Прилетай скорей

Я стояла перед его дверью в полной нерешительности. Впору было грызть ногти. Ну в конце концов я же не предложение ему делать пришла, а помочь с проигрывателем! И все. Это же моя работа. Я просто слишком сильно себя накрутила. И вообще, зачем тогда так мчалась сюда? Ясное дело, увидеть его. Я решительно позвонила в дверь, больше не выдерживая промедления. Попыталась вдолбить в голову, что я здесь с деловым визитом. Может, немного с дружеским… Сергей, как обычно, открыл дверь почти сразу, и я несколько мгновений стояла в прострации, изучая его. Мы не виделись почти месяц, но я ни на минуту не забывала, как он выглядит. Мужественно, решительно, серьезно. Ох уж эти пронзительные серые глаза… А сейчас, увидев его, реального, живого, перед собой, я готова была вырвать свое сердце, лишь бы оно так болезненно не колотилось. Он был одет в белую футболку и темно-синие спортивные штаны, лоб у него был мокрый. Конечно, занимался. Я расплылась в улыбке. – Привет, – Сергей впустил меня. – Я тебя отвлек от чего-то? Ты так быстро закончила разговор по телефону. – Вовсе нет, – заверила я его, снимая обувь, и преувеличенно бодро спросила: – Где пациент? Белов прошел вперед меня в знакомую гостиную и пригнулся, проходя в дверной проем. И как баскетболист вообще умещается в этой хрущевской коробке? Он указал мне на свой проигрыватель, и я сразу же подлетела к нему, принимаясь гладить полированные бока. Радиола* «Иоланта» 1969 года со стеклянной крышкой и тонкими деревянными ножками. И как я эту прелесть в прошлый раз не приметила? Я перевела восторженный взгляд на Сергея, который молча улыбался усами, по привычке уперев руки в бока. – Первый класс! – восхитилась я. – Боже, как я хотела себе такую! Она у тебя в прекрасном состоянии, кстати. Следи за ней! Но что же все-таки приключилось с этой красавицей? – Ты так удивительно говоришь, – отметил Белов таким задумчивым голосом, что я не рискнула снова на него посмотреть. – А эта штуковина не проигрывает пластинки. – Ты чистить их пробовал? – Да. И включать и выключать – тоже. Я усмехнулась. – А иглу вынимал? – Нет. – Тогда проверим. Я могла бы и пальцами поддеть и вытащить ее, но боялась сломать что-нибудь у радиолы моей мечты, поэтому нашла в саквояже пинцет и аккуратно зажала маленький пластиковый корпус, в который была вставлена игла. Повертела ее между пальцами, проверила контакты и вставила обратно поплотнее. Потом я взяла из лежащей на диване рядом стопки пластинок одну случайную и поставила ее. Какое-то время было тихо, и я нахмурилась, думая, что ошиблась, но потом музыка заиграла. Резкие удары барабана и гитарный проигрыш сбили меня с толку, потому что это не было похоже на советские мелодии. Взглянув на обложку, я поняла, что была права. – Рой Орбисон, – по слогам прочитала я. – Да, «Pretty Woman» играет. Орбисон – американский музыкант. Я купил эту пластинку в США несколько месяцев назад. – Ого, здорово. А я никогда не была за рубежом, но очень хочу, – я выпрямилась во весь рост и наконец посмотрела на Сергея. И утонула в его взгляде… Мне показалось, что мое странное молчание затянулось, и я поспешила исправиться, заправляя за ухо прядь волос: – Ну вот, все работает. – Спасибо тебе за работу, – он вытащил из кармана рублевую купюру. – Нет, это слишком много. – Возьми, пожалуйста. Я все-таки бессовестно вытащил тебя из дома. – Да всего-то семейное застолье, ничего такого. Скука, – я нервно улыбнулась, без энтузиазма забирая деньги из настойчиво протянутой руки Сергея. – У тебя какой-то праздник был? – Да… мой день рождения, – я не хотела ему говорить это, потому что знала, что он почувствует себя виноватым. Лицо Сергея вытянулось. – О, боже, прости меня. Поздравляю! И ты отлично выглядишь сегодня. – Спасибо. – Если б я знал… черт, чувствую себя… – он покачал склоненной головой. – Да все в порядке. – Давай я хоть чаем тебя напою. И музыку послушаем, ведь я когда-то обещал. Не успела я возразить, как он своими семимильными шагами умчался на кухню и принялся звенеть там чашками. Я неловко помялась на месте, а в животе все приятно сжалось. Он пригласил меня на чай. И даже думать не хотелось о том, что десять минут назад я убеждала себя, что это всего лишь дружеско-деловая встреча. Я просто улыбалась, прохаживаясь по комнате и рассматривая ее. Над играющей непривычную, но заводную музыку радиолой висели многочисленные медали и дипломы. Какой Сережа замечательный и талантливый. А ведь я могла бы привыкнуть к такому: к его частому отсутствию, к тому, что он тренировки и победы ставит выше всего. Я бы просто была рядом и ждала бы его… Мне так нравились эти глупые мысли, что я гнала прочь все протесты разума. Сергей вернулся, ловко неся в одной руке две исходящие паром чашки, а в другой – какую-то бутылку. – Смотри, что нашел. Это грузинская чача. Мне ее товарищи на день рождения подарили, а я ее так и не выпил, а потом вообще забыл. Но сегодня есть повод. Он вытащил рюмки, разлил по ним алкоголь и вручил мне, севшей на край дивана, одну. – Ну что, с днем рождения тебя, – улыбнулся он так завораживающе, что я чуть не забыла выпить. – Спасибо. Крепкая вещь, – прохрипела я, запив чачу обжигающим чаем. Сергей коротко рассмеялся: – Грузины плохого не подарят. Мы сидели и слушали одну за другой песни этого Роя Орбисона, из текстов которого я понимала примерно половину. Но меня все равно переполняло это детское чувство, когда тебе дали конфету, которую до этого не разрешали есть. И ты смакуешь ее, не желая думать о том, что все хорошее быстро заканчивается и больше не повторяется. Мне нравилась американская музыка. Под нее хотелось танцевать. Сергей сидел рядом, иногда постукивая ногой в такт мелодии. Наше молчание ценителей не было сковывающим и гнетущим на этот раз, наоборот, мне казалось, что это момент наивысшего нашего взаимопонимания. В комнате горели только два бра над диваном, создавая неповторимый уют, а мягкий звук радиолы заставлял блаженно прикрывать глаза. Я была почти счастлива, потому что мои обычные уничтожающие мысли, казалось, не могли пробраться в квартиру Сергея Белова и безжалостно атаковать меня снова. Чай закончился, и мы продолжили понемногу опустошать бутылку. Вскоре наше времяпрепровождение перешло на новый уровень, и я ощутила острую, возможно, вызванную чачей, потребность поговорить. – Ты в Мюнхен едешь уже на следующей неделе, да? – я подперла голову рукой, уперлась локтем в спинку дивана и принялась без зазрения совести рассматривать скульптурный профиль Сергея. Сердце время от времени все так же замирало, но я уже как-то привыкла к этому. Это стало неотъемлемой частью моей жизни, в которой теперь был Сергей, пусть и не знающий об этом. – Да, открытие 26-ого, мы уедем утром 25-ого. И возвратимся где-то 12-ого. – А я уже учиться буду, – вздохнула я, внезапно вспоминая, что начнется совсем другое время, новый этап, который теперь меня завлекал совсем не так, как раньше. Еще в мае я представить не могла, что что-то или кто-то сможет вытеснить из моего сердца желание ходить в институт и получать знания. – А потом что будешь делать? Я имею в виду, после вуза, – Сергей заинтересованно повернулся в мою сторону. – То же, что и сейчас, только на каком-нибудь заводе, – усмехнулась я. – Я не представляю тебя на заводе. – А где ты меня представляешь? Он задумался, подняв глаза к потолку и поджав губы. Он так мило выглядел, что мне захотелось погладить его вихрастые после домашней тренировки волосы. Пожалуй, мне явно пора завязывать с выпивкой на сегодня. – Ты такая изящная. И пальцы у тебя музыкальные. Тебе подошла бы профессия пианистки или танцовщицы. Я покраснела, не ожидая получить такие комплименты. Сергей вообще понимает, что творит? Вряд ли. – Танцовщицы? – я попыталась отвлечься на шутку. – Ты вообще видел, как я танцую? – Нет, – он обезоруживающе улыбнулся, слегка склонив голову набок. – Покажешь? Могу составить тебе компанию. Песня на пластинке плавно сменилась. Послышался небольшой инструментальный проигрыш, и Рой запел, немного растягивая слова: «Love hurts, love scars, Love wounds and mars. Any heart not tough, Not strong enough To take a lot of pain, take a lot of pain, Love is like a cloud, holds a lot of rain». Я внезапно четко поняла все, что он пытался донести до слушателя, и у меня язык прилип к небу. – Давай, – поднявшись с места, ответила я быстрее, чем успела подумать. Сергей с готовностью встал, уверенно положил одну руку мне на талию, другой нашел мою ладонь. У меня перехватило дыхание. Я еще никогда не держала его за руку. Ладонь Сергея была такая широкая, теплая, шершавая, я чувствовала на ней мозоли. Сглотнуть слюну получилось со второй попытки. Я уставилась на основание его шеи, которое открывал вырез футболки. Черт, как же сильно меня сейчас тянуло к нему, что невозможно было сопротивляться. В такт не добирающейся больше до ушей мелодии мы покачивались из стороны в сторону, но я даже не сосредотачивалась на танце. Медленно подняла взгляд. Сергей посмотрел на меня. Щеки горели, я это знала, но упорно вглядывалась в его глаза, в которых надеялась увидеть что-то особенное. Он выглядел как обычно, его красивое лицо было сосредоточенным, но почему-то складывалось впечатление, что он сейчас не здесь вовсе. Однако я чувствовала на себе его руки, от которых по всему телу бесконечными волнами разбегались мурашки. Мы так и смотрели друг на друга, пока убаюкивающая, медленная, грустная баллада о любви не сменилась чем-то внезапно веселым. Мы оторопело замерли, инстинктивно отпустив друг друга. Я растерянно захлопала глазами. Комнату наполнили низкие звуки какого-то духового инструмента, типа тромбона, а потом началось пение. Но это и нельзя было назвать пением – какие-то непонятные звуки, похожие на «лингу-лингу». Я вдруг согнулась пополам от хохота. Такой интимный момент сдулся, как воздушный шарик, и шлепнулся тряпочкой где-то в углу. Не знаю, я совсем не этого ожидала. А для моего душевного состояния эта шуточная песня звучала особенно смешно. Между прочим, пели-то тоже о любви, к некой Лане. Я, посмеиваясь, посмотрела на Сергея, и он, глядя на меня, улыбался все шире. – Что? Мой звездный час настал? – спросила я, поведя бровями. – Просим. И я начала делать какие-то движения, отдаленно напоминающие диско, и не могла перестать смеяться. Переваливалась с ноги на ногу, взмахивала руками и вертелась на месте так, что мои распущенные волосы падали на лицо. Потом у меня пошел какой-то твист. И ко мне даже подключился Сергей, который тоже, позабыв свои строгие правила, откровенно посмеивался надо мной и этой ситуацией. Мы пытались делать что-то синхронно, но у нас не получалось. После первого куплета я подумала, что выучила слова, и, залихватски щелкая пальцами, во всю подпевала, вытягивая шею в сторону Сергея, призывая его тоже петь. Он изображал какие-то па, и у него, надо сказать, выходило лучше, чем у меня. Потом он взял меня за руку, и я не очень грациозно крутанулась вокруг своей оси. Зато весело. «Oh Lana, Don't make me blue. Oh Lana, Don't you know, Don't you know I love you?» Вообще, мы вытворяли что-то совершенно нам не свойственное. Обзор застилала слабая дымка, иногда размывающая очертания Сергея и его гостиной. Но мне было так хорошо. Я выплескивала эмоции и ловила то, что в Америке, кажется, называется «кайф». А Сергей… Сергей был невероятен. Он так часто улыбался, что у меня в душе все расцветало. Я поверить не могла в то, что именно я, влюбленная дурочка, танцевала с ним под лихую зарубежную музыку и была причиной его улыбок. Под затихающее «Uh Lana…» я рухнула на диван с кружащейся головой. Это было, конечно, здорово, но надо передохнуть. И понаблюдать, как Сергей деловито раздвигает шторы на окне, распахивает дверь балкона, как выходит в ночь и как ветер треплет его свободную футболку и черные, как небо в это время, волосы. – Иди сюда, – позвал меня Сергей, и я покорно пошла. В лицо приятно ударил порыв прохладного ветра. Я всей грудью втянула в себя воздух, пахнущий деревьями и городской пылью. С высоты пятого этажа, на котором жил Белов, было видно чуть ли не всю Москву, мигающую многочисленными огнями. По крайней мере, мне так показалось, потому что мне еще никогда не приходилось бывать на такой высоте. Да, как скучно я жила до встречи с Сергеем! Он и с прекрасными песнями меня познакомил, и шикарные виды показал. И что он только со мной не сделал, сам того не подозревая. Я смотрела на него, он смотрел на звезды. Грусть и нежность, сливаясь, распирали мое слабое сердце. Да, только там он может чувствовать себя свободным и счастливым. А я чувствовала себя счастливой рядом с ним. Из комнаты ничего не играло, запись кончилась, и мы погрузились в умиротворяющую тишину, нарушаемую только шумом ветра. – Как там поется? – неожиданно спросил Сергей, переводя взгляд на огни московских домов. – Ты никогда не бывал в нашем городе светлом… – Над вечерней рекой не мечтал до зари, – продолжила я. – С друзьями ты не бродил по широким проспектам. Значит, ты не видал лучший город Земли, – это проговорили-пропели мы уже вместе, улыбаясь ночи. Только моя улыбка вышла скорее печальной, а вот улыбка Сергея была такая, словно он вспоминал что-то неимоверно хорошее. Невозможно было взгляд оторвать. Он облокотился на парапет, легкие порывы ветра перебирали его волосы. Необыкновенный и недосягаемый. – В детстве я не думал, что стану баскетболистом, – тихо проговорил Сергей, смотря на свои сплетенные между собой пальцы, – да и в юности тоже. Но в спорте я был всегда, мечтал, что стану Олимпийским чемпионом по легкой атлетике когда-нибудь. А в итоге вот, как все получилось. И я ничуть не жалею. Это же жизнь моя. На этот раз в ответ на его реплики молчала я. А что я могла сказать? Что у меня пускается в неистовый пляс сердечная мышца только от одного его голоса? Или что я понимаю, что рядом со спортом мне в его жизни ни за что не встать, и это меня гложет? Но в моем характере всегда было что-то, что не позволяло долго молчать. Я запрокинула голову, силясь разглядеть в небе нашей залитой электрическим светом столицы реальные звезды. И они там были, переливались, пленили. На какой-то момент я даже почувствовала – не поняла – Сергея с его высокими мечтами, к которым он так пробивался. – А я в детстве мечтала выйти замуж за космонавта. И вот так вот смотреть ночами в небо, верно ожидая его, и знать, что он смотрит на меня, и мы без труда можем коснуться друг друга. Как романтично-слащаво это прозвучало. Я не думала, что на такое способна. Но я просто никогда не беседовала с кем-то ночью тет-а-тет на балконе, изучая звезды. Потому что ночь преображает. И это снова Сергей мне открыл. А ведь спортсмен – тот же космонавт. У него долг и звезды-мечты, которые манят, зовут за собой, дарят такую желанную нежность взамен на его верность им. – А сейчас я мечтаю о том, чтобы увидеть мир, ты знаешь. Францию, к примеру, для начала, – закончила я и снова взглянула на Сергея. В темноте, немного разбавляемой приглушенным светом из гостиной, было почти не разобрать его выражения лица, но он смотрел прямо на меня. От этого проницательного, пронзительного взгляда хотелось немедленно бросить свою душу к его ногам, а потом обнять и быть рядом, пока ему не придется улететь. Но я сдержалась, хоть и с большим трудом. – А у тебя есть Майя Кристалинская? Хочу поставить «Нежность». Она просто под этот вечер очень подходит. А мы все в тишине, – я слышала свой голос будто со стороны. – «Нежность»? Что это? – А ты только иностранные песни слушаешь? – беззлобно рассмеялась я, ныряя в квартиру, попутно путаясь в тюле. – Ну, знаешь фильм «Три тополя на Плющихе»? Там была песенка, которая начиналась со слов: «Опустела без тебя земля…» – Ах, это. Я ее только в фильме и слышал, – Сергей, встав в дверном проеме балкона, через раздувающийся тюль спокойно смотрел, как я по-хозяйски копаюсь в его коллекции. – Ох, Морозова, – протянула я, качая головой. Со стороны балкона послышался короткий смешок. – Это из «Вызываем огонь на себя». Я нашла грампластинку со сборником песен из кинофильмов и с придыханием провела пальцем по списку наименований. Вот она, моя любимая. – Да, товарищ Белов, из него самого. Вы еще не совсем безнадежны. Я поставила пластинку, опустила наугад тонарм и несколько секунд ловила начало песни. Потом под самое душераздирающее скрипично-фортепиянное вступление в мире я вернулась к Сергею, и мы снова стали рассматривать Москву, так наивно полагающую, что у нее получится своим техническим прогрессом затмить свет звезд. Нет. Пока люди к этому свету стремятся, ничего не выйдет. Слова песни, звучащие мистическим голосом Кристалинской, забирались под кожу, пробирались в вены, смешивались с кровью и бежали к сердцу. Я впервые по-настоящему прочувствовала все, о чем пела Майя. Это была песня о любви, безграничной, верной, приносящей боль, но такой светлой. Нежной. Я смотрела на Сергея и осознавала, что хочу ему признаться. Плевать на то, что будет дальше, меня переполняли чувства, внутри все гулко билось, запущенное этой песней, и срывалось с предохранителей. Я буду с тобой, Сережа, несмотря ни на что. – Действительно очень красивая песня, – почти прошептал он, выпрямляясь во весь рост и внимательно вглядываясь в горизонт. Это было все, что я хотела услышать. Я положила одну руку на его ладонь, сжимающую перила балкона, а второй притянула его к себе за плечо и поцеловала. Так невинно и нежно, мечтая, чтобы он все понял и принял. Его усы кололись, и мне хотелось улыбнуться, но я боялась испортить момент. Момент, к которому я с таким трудом шла. Но спустя несколько ударов трепещущего сердца я обнаружила, что мне не отвечают, а наоборот – мягко пытаются отстранить. – Что ты делаешь? – с расстановкой спросил Сергей, сверкая из темноты своими удивительными глазами. И эти три слова вырыли мне могилу в одну секунду, столкнули туда ударом под дых в другую и закопали заживо в третью. Я молчала. И сгорала. – Люба, послушай, – проговорил он, казалось, порядком пораженный. – Мы ведь с тобой просто приятели… Нет, лучше ничего не говори! Прошу тебя. Господи, что я натворила?! Я уничтожила не только наши отношения, но и себя саму. Собственными руками разорвала грудную клетку, вытащила оттуда все, что было можно, а это оказалось никому не нужным. Но ведь… это все не могло быть просто так?.. Я готова была разрыдаться. Почему так больно беспомощно стоять с дырой в сердце? – К чему тогда были эти танцы, разговоры, взгляды?.. – промямлила я, и с каждым словом, вырывавшимся изо рта, хотелось, чтобы меня поскорее заткнули. Ты не должна была ничего ждать от него, ты же это знала, и все равно умудрилась напороться… Дура. Сергей завел меня в квартиру, которая сразу же придавила своей духотой и ослепила светом. В котором я увидела это растерянное лицо. Нет, не смотри на меня так! – Люба, что ты себе придумала? – он старался говорить подчеркнуто спокойно и вежливо. – Боже, женщины… Зачем это? – потом чуть слышно добавил: – Это все только запутало… Я не знала, куда себя деть, как успокоить это свистящее дыхание умирающего больного, как унять всепоглощающее желание сбежать и забиться в угол в отчаянии. Я все испортила. И Сергей тоже так считал. – Господи, – он сокрушенно вздохнул и взлохматил свои волосы жестом, которого я еще никогда не видела. Не знал, что теперь со мной делать. – Ты пойми, я никак не могу заводить отношения… Извини. У меня просто другие приоритеты. Да, кругом прав. Но эти твои спокойные речи, рассудительные фразы и такой далекий взгляд заставляют хотеть ударить тебя, чтобы увидеть эмоции. Чтобы ты накричал на меня, выгнал, чтобы я смогла злиться на тебя и, возможно, даже ненавидеть. Чтобы мне стало чуточку легче от хлопнувшей за спиной двери. Но нет, ты не такой. И я, что самое страшное, не такая. Неподходящая тебе. И я это знаю. Знаю, конечно! Но не чувствую. Хотя это и неважно уже. Я могла бы сказать тебе все это, но уже достаточно глупостей. Теперь необходимо было сделать что-то хоть сколько-нибудь достойное. – Прости меня. Я не удержалась, – не тая дрожи в голосе, произнесла я. – Я не хочу мешать тебе и твоим целям. Не хочу, потому что понимаю, что они для тебя значат. Не хочу, потому что хочу, чтобы ты был счастлив. Прости меня еще раз, не держи зла. И я… я уже ухожу. Я из последних сил заставляла себя не реветь в голос и не бежать прочь из его квартиры. Только когда я бесшумно прикрыла за собой дверь и отпустила ручку, я дала себе волю и помчалась по лестнице вниз. «Как мне несколько часов прожить?..» Без него, хоть он никогда и не был моим? Как? Кто мне ответит? Эти чертовы холодные звезды? Или, может быть, мой глупый мозг? Мне хотелось прямо на улице заорать до нестерпимой боли в горле, до хрипа, до сорванного голоса, лишь бы больше не слышать эту мелодию и эти невозможные, болезненно-близкие слова.