Идущая за солнцем

      В голове было туманно, а думать о чём-то не хотелось вовсе. Моё моральное истощение было на максимуме. Сейчас был именно тот пик, когда не хочется ничего, а только покоя. Того покоя, который недосягаем, которого ты не можешь достичь. А есть ли он вообще?       Тишину моего самокопания прервали шаги. Странные шаги... Неравномерные, сбитые с темпа обычного человека шаги. Шаг был то сильней, то слабже, то быстрей, то медленней.       Следом за услышенными шагами, в нос забился знакомый запах. Мужской одеколон с примесью запаха волка, ощущаемый только такими как и я. Запах одновременно был и приятный, но через чур назойливый, он въедался в нос, осушая всю носовую полость. Неприятные колкие ощущения в носу давали о себе знать. Из-за сильного аромата голова начинала кружиться ещё сильней, а боль в затылке перетекала в пульсирование висков. Столько много дискомфорта от какого-то запаха, как же гемморно.       Уже не оставалось никаких сомнений, что это Цуме. Его запах, тот запах, что чувствует только волк. Смешанный аромат мужского одеколона и волчьей натуры, был только у него. За все свои скитания я ни разу не чуяла что-то хотя б немного похожее. Запах одновременно раздращающий, но просящий вдохнуть его снова. Какое же непостоянство.       — Цуме, это ты? — слова из рта доносились тихо не то от бессилия, не то от недожелания что-то произносить.       Ответа на мой вопрос не последовало, впрочем, как и обычно от Цуме. Задай ему вопрос — ответ не жди.       — Забавно, что мы встретились сейчас именно в такой момент, — тихие, но четко слышимые слова доносились до Цуме, — только я хотела оставить вас и остаться сама навсегда одна, ты сразу появился, — на лице медленно нарастала улыбка безысходности. Да, та самая улыбка, когда ты подавлен, разбит, но на твоём лице нарастает улыбка, не имеющая никакого счастья, — как только я хотела это сделать одна, ты появился, — на удивление, Цуме меня видимо слушал, раз не было слышно этих странных шагов, а лишь сбитое его дыхание, — почему ты пришел сейчас, когда этого не нужно, почему ты не пришел тогда, когда я нуждалась в вас, хотя бы в ком-то, — тон моего необоснованного, пустого возмущения нарастал так же, как и моя улыбка, — уйди, пожалуйста, — после долгого терзающего молчания, я его прервала своей просьбой, дабы прекратить это волнение внутри меня. Да хотя какое там прекратить? Все внутри перевернулось, что тут говорить..       Я еще долго стояла, смотря в никуда, по причине своей слепоты. Я вижу лишь темноту, которая огородила меня ото всех. Закрыла от меня мир, закрыла все, что хотела. Желание вступить в пустоту металось от «скорее» до «остановись». Вечные качели, из-за которых ты не можешь сделать выбор. Сначала перевешивает одно решение, затем второе. Как же сложно.       Тело было расслаблено, слегка дрожало от волнения и холодных дуновений ветра. Каждая мышца моего тела была готова вот-вот расслабиться окончательно, бросив мою тушу. Тишина и холод окружали меня, а так же моё самобичивание. Но всю эту обстановку прервало резкое движение.       Горячие мужские руки обхватили моё продрогшее тело. Это было очень неожиданно, даже слишком. Неприятное резкое ощущение сдавливания, однако. Цуме притягивал меня к себе, снимая с каменного бордюра окраины. Голова упала на бок, как у куклы, у которой закончились батарейки, теперь она больше не двигается, не машет ручками, не ходит и не говорит «мама». Волк аккуратно снял меня с бордюра и прижал к себе. Горячее тело парня согревало меня, но так же и пробирало дрожь. Нет, дрожь не от холода или страха, а та дрожь, когда ты общаешься с кем-то, кто тебе что-то значит, когда ты обнимаешь кого-то или признаешь в любви, та дрожь, от которой ноги сводит судорогой, и они становятся ватными. Но разве Цуме мог значить для меня что-то? Нет, так быть не может и не должно.       А он всё держит, прижимает и обжигает своим теплом. Разум медленно отходит от дымки мыслей о суициде. Глаза словно вновь открываются. В тело с ног вбегает сильное чувство... Его так сложно описать, оно так ни на что не похоже. Когда твой разум опьяняют мысли о смерти, ты не помнишь себя, ты не помнишь кто ты, ты не помнишь ничего. Ты помнишь только того, что ты хочешь. Твоё тело становится марионеткой, заложником твоих собственных наклонностей, твои ноги дергают за ниточки, ведя в обрыву, а руки наводят на лезвие. Твоя воля засыпает, отдавая тело под полнейшее отсутствия адекватного осознания того, что ты делаешь. Твоя личность засыпает, оставляя на поверхности только проблемы. Но когда что-то тебя останавливает, пробуждает в тебе здравый рассудок, отрезвляет тебя, то именно это чувство будоражит в тебе всё. Кровь начинает бегать по телу с ненормальной скоростью, а мозг быстрее понимать, что ты сейчас хотела сделать.       Руки невольно стали поднимать, терпя всю боль. Дыхание учащается, поднимая грудь всё чаще, и я, внезапно для самой себя, обхватываю широкую спину Цуме, зажимая его настолько сильно, сколько я могла. Пальцы вжимались в его тело, яро не хотя отпускать. Лицо уткнулось в его шрамированную грудь. Слезы мучительно и яростно пытаются вырваться наружу. Не надо, не нужно, это будет лишним. Здесь понятно всё и так, всё без слез. Я старалась успокоить себя, дышала чаще, дышала ртом, глубоко вдыхала и медленно выдыхала, чувство слезливости сдавалось и покорно отступало. И Слава Богу.       Нос пробился и стал вновь чуять запахи. Какая же радость! Насколько же ты сильно начинаешь ценить любую мелочь, любую радость и момент, когда в одну секунду ты теряешь все. Сразу начинаешь ценить всё вокруг, начинаешь замечать те радости, которые до этого ты даже не замечал, ты просто проходил мимо, возможно, бросая на это мимолетный взгляд, но даже не взапечатлил его. Потери отрезвляют, запомни это, и цени то, чем ты владеешь.       В нос врезался резкий запах сильного перегара. Едкий запах алкоголя, да и похоже не простого какого-нибудь пива, заставлял меня задуматься.       — Цуме... Ты пьян?

***

      Как только парень почувствовал, что руки девушки в ответ обхватили его, а её пальцы спасительно вжались в его бока, как за спасительный круг, он обнял её ещё крепче, прижимая к себе всё ближе, всем телом, будто согревая её.       Знал бы он, как это сейчас было нужно и важно этой хрупкой девушке, которая была на грани смерти и жизни. Знал бы он, что значит для неё этот его жест, насколько он был действительно для неё спасителен. Сильное давление от всего, что её окружает, а так что от того что у неё внутри, и вот — она сломлена. Но Цуме этого не понимал, сейчас это был вовсе не он, а его инстинкты и рефлексы. Он был пьян.       Он наклонил голову, принюхиваясь к её мягким и нежным волосам. Молочно-сероватые волосы играли розовыми бликами от алого солнца, что почти ушло за горизонт, а так же благоухали легким запахом лаванды. От чего и почему они так пахли — неизвестно, одно было ясно: этот запах очень одурманивает и пьянит, а для и так пьяного Цуме, он был как наркотик, который он вдыхал, вдыхал и вдыхал, наслаждаясь этим расслабляющим ароматом.       Внюхиваясь в короткие волосы, сильные руки парня медленно начали опускаться, проглаживая спину девушки, на которой было немало незаживших ран, сильных ссадин и шрамов. Пальцы прощупывали её торчащий позвоночник, гладили рельефные шрамы, и будто невзначай задевали всё ещё не залеченные раны. От этих касаний девушка прижималась к парню еще сильней, отстраняясь от руки, давая понять, чтобы он не дотрагивался до этих мест.       — Мне больно, — жалобно проскулила девушка, повторно выгибаясь от касаний её больных мест.       В ответ на её просьбы последовало — ничего. Сказала, словно в стенку. Ни ответа, ни реакции, только его вторичный (или какой уже?) вдох аромата волос.       — Не надо... Пожалуйста... Прошу... — девушка вновь взмаливала о пощаде серого волка. Но её просьбы только раззадорили Цуме, от чего его пальцы стали ещё грубее.       Он исследовал всю её спину, очертил все её шрамы, задел все её кровочащие теперь раны. Новая чистая кофта, в которую её переодела благосклонная Коле, стала покрывать красными, бордовыми и бурыми пятнами, потеками крови, которая начинала сочиться из болезненных и глубоких ран, нанесенных в ещё не так давно произошедшем бою.       Как бы Хоро не пыталась отталкивать слабыми, немного дрожавщими руками напористого парня, всё увенчивалось неудачей. Ей в ответ не приходило никаких пониманий в её сторону, никаких поблажек, парень даже не думал, чтобы отпустить бедную волчицу. Ослабевшие руки ничего не могли предпринять против сильного, мускулистого, а еще и пьяного парня, который старше её на лет так 5-6. А ещё появившаяся слабость отпечаталась на всякой уверенности и храбрости девушки. Что она теперь сделат слепой? Куда она попытается убежать от него? Что она вообще видит? Хоро не знала ответ ни на один вопрос, кроме того, что же она видит? — Ничего. Какая же жестокая ирония.       Закончив исследовать измученную спину девушки, Цуме начал спускаться ниже, задерживаясь ладонями на её ягодицах. Он нежно гладил их, но позже резко и внезапно сжал их. От этих действий у девушки окончательно оборвалась цепь, на которой держались эмоции. Слезы выступали и сразу же сбегали по скулам, по щекам, стекали на подбородок, переходя на шею или падая куда-то. Они оставляли за собой режущее чувство в глазах и горячую дорожку на коже. Ресницы трепетали, намокая и опускаясь. Хоро потеряла любую надежду на что-то. Но вот ведь только что она её обрела, когда Цуме её обнял, и это показалось ей настолько искренним жестом. Жестом, который показывал настоящее отношение к ней, который спас её, оживляя в ней чувство спокойствия и веры, что всё ещё может наладиться. Но теперь, вся это нить, что медленно сплеталась, пока Хоро находилась в объятиях волка, оборвалась до самой последней ворсинки, не ощущая теперь никакой надежды на спокойствие и гармонию внутри неё. Но ведь она начинала доверять Цуме, их отношения налаживались и не были уже такими накаленными, как в их первый день. Цуме стал относиться к ней боле-менее нейтрально, иногда сарказтически шутил, а теперь? Теперь черт пойми что происходит, нет никакого здравого рассудка. Не верить никому — вывод, что сделала Хоро, перед тем, как начать кричать от безысходности.       — Пусти меня! Убери руки! Отпусти меня! Не трогай! — крики срывающимся девичьим голосом разносились по опустелому району. Как же девушка теперь жалела, что пришла сюда, она так жаждла найти опустелый район, чтобы никто ей не мешал, но как она теперь жаждет находиться там, где ей бы кто-нибудь помог. А кто здесь ей поможет, среди заброшенных, старых, подразрушенных домов и грязных улочек? Да жил бы здесь вообще для начала кто-нибудь. Если и живет, то вряд ли отзовется. Этот город пропитан недоверием, над ним управляет страх, а в людях живет настрой: «человек человеку — волк».       Волчица в последних остатках сил толкнула Цуме, в надежде, что это поможет его отстранить, а там будь, что будет. Вдруг проснется разум? Или совесть? Но попытка была тщетной. От этого, волк только пошатнулся, и схватившись за Хоро, упал на землю вместе с ней. Такое положение для парня оказалось более удобным и выигрышным, нежели для девушки. Теперь всё. Никакой надежды нет, никаких сил даже кричать о помощи. Голова снова заливалась туманом и болью, хотя боль уже была везде. Тело ломило как у последней больной собаки. В голове пульсировали виски и давил затылок. Глаза от бессилия и удручения закрывались, выдавливая последние слезы, от которых сосуды в глаза начинали лопаться или выступать сильней, посему глаза стали красные, даже слишком.       В то время, Цуме продолжал своё занятие. Его руки блуждали по холодному телу девушки, пытаясь сделать из этих движений ласки или что-то вроде этого, принося удовольствие обоим, но для Хоро это было испытанием, вовсе не чем-то приятным или возбуждающим. Он дотрагивался до ран, выуча уже все их местоположения, в ответ получая вздрагивания, дрожь или томный выдох, несущий в себе боль, но остановило ли его это? Вовсе нет. Цуме продолжал гладить её ноги, бедра, он поднимался вверх, переводя руки на талию, руками очерчивая и запоминая силуэт и фигуру волчицы.       Его губы властно перешли на её шею, будто этого хотел не он, а она. Волк целовал шею то нежно, то грубо, оставляя на ней темно-бордовые следы, облизывая вскоре их языком, что приносило девушке не очень-то и приятные ощущения. Он играл с её ранами на шее языком, обводя их, а позже целуя, будто залечивал. Продолжая подниматься вверх, губы настигли губы уже в конец измучавшейся девушки. Состояние Хоро было между потерей сознания от бессилия и нахождением ещё пока что здесь, но её глаза всё равно медленно закатывались, а веки закрывались.       Целуя девушку, Цуме был эгоистичным, он предоставлял удовольствие только себе, не думал о напарнице. Парень закусывал губу девушки, целовал её шею, оставляя кровянные засосы и отметины от клыков. Пальцами касался её ран, что приносили боль от каждого даже легкого касания.       Руки проворно проникли под кофту, притрагиваясь в голому телу своими разгоряченными пальцами. Для ощущения девушки они обжигали, каждое прикосновение пальца, словно потушенный об кожу окурок сигареты. Был болезненный и неприятный. Те горячие объятия теперь казались вовсе не такими и утешающими, наоборот, сеяли в душу страх и чувство безысходности.       — Киба, помоги мне..., — это было последнее, что сказала Хоро перед тем, как потерять сознание.