему страшно узнать - почему. - Всё настолько плохо? - спрашивает он, когда до посадки остается всего несколько минут. - Всё настолько плохо, что ты вспомнила обо мне? - А я когда-то забывала о тебе, Макхади? - вопросом на вопрос отвечает она, и Эйдану хочется расплакаться. Уткнуться в её колени и прореветься, потому что за годы безумного полета вниз, он так и не смог выплакать ту боль, что прочно поселилась у него в груди. - Я дала тебе время на слабость, мой мальчик. Но теперь тебе придется быть сильным, Эйдан. Сейчас, - её голос на секунду ломается, трескается пересушенным печеньем, - сейчас тебе придется стать сильным за вас двоих. Эмили Прентисс никогда не относилась к ним с излишней слащавостью, никогда не баловала их конфетами и её вздернутую в молчаливом неодобрении бровь он помнит больше, чем её искреннюю улыбку, но именно её он называет второй матерью. Именно ей он с благодарностью улыбается, облачаясь в новенький, с иголочки костюм, сидящий на нем как влитой. Именно она подает ему бритву, чтобы сбрить следы Лас-Вегасовского угара, и именно она возвращает его домой. - Мне кажется, я так и не поблагодарил тебя, - спрашивает он ее на Рождество. - За что? - прекрасно все понимая, но отрицая собственную значимость, Эмили Прентисс продолжает смотреть на огонь в разведенном в гостиной Хэмптонса камине. - Мне кажется, это я должна благодарить за приглашение. Эйдан смеется. Ловит на себе взгляд Кристины и маленькой Джинни, салютует бокалом виски Джею, ласково смотрит на толпу Прентисс-Хотчнеров, оккупировавших кухню. Хэмптонс оживает новым поколением их огромной семьи, здесь снова горит камин, а пляшущие огоньки отражаются в темных провалах окон. Хэмптонс оживает, как и вся их семья. - Спасибо, - шепчет он Эмили на ухо, когда обнимает её в утро Рождества, и впервые за долгие годы добавляет: - мама.