Терпкий Ты

      У меня всегда много времени занимало две вещи: принятие решений и рисование глаз. Ещё, пожалуй, с детства я увлекалась художеством. Особенно меня привлекали портреты. Так как была самоучкой, то прогресс был медленным. Родители особо это талантом не считали. Рисует дочь тихонько в комнате — пусть и рисует. Главное, что не с «хулиганами» сигареты за гаражами пробует. Хотя, я и это успела. Но речь не об этом.       Моими натурщиками были модели из маминых журналов, разные знаменитости и просто люди, которые казались мне визуально привлекательными. Глазам я всегда уделяла намного больше внимания. Каждый штришок, линия, тень, полутень должны были быть идеальными, чтобы передать те самые эмоции, которые испытывал человек.       Однажды, на школьной выставке, мои работы увидела преподаватель художественного клуба и пригласила поучиться у них. В моей голове предложение звучало примерно так: приходи к нам, и ты будешь рисовать то, что мы тебе скажем, и как мы тебе скажем. А контроля хватало и дома. В итоге, принятие решения затянулось, и, конечно же, никуда я не пошла.       Сейчас, сидя на своей кровати и практически закончив рисовать глаза всплывшего в голове образа, я понимаю, что в этот раз пришлось потратить мизерное количество времени. А с листка на меня смотрели совершенные глаза Грановского. За такое же мизерное количество времени я принимаю решение порвать работу. Это был мой самый лучший и худший рисунок одновременно.       — И ему плевать, что ты прогуливаешь? — задаёт вопрос Артём, пока мы стоим с ним в очереди на кассе.       После той ночи в клубе и его помощи мы стали друзьями. Во всяком случае, он стал мне другом и гражданином страны «Френдзона». Зачем обнадёживать человека? Я сразу сказала правду про себя и про Грановского. Рисковала ли? Да. Глупой была? Возможно. Осталась довольна результатом? Да. Услышать не от себя самой, что Матвей Константинович был придурком — услада для ушей. К тому же, меня ещё и обеспечили поддержкой, пониманием и дельными советами. Артёму казалось, что дельными. Мне казалось, что дурацкими.       — Не знаю, плевать или не плевать, но н-ки он мне не ставит, — отвечаю я и достаю деньги из кошелька, когда до нас доходит очередь.       — Спрячь это, не позорься, — отодвигает меня парень от кассы и кладёт свои купюры, чтобы расплатиться за вино.       — Чего это ты вздумал за меня платить?       — Я плачу не только за тебя, но ещё за Лесю и Заряну. Всё поняла?       — Всё. Невозможно с тобой.       — Невозможно мне отказать? — говорит он и тянет лыбу, а я лишь закатываю глаза.       Сегодня мы собираемся у Егора дома. Без повода. Просто немного расслабиться. Расслабиться и посмотреть на новую плазму, которую купил себе этот позёр. За всё то время, что прошло, Артём как-то влился в коллектив и удаляться не желал.       — И что, за этот месяц ни разу на паре не появилась?       — Появлялась на паре семинаров. Но это всё. Не могу с ним рядом находиться, понимаешь? Меня аж дёргать начинает.       — От злости или от чего-то другого?       Мы неторопливым шагом шли к моему дому. Проходим детскую площадку, и вдогонку слышится плач ребёнка. Не знаю, что там у него такое произошло, но я его так понимаю.       — От несправедливости. Мне одни мучения, а он ходит такой весь, будто ничего и не было.       — А поговорить с тобой пытался?       — Было.       — И?       — Что — и? Хватит с меня. Он свой выбор сделал.       — Слушай, это не в моих интересах, но я тебе уже говорил один раз и ещё повторю: выслушай его. Не будь упёртой ослицей.       Решаю промолчать. Промолчать и ещё раз прокрутить этот дурацкий «дельный» совет в голове. Получается только разозлиться на Грановского ещё больше.       Разворачиваю обертку конфеты и дебаты в голове. Мы сидим в гостиной у Егора и смотрим кукую-то американскую комедию на огромной новой плазме. Девочки потягивают вино, парни сошлись на том, что сегодня им хочется пивка, а я оккупировала вазочку со сладостями. Главная героиня тараторит о том, как грандиозно она хочет отпраздновать своё тридцатилетие, и я считаю секунды до того, как в голове у подруг всплывёт такой ненавистный мне вопрос.       — Темникова, послезавтра первое марта, — выпаливает Заряна. Собственно, началось.       — Точно, это же ты третий десяток разменяешь, — добавляет Леся. — Как отмечать будем?       Не хочу я отмечать. А дебаты, в общем-то, на тему того, какую отмазку придумать. Но я в этой комнате — одинокий солдатишка, а против меня — целая армия.       — Мой кореш — владелец классного лаунж-бара. Могу добазариться, мелкая, — говорит Егор и салютирует мне бутылкой пива.       — Ты почему ничего не сказала про день рождения? — спрашивает Артём и берёт конфету из вазочки на моих руках. Хм, сомнительное сочетание с пивом, но решаю промолчать.       — Потому что надеется, что про него все забудут.       — Всё, решение принято, — хлопает в ладоши Заряша и прямо-таки сияет.       — А ничего, что я не участвовала в этом процессе? — скептически поднимаю бровь и обвожу всю эту горе-компанию.       — Твоё дело в этот день быть красивой и нацепить на лицо радостную улыбку.       Это кажется совершенно невыполнимым.       Если пары Грановского мне удавалось прогуливать, по большей части, то курсовая стала огромным жирным вопросом. После его попытки поговорить со мной, весьма неудачной попытки, и моего отказа мы не сталкивались. Я, как маленькая, наотрез отказывалась просить его помощи как преподавателя, а он не настаивал. Я перестала смотреть на него в коридорах, здороваться и думать. Он не был против того, что я отсутствовала, ведь уже давно бы нажаловался в деканат. Леся на мои прогулы лексикологии лишь странно щурилась и говорила, что я что-то скрываю. Я говорила, что сложно мне с Грановским, и почти не врала.       С курсовой мне помогала преподаватель, которая в начале семестра перешла работать в другой ВУЗ, но с ней у нас сохранились хорошие отношения. Ей двадцать девять, она замужем за олигархом, объездила всю Европу, как практикующий переводчик, и всегда угощала нас яблочками на парах. Всё с ней было так.       Я ссылалась на то, что у Грановского вечно нет на меня времени, а мне позарез нужно, чтобы меня, так сказать, направили в нужное русло. Виктория Юрьевна отказывать не умела, да и меня любила, поэтому за последний месяц я к ней обращалась уже дважды. Сейчас шагаю по коридору родного университета на пару к Ильиной и мгновенно замираю, когда вижу эту самую Викторию Юрьевну, переговаривающуюся с лексикологом. Приехали. Это конечная.       Она над чем-то смеётся, а потом задает какой-то вопрос. Я это понимаю по тому, как хмурится Грановский, а потом пожимает плечами и что-то отвечает. Наверное, в этот момент мне нужно было добавить ходу и идти себе дальше, но она меня замечает и подзывает к себе рукой.       Меня сначала бросило в холодный пот, а потом опалило жаром, когда я столкнулась взглядом с Матвеем Константиновичем. Я была напугана до невозможности. А он был просто холодным.       В моём плане отсутствовала даже малейшая возможность пересечения этих двух людей. Всё, чего я боялась в тот момент, это реакции своей бывшей преподавательницы. Падать в её глазах не хотелось. А вот на реакцию Грановского было немного плевать.       На негнущихся ногах подхожу ближе, а Виктория Юрьевна улыбается и приобнимает меня за плечи. Вашей радости не разделяю, простите.       — Что ж это ты, Матвей, не находишь времени на такую талантливую студентку? — говорит она. Разве вы уже не поговорили об этом и теперь просто отчитаете?       — Приходится мне со стороны подправлять курсовую, которую потом можно будет смело отправлять на конкурс.       Не нужно искать ответы на моём лице, Матвей Константинович. Вы их и так знаете.       — Каюсь, слишком много всего навалилось. Магистров со своими дипломными работами как грязи было. Но теперь найду время, не сомневайся, — отвечает он ей, но смотрит при этом на меня. Что, в невыгодное положение вас поставила?       — Но помогать я не против, Насть. Последняя глава мне особенно понравилась, — произносит Виктория Юрьевна и хватка на плече становится немного крепче. — Ладушки, друзья, я побежала. Звони, пиши.       Последнее относилось ко мне. Только не уверена, что теперь смогу это сделать. Она убегает на своих высоченных каблуках. Я намерена сделать то же самое, но меня останавливает рука на предплечье, и приходится развернуться.       — А ну стой, Темникова, — практически рычите вы. Я тоже готова сейчас зарычать от ощущения вашей конечности на мне.       — Отпустите меня сейчас же, — произношу требовательным голосом, и вы подчиняетесь, на секунду теряя уверенность. Лишь на секунду.       — Объяснить не хочешь? Что ты устроила? Ты хоть знаешь, что тебя не погладят по голове за то, что ты привлекаешь преподавателя теперь уже с чужого ВУЗа к своей работе?       — Вы сейчас обо мне печётесь или о своей шкуре? Вам ведь тоже влетит.       — Блять, Настя, хватит от меня уже бегать, как от чумы, — произносите злостно вы, наклоняясь чуть ближе, чтобы проходящие не слышали вашей вольности. — Я тебе не враг. Ты можешь обращаться ко мне за помощью. Я не могу вечно прикрывать тебя и не ставить пропуски. Ты себя в первую очередь подставляешь.       — Может, вы мне и не враг, но сделали достаточно, чтобы мне не хотелось обращаться к вам за помощью. Можете ставить пропуски, не прошу вас меня прикрывать. Всего доброго, Матвей Константинович.       Теперь последнее слово за мной. Не собираюсь вести себя так, будто ничего не произошло. Ущерб был нанесён. И, наверное, он сильнее, чем я предполагала.       За последние недели у мамы уже сформировался топ самых задаваемых вопросов, но побеждают эти два: не встречаюсь ли я с «ну тот, который тебя вечно провожает» парнем Артёмом и почему я такая грустная. Иногда одно выплывало из второго. У них уже с отцом выстроилась целая теория, что дочь безнадёжно влюблена. Не то, чтобы они были не правы. Просто с парнем мимо.       — Так а Артём там будет? — допытывалась всё мама, не давая мне спокойно собраться на свой же день рождения.       — Будет, ма. Куда ж без него, — отвечаю я, пытаясь протиснуться в платье, не задев макияж.       — А где тогда улыбка на лице? Двадцать лет, отпразднуешь с друзьями, со своим мальчиком.       Я закатываю глаза. Ну не мой он, мам, не мой.       — Мы не встречаемся. Перестань.       — Может, сегодня он наконец-то сделает какой-то решительный шаг, — заговорщически улыбается она и помогает застегнуть молнию.       Господь с тобой, мам. Прикуси язык.       Платье выбираю немного не по погоде, но сегодня можно. Оно глубокого синего цвета, открывающее плечи и мои выступающие ключицы. Завязываю высокий хвост, укладываю уже прилично отросшую чёлку и крашу губы помадой цвета спелой вишни.       Смотря на себя в зеркало, приходится признаться, что повзрослела. Сейчас я вижу перед собой девушку, а не девочку-подростка. Взгляд лишён наивности и пугливости. Либо так выглядит человек с апатией. Третьего не дано.       Лаунж-бар, которым управляет «кореш» Егора, выглядит действительно крутым. Всё выполнено в черном цвете. Очень много глянцевых поверхностей, но благодаря приглушённому освещению, достаточно уютно. Нам достаётся столик у панорамного окна. Диванчик, на который я сажусь, кажется настолько мягким, что встану оттуда не скоро. Рядом падает Артём, и в голове всплывают мамины слова о решительном шаге. Я их тут же топлю.       — Знаешь, когда мы только начинали дружить, — берёт слово Заряна, — я всегда говорила, что мне принадлежит роль самой красивой, Лесе самой смешной, а ты у нас самая умная. Но теперь я вижу, что ты посягаешь на моё место, подруга, — говорит она и хитро улыбается.       — Зато на моё никто не метит, — отвечаю с усмешкой ей и слышу смешки от всех остальных.       — Не перебивать. Так вот, я очень рада наблюдать за этим процессом, и не останавливайся, пожалуйста. Давайте выпьем за будущую разбивательницу мужских сердец, — произносит она, и все дружно чокаются бокалами с алкоголем.       Я улыбаюсь, потому что на секунду чувство полного безразличия пропадает. Тост говорит даже Ваня, который с Цветочком порвал окончательно. С Цветочком порвал, а с Лесей связывать упорно не спешит.       Пью красное полусладкое и вполуха слушаю разговоры за столом. Нога Артёма иногда задевает мою. И я неосознанно начинаю сравнивать ощущения. От прикосновения Грановского тогда в библиотеке я готова была растечься лужицей и раскаяться за все похабные мысли, которые возникали в моей голове. Сейчас не было никаких искр. Раздеться и прикоснуться голой кожей не хотелось. Не та кожа. Не тот человек.       Сначала мне кажется, что мне кажется. Но мне не кажется. Слова Леси это подтверждают.       — Смотрите, это же Грановский вон там сидит, да?       Все сразу же начинают оборачиваться. Егор по инерции, а Артёму интересно посмотреть на главного героя моего любовного романа.       Он сидит в компании из двух парней и одной девушки. Последняя уместилась между ним и ещё каким-то парнем. Сложно понять, с кем именно она пришла. Грановский одет в потёртые джинсы, какую-то чёрную футболку с принтом и джинсовку. На голове шапочка, из-под которой торчат отросшие волосы.       — Ничего себе. В этом он выглядит ещё круче, чем в костюме, — охает Заряна и получает от Егора красноречивый взгляд, после чего все начинают смеяться.       — Он ничего такой, — шепчет мне на ухо Артём. Слишком близко, друг мой. Нарушаешь моё личное пространство. Или я параноик? Почему все его действия кажется такими не дружескими?       На Грановского я принципиально больше не смотрю. Не знаю, заметил ли он своих студентов, но когда мы все, как стадо баранов, пялились на их стол, виду не подал.       Рука Артёма каким-то образом оказывается сзади меня на спинке нашего дивана, и это становится последней каплей. Сославшись на то, что мне нужно позвонить родителям, выскальзываю из-за столика, чтобы подышать свежим воздухом. К сожалению, чтобы добраться к гардеробной, придётся пройти возле стола преподавателя и его друзей. Как я могла его не заметить?       Давай, просто сделай лицо кирпичом и пройди мимо. Увидит так увидит. Просто не смотри на него.       Мне хочется сделать это как можно более бесшумно, но музыка играет тихо, а каблуки стучат по полу, как молот по наковальне. Сердце, как мне кажется, тоже соревнуется за звание самого громкого барабанщика.       Я не вижу, смотрит ли он на меня, но чувствую это.       Холодный воздух хорошенько отрезвляет и приводит мысли в порядок. Сейчас бы закурить, да вот незадача — не курю. Родителям не звоню, а просто отправляю сообщение, что всё хорошо. Но всё не хорошо. Меня слегка колотит, возвращаться совсем не хочется.       — Так вот, как выглядит цитирующая классиков девушка, — раздаётся за моей спиной, и я вздрагиваю. Передо мной молодой парень, один из тех, кто сидел за столом вместе с Грановским.       — Простите? — только и могу, что выдавить из себя это и нахмурится. Он подходит ближе и подкуривает сигарету. Сигарету и мои нервы. Что вам нужно, мужчина? Не видите, что дама в печали и ей не до вас?       — Он мне на уши ещё осенью присел, что есть у него такая студентка — милая, симпатичная, скромная и начитанная. Бросается направо и налево примерами из классической литературы, предано смотрит в глаза, но при этом не вешается на шею.       Я молча слушаю и пытаюсь впитать всё то, что было сказано только что, а он продолжает.       — Кто же мог подумать, что вот так выглядят начитанные скромницы. Я бы тоже влюбился, — произносит он и усмехается. — Честно говоря, когда после пьянки ещё осенью отвечал на сообщение одной из его студенток, я и не подозревал, что это именно ты была.       — Так это вы написали «без проблем, малыш, не спеши»? — доходит наконец-то до меня.       — Боже, милая, не называй меня на «вы». Можно проста Никита. И да, я. Ты оказалась действительно малышом.       — Давайте… То есть, давай не будем про рост.       — Слушай, он, конечно, придурок. Но хотел сделать как лучше. Его отец, точнее отчим, реально дерьмо последнее.       Я лишь хмурюсь и перевариваю всё то, что услышала. Но в голове пульсирует только «я бы тоже влюбился». Значит, он влюблён в меня? Слышать это от другого человека как-то по-особому влияет на меня. Я чувствую жар, приятное тепло по всему телу.       — У него была возможность мне всё объяснить, — произношу я слегка охрипшим голосом.       — Знаю, но дай ему шанс. Он это в жизни не признает, потому что упертый осёл, но я ведь видел, как он пялился на тебя с того момента, как ты только пришла.       Дверь бара открывается и выходит Артём, подозрительно смотря на Никиту. Боже, ну почему ты так не вовремя?       — Насть, всё в порядке? Тебя долго не было, я решил проверить.       — Да, всё путём, можешь возвращаться.       — Прислушайся к моему совету, малыш, — говорит Никита, выкидывает бычок и возвращается обратно.       — О чём это он?       — Говорит, чтобы без шапки не стояла на морозе, — вру я и чувства вины не ощущаю.       — Точно всё в порядке? Ты сама не своя после того, как увидела сама-знаешь-кого.       Прости, Артём, но мои мысли сейчас совсем не с тобой. Мне кажется, ещё немного, и я свалюсь в обморок от переизбытка нахлынувших чувств.       «Я бы тоже влюбился».       «Я тебе не враг».       «Его отец, точнее отчим, реальное дерьмо».       «Веришь мне, я тебя защищаю. Когда я говорю, что обстоятельства изменились, то это так и есть. Возникли сложности, и пока эти самые сложности в городе, не могу развязать нам руки».       «—Сын, тебя долго ждать?».       Я прихожу в себя только тогда, когда ощущаю чьи-то губы на своих. Это губы Артёма. Сухие, нелюбимые и чужие. Мне хватает пары секунд, чтобы оттолкнуть его.       «Может, сегодня он наконец-то сделает какой-то решительный шаг».       — Ты что творишь? — шепчу я и трогаю свои губы рукой, не веря, что он это сделал. Смотрю на него широко открытыми глазами. Чувствую приближение истерики. Ещё полчаса назад не чувствовала ничего, а сейчас — всё и даже больше.       — Я творю повод для ревности, — отвечает он и кивает головой куда-то в сторону.       В сторону Грановского, который садится в свою машину и срывается с места. Он всё видел.