Десятая Триада

      Её видели то там, то здесь — серенькое, лёгкое пёрышко, снующий челночок. Соринка в глазах надменных прохожих.       Кто-то говорил, что она шляется по селениям, потому что отстала от бродяг странствующей ярмарки и заблудилась. Кто-то уверял, что слышал, как она зовёт потерявшегося младшего брата и ищет его везде, где можно. А в деревнях запирали курятники и спускали с цепей неразумных псов — пусть гоняют девчонку; она наверняка хуже чупакабры, не зря же глаза такие краснющие!       Люди шептались, отмахивались. Люди говорили. Иногда даже с ней. «Эй, серая, а ну шуу от прилавка! Я знаю, что красивые! Задумаешь стащить, окуну твои руки в масло». «Эй, бескровная, ты откуда такая? Прямо крыса-альбиноска, я таких в городе видел!» «Эй, фантазерка, ты чего это со стеной разговариваешь? Чокнутая или тебе отвечают?» «Эй, горемычная, на вот, поешь». « Эй, приговоренная, зажми нос. Водой зальёт, захлебнешься». …       Эй, эй, эй… — Я… ну, это немного стыдно, да? Но я… я думаю, я точно не знаю, что у меня за имя. Меня называли по-всякому, например… из-за цвета волос… — Эй, они что, смеялись над тобой, только потому, что у тебя серые волосы? — спросил тот, что с чудесными завитушками по обе стороны от носа, и с зеленым хвостом.       Эй, да-да-да, снова Эй! — Точно! Эй! Моё имя… моё имя… Что-то с эй… Меня звали по-всякому, но там всегда было эй…       Девочка с улыбкой опустила глаза, покручивая в пальцах трескучую, как сверчок, веточку. Она знала, что это насмешливое, безразличное «эй» никогда не было её именем. Но всякий раз, когда её звали… хотя бы немножечко звали, она была очень счастлива. — Меня… по-всякому…       После секундной тишины поднялась молчаливая мисс в белом — тоже как будто почти альбиноска! - поднялась и сказала коротко: — Фэй.       Девочка вскинула голову. Этот тихий зов был приятнее тысячи «эй». — Ах… да, вот оно! Меня зовут Фэй! Меня зовут Фэй!       И на мгновение ей даже кажется, что именно так ее и звали. Именно так всё и было, да? «Фэй Фантазерка, ты чего это со стеной разговариваешь?..» … — Эй… — Фэй! — поправила Фэй, широко улыбаясь. — Фэй, — хмурясь, повторил её строгий, замечательный друг. — Вот так! Правильно! Я Фэй! Ты же знаешь, что я Фэй. Называй меня Фэй, Альмер! — Нет ничего правильного, — бросил Альмер, дёрнув головой и словно оглядываясь на недавний Обряд.       Сами возвышенные Восьмёркой Ночекрылые сегодня уступили Судьбоносным в бою, но мальчишка-победитель отчего-то не чувствовал и толики удовлетворения. — Ничего правильного…       Фэй шагнула к нему и заискивающе склонила голову к плечу, как северный совёнок. — Чего ты тут такая счастливая! — вспыхнул под этим взглядом Альмер. — Неужели ты не понимаешь?! Пускай ты Ночекрылая, всё равно — никогда!.. Никогда больше не проигрывай. Ни мне, никому. Иначе…       Он не договорил и с силой отвернулся. Сердце его стучало, как у запыхавшегося щенка. Творилась отвратительная ерунда. Лицо горело, как на солнцепёке, а щёки и нос сделались румяными, точно в мороз.       А потом всё стало ещё хуже. Потому что страннейшая из девчонок вдруг оказалась совсем близко. И, не страшась, коснулась его руки. ...       В ту ночь, когда они сошлись с Судьбоносными на Обряде Освобождения, кандидатом триады Ночекрылых была выбрана Фэй. И едва та появилась перед Костром и раскрыла Книгу, под подгоняющий, напряженный звон струн Чёрной Лютни, внутри у Альмера что-то больно сжалось. Чтец видела, как опустились его плечи, а по ауре прокатилась рябь, как от брошенного в недвижимую воду камня.       Чтец улыбалась. Хедвин украдкой покосился на неё. Ничто не смогло бы покачнуть его доверия, но эта улыбка беспокоила. Даже пугала. — Ты не считаешь, что это жестоко, друг мой?       Чтец не ответила. Вместо этого слегка повела рукой, приглашая Ти`зо помочь Фэй в последнем для неё ритуале. — Сначала свобода Памиты против свободы её сестры. Теперь… — Теперь я обрекаю этого диковатого юношу на потерю, — наконец обернулась к нему Чтец. — Ты прав, Хедвин. Я создаю лучшие условия для игры. — Игры, — бесцветно повторил за ней Хедвин.       Белизна священной горы подсвечивала её белое одеяние со множеством следов Нижнекрая. Замызганно-затасканный, видавший всю пыль дорог, подол. Изодранный снизу, точно потрескавшийся плащ. Дырочки от коготков Ти`зо на плече. Чернила на рукавах. Давние, ничем не выводимые красные разводы… Сейчас Чтец была похожа на одну из здешних статуй. — Желаешь стать для нашей триады Чтецом и принимать решения? — спросила она неожиданно холодно. — С нынешним уровнем просветления, у тебя получилось бы. — Нет, я… — Тогда, может, ты не хочешь, чтобы Фэй оказалась на свободе? — Книжники, конечно хочу! — Тогда иди к Костру, Хедвин. Тебе замыкать триаду. …       Бой был коротким, но очень болезненным. Сам Джомуе, кажется, был на стороне Староверов. Фэй нежно сияла, ободряюще говорила с Альмером и часто снимала маску прямо во время атаки противников, чтобы улыбнуться им. От этого Черная Лютня звучала строже. И мелодии Белой приходилось осторожно, успокаивающе окутывать её, как бы говоря «не стоит, не горячись, это смертные, дети, совсем дети, посмотри, как они похожи на нас…»       Альмер внутренне напрягался и стискивал зубы под маской, всякий раз, прежде чем пустить в сторону Фэй ленту ауры. И все равно мешкал. Он был готов поклясться гривой Джомуе, что отец проиграл из-за него. …       А когда Фэй возносилась, возвращалась домой и растворялась в шумящей высоте утренним облачком, Хедвин увидел, как Альмер смотрит…       Он смотрел вверх, сняв маску. Лицо его было хмурым, но во взгляде не читалось ни ненависти, ни боли. Возможно, они появятся после… Очень скоро.       Но сейчас в глазах его только далекие, редкие звёзды. И только… … — Прости… — сказал Хедвин в тишине который раз осиротелого фургона. — Прости, что не смог заметить этого сразу, друг мой. Ты действительно создаешь лучшие условия… для всех, не только для нашей Триады. — Хорошо постарался, Хедвин, — по-рядовому отозвалась Чтец, даже не посмотрев в его сторону.       Хедвину пришлось вздохнуть с улыбкой и почти навязчиво подставиться под её взгляд самому: — Я видел взгляд Альмера и успел поговорить с его отцом. Если бы избранной была не Фэй, им всем было бы больнее. Особенно Альмеру. Но теперь он хотя бы будет знать, что проиграл, подарив свободу своей… своему другу.       Вышний ветер — бессменный хозяин горы — просвистывал в щели и прорехи фургона и покачивал деревянную звезду Фэй. Чтец зябло поёжилась, и Хедвину захотелось взять её за плечи. — Даже мне… — так он и сделал, и теперь виновато и решительно смотрел в её лицо, слегка наклонив голову. — Даже мне будет не так страшно навсегда остаться здесь, зная, что ты выбралась.       Чтец замерла на мгновение. А потом со смешком мотнула головой; улыбка ее была такая же, как перед обрядом. — Ты не считаешь, что это жестоко, друг мой? — сказала она, глядя на Хедвина, но как будто и сквозь него.       Хедвин не понял её реакции, но ничего не спросил. А она не стала ничего объяснять. Все и так знают, что способные Чтецы распознают ложь на раз-два. Иногда даже быстрее, чем сам лжец. Даже если он обманывал сам себя. Даже если рад был обманываться. …       Фэй было хорошо в новом мире. Влияние Астралистов гасло, как свеча под утро, и ярким солнцем взошло Восьмое Слово.       Святилище, где она жила и разговаривала с Книжниками, было совсем такое же, как она сама — хрупкое и ажурное. Она молилась и танцевала о своих друзьях в Нижнекрае каждый день и писала им всякий раз, когда в святилище доставляли бумагу. Альмер не отвечал. Чтец писала, что он ещё учится, и прочтет все ее письма разом, как только сумеет разглядеть смысл в череде хвостатых букв.       Однажды он наконец ответил. Первое его письмо было короткое и осторожное, как шажок по нехоженой тропе. А потом…       Фэй устраивалась между белых, невесомых колон ракушечника и упоенно читала. Он писал коротко и откровенно. Он писал о титанах, как бился с ними, и как был ранен. Какой Ти`зо прожорливый, какие у Чтеца странные сказки. Как он однажды хотел ей навредить и как теперь раскаивается. Как он после этого попытался её предать, как ему от этого гадко, и какой он в конце концов идиот. Он писал и о самой Фэй. Как сильно, как всей душой…он был бы не против её увидеть. Каким неуместным, каким глупым был её прекрасный смех. И чтобы она никому ни за что не показывала эти письма, иначе он больше никогда..!       Фэй смеялась. Но и была встревожена.       После того, как звезды Книжников погасли, голоса их были совсем тихими и далёкими. — Это потому, что…это, наверное, из-за того, что все они сейчас в Нижнекрае, а не здесь. Потому что сейчас помощь Книжников нужна нашим друзьям там, куда сильнее, чем нам, здесь, — заливисто говорила Фэй служителям и паломникам. — Но они никуда не исчезли, нет-нет, не исчезли и никогда не исчезнут…       Да, так она, преисполненная верой, и говорила. Пока однажды…       Книжники вдруг замолчали. Совсем. …       В ту знаменательную для обоих миров ночь в святилище без особенных церемоний ворвалась Джодариэль. И от голоса её зазвенели цветные витражи: — Фэй! Нам нужно сейчас же идти к реке. Даже ты не поверишь, какое чудо случилось.       Луноликая девушка в мантии служительницы медленно обернула к ней лицо. В карминовых глазах её стояли слёзы. …       А потом произошло еще одно чудо. Книжники вернулись. Пусть и чувствовались отчего-то слегка по-другому, чуть-чуть по-новому.       Фэй танцевала, приветствуя их тепло и радостно. И едва не упала, запнувшись: первым с ней заговорил Гол. Заговорил голосом, который она и спустя годы не смогла бы забыть.       Служители Восьмого Слова смотрели на неё в замешательстве, а некоторые даже с благоговением. Они были уверены, что слышат, как сквозь смех и слёзы Фэй Фантазёрка шепчет громко и счастливо: — Ой, Гол… Я ведь тоже… Я тоже тебя очень сильно люблю!