Тени на площадке

Она сидела на полу спортивного зала, чиркая в блокноте зарисовки для новой работы. Торопилась, руки ее дрожали от недавнего напряжения, оставляя грубые чернильные кляксы там и тут. Таня решила воспользоваться небольшой паузой в тренировке, дабы хоть как-то заполнить пробелы в подготовке к выставке. Источником света ей служил лишь тусклый фонарик, заранее принесенный Сергеевой из дома, позаимствованный у Шуры. Фонарь подмигивает, отчего рука девушки дергается, опрокидывая чернильницу. Татьяна, чертыхаясь, бежит за шваброй, боясь испортить деревянный пол.

***

— А у вас хорошо получается, — Сергей застывает в дверях, наблюдая, как девушка трёт пол, только размазывая черные чернила. — Я уже долго наблюдаю, есть из чего сделать вывод. Таня растерянно оглядывается на тетрадь с набросками. Белов в полной готовности начать вечернюю тренировку стоит с мячом в руках, ухмыляясь.  — Я давно этим занимаюсь… — ропочет она.  — Так вот, как вы в сюда попадаете? — Сергей кивает на швабру в руках Татьяны. — Через мытьё полов? Я это имел в виду. Она зло откидывает швабру, та звонко бьётся о деревянный пол. Десятый номер задумчиво крутит мяч в руках:  — Пас на доверие? — Сергей закрывает глаза, бросая мяч. Таня молча ловит, «вбивает» его в пол и тихо уходит, давая спортсмену простор тренировке. И простор мыслям.

***

Последний зимний день для советской сборной проходил непривычно.  — Не понимаю вашего возмущения, орлы. Спортсмен должен уметь все! Координация для баскетболиста важна не менее меткости! Поэтому шнуруемся потуже и выходим, выходим… — воодушевленно вещает Гаранжин, потирая руки.  — Да у нас в Литве перед Олимпиадой такой ерундой не занимались бы, — делился с Сергеем Модестас, переминаясь неуклюже с ноги на ногу.  — Паулаускас, на выход, живо! Ровно в восемь утра площадку обычного дворового катка заняли двенадцать высоких мужчин, их суровый тренер и стройная кудрявая девушка. Владимир Петрович, вдохновленный выпавшим, наконец, снегом, решил устроить своим ребятам небольшую разрядку, хотя это их отнюдь не воодушевило. Еще сонные, не отошедшие от вчерашней тренировки, они неловко выкатываются на лед. Все это сопровождалось недовольствами литовца.  — Значит, слушаем мою команду, девчонки, — усмехнулся тренер, глядя на пятый номер. На паркете Паулаускас был восхитителен. Громада мышц, точно зверская сила, уверенность движений. Он был машиной импортного производства, созданной для игры в баскетбол. На льду же все это пропало! Пускай на поле его координации могли позавидовать лучшие акробаты и трюкачи, на льду над Модестасом посмеялся бы и самый начинающий клоун придорожного цирка.  — С мячом вы змейку мне вчера отмучили. Давайте теперь без него и в конечках, — свисток Владимира Петровича визжит. — Особо недовольных ждут круги прямо в коньках по асфальту вокруг стадиона. Катитесь! Татьяна еле смогла уговорить дядю взять ее на такую необычную тренировку. Однако, если не брать в расчет Сергея и грузинский дуэт, она была, наконец, на голову выше широкоплечих баскетболистов в катании. Зимой в Ленинграде Таня часто ходила на каток, что был во дворе соседней школы, оттого перебирать тонкими ногами, облаченными в белые фигурные коньки, по гладкому льду у нее выходило с легкостью. Девушка с улыбкой смотрит на Мишико и Зураба, которые вовсю играют в догонялки, пока не видит тренер. «Прямо как урок физкультуры в начальной школе», — думает Сергеева. Ей вспоминается, как в первый раз она встала на лед именно в Москве. За одну руку ее держал Гаранжин, за другую — мама. Лед был просолен мелкими крупицами снега, кругом горели новогодние гирлянды. И было так тепло-тепло, несмотря на сердитый ветер, сверлящий лицо. Она тогда боялась падать, отчего крепко цеплялась за взрослых, хотя с ее еще тогда низкого роста приземляться было совсем не больно. Не то, что сейчас. Из прошлого Татьяну вырвал толчок. Чуть осмелевшему Паулаускас, решившему подшутить над кем-либо, под руку, — а вернее под ноги, — попалась именно Таня. Взлетев в воздух, девушка приземлилась по-пластунски, опираясь на локти. Падение выбивает воздух из легких старой ржавой лопатой, оставляя горький привкус. Падать больно. Притормозив возле девушки, пятый номер коротко поинтересовался:  — Нормально? — Порядок! — пискнула та, после чего Модестас возобновляет движение под громкую ругань Гаранжина. Таня боится продохнуть. Она держит рукой в синей вязаной варежке локоть, точно оберегая его, пока пытается подняться. Тихо уезжает к лавочкам.

***

Сергею не нравилась идея такой тренировки. Они действительно тратили драгоценное время, оставшееся до Олимпиады, впустую. Но тренер ничьих возражений не принимал, поэтому оставалось лишь надеяться, что Владимир Петрович знает, что творит. Не то, чтобы он боялся упасть, наоборот, Белов считал, что без падений не происходит обучение, но на льду все же был аккуратен. Он следил за каждым движением, отчего авария его товарища и девчонки, которая все никак не отвязывалась от их команды, не смогла остаться незамеченной. Сначала он не придал этому никакого значения. «Упала и упала. Не надо было лезть, если кататься не умеешь», — мысленно махнул рукой он. Но позже Сергей узнал что-то знакомое в выражении лица Татьяны, когда та обессиленно рухнула на лавочку. Десятый номер легко преодолевает расстояние, разделявшее его с девушкой, и с ухмылкой спрашивает:  — Ну что? Может приложите свой любимый лед? — он сгребает голой рукой снег с бортика, сминая его в подобие снежка. — Его здесь достаточно. Сам того не понимая, он ждет ответной колкости от Тани, ее возмущений, зло сдвинутых бровей, сморщенных в кулачки рук, но не получает этого. Сергеева отсутствующим взглядом скользит поверх головы баскетболиста, все так же сжимая локоть. «Пожалуйста, просто уйдите. Пожалуйста, не надо на меня так смотреть. Пожалуйста…», — умоляет она в голове, параллельно вспоминая, не выложила ли обезболивающее из портфеля. Уже не обращая внимания на Белова, она трясущимися руками тянется к карману, где должно было остаться старое лекарство. Не осталось. Пусто. С разочарованным вздохом она запрокидывает голову, ослабляя шарф, с дрожью вдыхая холодный воздух.  — Не отпускает? — с пониманием вдруг спрашивает Сергей, оказавшийся, почему-то рядом. В его глазах отражаются облака, зависшие в небе, и понимание. Он знает, каково это — просто вылетать из жизни на время, будучи вытолкнутым болью. Понимает, но никак не жалеет. Он не терпит жалости к себе. Он не может жалеть других. Таня соглашается, дернув лишь уголком губ, пересохших от напряжения. Десятый номер вновь пропадает, но лишь на секунду. Когда Сергеева вновь бросает на него взгляд, он протягивает ей серебристую пластинку с маленькими яркими капсулами и еще нераспечатанную бутылку воды:  — Мне помогает, только если выпить три. Вы маленькая, думаю, хватит и одной, — он кивает на таблетки. — Действует не сразу, зато надолго. Он оставляет вещи на лавочке рядом с Татьяной и уходит:  — Аккуратнее вам надо быть, Татьяна, — он роняет, не оборачиваясь, напоследок. — Не только в словах, но и в действиях.