уснувшее

      Золото окрашивается в подтекший цвет чайной розы самого чудесного асгардийского сада; рыжие локоны шелковых волос вплетаются в солдатские доспехи так просто и по-магически лихо, что Один громкогласно приказывает: «Поймать и немедля привести сюда!». Только благородные мужи не повинуются, следуют за девой волшебной по пятам, вырезая перед ней из камней разбитые сердца, склоняют в поклоне головы, будто на плахе, а Всеотец молча подзывает леди Сиф:       — Доставь ее ко мне, — в его голосе звучит лязгом раскаленного оружия острота нидавеллирского копья; под кожу заходит и заставляет подчинится, упав, как есть, на колени, — Мой сын пойдет с тобой.       И Сиф, кажется, на секунду рада; Тор — душа и нутро — неоколдованный, противостоял, настолько чист оказался старший из царевичей, что поведет теперь воительницу за собой, как и делал множество раз до, а она шла — безуговорочно и в ногу. Но появляется Локи — оскал дикого животного по мрамору белоснежной кожи — с липким протяжно-певучим «Си-и-иф» на тонких губах; девушка противиться не способна, слово Одина — закон. А сын его младший и пользуется этим, поддевая брюнетку за живое, мол, твоя злейшая соперница обогнала непобедимую Железную леди по количеству мужчин, как недостойно с ее стороны. Они оба ведь знают, что Лорелея отправится в Мидгард первым рейсом радужного моста, стоит каблуку ее звякнуть о порог, да жаль только, там Тор все-таки остался со своей слабенькой Джейн, а ведьма захочет громовержца в коллекцию стопроцентно, пойдет прямиком за ним — это последнее, чего желает воительница, потерять дорогого человека в обмане и лжи.       Лафейсон в них мастер; он жмется к боку Сиф, прикрывая в бою с собственной гвардией ее ровную спину, изворачивается, смеется, посохом ударяет о землю, чтоб защитить прекраснейшую из женщин, и вокруг все падают навзничь, пораженные изумрудной волной могущественного колдовства, объятые сном и скопом сверкающих огоньков. Лорелея стоит уже в портале, улыбаясь елейно на фоне искрящегося небесного пятна — лишь для ее единственного принца, не поддавшегося чарам. Чаровница кивает; Локи же никогда не был ей врагом, другом был, поэтому он и дает ей спокойно сделать шаг в пустоту — Сиф его хочется уничтожить до скрежета белоснежных зубов; жалкий предатель, заслонивший воительницу от меча, черт.       На Землю они отправляются среди звенящей никчемностью в висках тишины, разрезающей своей густотой наэлектризованный между телами воздух; брюнетка бросает «подлец» ядовито, выплевывет в лицо, на котором ровное расслабление и толика восхищения — когда Лафейсон тянет нахально к девчачьему лицу руку, Сиф одергивается, как от суртурского огня; однажды бог коварства лишил ее копны золотых волос, кто знает, что он затеял снова.       — Просто дай мне тебе помочь, железная Сиф, — тянет он, а внутри словно накрывает что-то неизведанное, глубокое, как галактическое море за концом вечного города, — Негоже леди марать шрамами такое красивое лицо.       — Катись в Хель, Локи, — в ответ шипит девушка, по-кошачьи глаза антрацитовые щуря; Лафейсон пожимает плечами, мол, как хочешь, но резко все равно накрывает своей ладонью женскую щеку, — Что ты себя поз…        А дальше словно жар проходит под кожей, забыть заставляющий о сбежавшей Лорелеи, и Асгарде, и — о Один — Торе, что обычно застывает изваянием алмазным на подкорке подсознания; тем, кому брюнетка предана была тысячелетиями, и кем предана была любовью к другой, смертной, недостойной — уходит все, исчезает; наступает по венам дрожащий мир. Противовесом ему, антигравом, холод тонких мужских пальцев и наступающий узором иней в болотных глазах царевича, стоявшего напротив, окруженного ореолом чего-то неописуемого. Сиф знает, магия — колотящееся солнце внутри и космический мороз снаружи, вскружившие мозг всего на мгновение, иначе как обозвать то кипящее, что у нее за непробиваемыми ребрами взростает к Локи, словно по щелчку.        Смесь трепета с пиком бешенства?        Чувство блаженной боли от затягивающихся ран?        Дурость       Воительница отстраняется через силу, едва касаясь ногтями места, где совсем недавно лежали чужие — ледяные — пальцы; Лафейсон не говорит ни слова, будто произошло что-то вполне собой разумеющееся, потом усмехается, видимо, собственным мыслям и начинает прикидывать масштабы расшатанной Чаровницей катастрофы.       — Меня-то она не тронет, прекрасная леди Сиф, а вот тебе нужно посильнее заточить свой клинок, если хочешь победить и вернуться домой с достойным трофеем. — наверное, это его верный способ не унывать, съехидничать, подцепить своим знанием большего любопытную женскую душу да так, чтоб свербило от нехватки священного голоса во рту и животе, тянуло чтоб и разъедало плоть.       — Чем же ты себя так околдовал, что чары этой старой лисы не подействовали? — а Сиф желает знать все, готовой ко всему быть и ближе быть, хоть и не признается никогда; в младшем загадка и шифр, потаенный взрывной механизм.       — Просто мое сердце занято другой, миледи.       И это конец, прерванная игра еще на старте богом, что в один день престол занять может, а ей, железной валькирии, место рядом обещано, как ни крути, облюбованно, отпалировано, ждет.       Бред       Плечо к плечу брюнетка будет править с Тором — самым достойным и доблестным, храбрейшим из героев девяти миров; Локи с ним не тягаться, никак. Поэтому Сиф лишь посильнее сжимает жесткую рукоять меча, ступая по сухой напыленной земле Мидгарда с самым опасным из своих «друзей»; трикстером и вруном; Лафейсоном, чьим словам не стоит верить. //        Но противным червем в черепной коробке извивается странное малахитовое «а если?..».        А если у Сиф сердце не отмерено только одним из асгардийских принцев?..