Астры

Алиса знает: она не вернется. У нее в карманах засохшие астры, на столе грязные чашки, а в голове бардак. В доме бардака нет. Только чашки. Алиса знает: ее не ждут. Она похудела еще больше, теперь не пьет чай. Только черный кофе — без сахара и молока. Все еще не носит панталоны, не затягивает корсет. Кровать застелена колючим голубым одеялом (стеганым). Когда-то ее платья были исключительно такого цвета. Алиса затягивает шнуровку потертых белых туфель, сидя на краю кровати. Выпрямляет спину, выстраивая позвонки в ряд. Громко вздыхает и вскакивает. — В путь, дорогие мои, в путь! Улыбается (скалиться) по-чеширски, перекатывается с пятки на носок. Выбегает на улицу и слышит вдогонку: «Дорогая моя, куда ты? Алиса, куда?». Дорогая бежит по выложенной идеально-ровными линиями брусчатой улице, а в голове у нее улей мыслей о том, что если бы постелить на дорогах ковры, то падать было бы не так больно. Она бежит, бежит, бежит, чтобы увидеть наконец в этом городе то, за что зацепиться взгляд, но все, что привлекает ее внимание — бездомный, который хватает подол ее платья, оставляя пять грязных пятен на белой ткани. Да, именно пять. Она пересчитывает снова и снова. Их все еще пять, когда она возвращается домой. Разочарованная и грустная садиться ужинать вместе с матерью, почти не ест отвратительный рыбный суп, а потом удаляется к себе в комнату. Расчесывает спутанные волосы напротив того самого зеркала. Ей кажется, что оно колыхается и сердце йокает. Алиса вскакивает, с надеждой всматриваясь в обрамление, но ничего не находит. Ну может быть, только одно — побледневшую кожу, натянутую на кости, и копну светлых волосы, которые, кажется, начинает мазать седина. Она выключает свет, ложиться на застеленную одеялом постель, закрывает глаза и вспоминает. Каждый божий день она вспоминает. Запах чая и сырости, обрезки ниток на рукавах, пиджак не по плечам. Глаза такие сумасшедшие, потерянные. — Алиса, ты вернешься? — Террант, я… — запинается, страшно. Боится, что он не поймет, не услышит. — Ты что? — всматривается, будто она говорит что-то такое, от чего его жизнь — не жизнь. — Хотела сказать, что я… что я не знаю. Жалкая, жалкая Алиса. Я не знаю, Террант, — шепчет, много раз, задыхаясь. Он лишь подходит ближе и обнимает, прижимает, водит руками по спине много-много раз. — Я люблю астры, Алиса. — Что? — Астры. Цветы такие. Алиса открывает пекущие глаза, встает, снимает платье. Поверх белья натягивает ночную рубашку. Скидывает вниз стеганное и забирается под холодную простынь. Снова закрывает глаза и засыпает, чтобы увидеть до кромешной боли знакомые сны. В них только руки-губы, да чай и Соня. И снова губы, и утро, завтрак. Рубашка Терранта на голое тело, обрывки тканей и много шляп. И каждый раз несказанное «люблю». *** Слезшая с матраса простынь липнет к потным плечам, второй кожей обволакивает тело. Кажется, что одно неловкое и она задушит. Алиса просыпается от ярких солнечных, жмурится и убирает с лица влажные пряди. Скидывает простынь вниз, поворачивается на бок и сердце йокает. На прикроватной тумбочке в чайной чашке стоят три астры. — В путь, дорогие мои, в путь!