***
В столовой было непривычно тихо. Тёплый ромашковый чай совершенно не доставлял удовольствия, а смотреть хотелось только в светлую деревянную столешницу. Вдруг не заметят? Это почти невозможно, учитывая, что если ищут, то вглядываются. Но вдруг пронесёт? Не пронесло. Раздались мягкие, почти неслышные кошачьи шаги. Но Земляные маги слышат многое. Иногда гораздо больше, чем им хочется. Василиса быстро поднялась, всё ещё надеясь ускользнуть, но была поймана за руку. Тёплая широкая ладонь держала крепко, но бережно. Митя усадил обратно за столик чуть ли не силком. Около двух минут между ними шла безмолвная борьба. Он поджимал губы и старался прилагать как можно меньше силы, чтобы не причинить боли, а она, наоборот, рвалась в сторону так, как только могла. Гораздо больше она боялась разговоров, чем синяков на плече. Но он был непреклонен в своём упорстве. «Пожалуйста», — читалось в мягком поглаживании её округлого плеча. «Пожалуйста», — просматривалось в его больном взгляде, когда он сел напротив. «Пожалуйста», — будто бы прошептали его губы едва заметным движением, хотя Василиса не смотрела. Нет-нет. Только если совсем немного. Украдкой. Чуть-чуть. Она сидела и рассматривала свою кружку. Мягкий золотистый узор из ромашек чуть истёрся, но не потерял своего очарования. Конечно, пустая ночная столовая — такое прекрасное место, чтобы поговорить. На дне кружки плавали тёмные чаинки, танцуя. Ярило, какая же она дура. Она сама дала ему найти себя. И повод искать тоже дала сама. Василиса помотала кружку из стороны в сторону, чтобы чаинки стали танцевать активнее и быстрее. Интереснее. Только бы глаза не поднимать. — Почему ты меня избегаешь? — этот разговор должен был когда-то начаться. Казалось, в таком родном глубоком голосе сквозит злость. Или только казалось? — Я что-то сделал не так? — а ещё усталость. Вот усталость и правда была настоящей. Василиса наконец оторвала взгляд от кружки. Что он сказал? Когда-то весёлые зелёные глаза смотрели с затаённой болью. Такой взгляд сложно было вынести, и колдунья вновь уставилась куда-то вниз. На этот раз в пустоту. — А разве не ты меня избегаешь? — Голос звучал хрипловато, совсем не присуще юной девушке. Впрочем, не важно. Ему-то точно всё равно. Как и многим другим. Митя, казалось, был удивлён. Последние месяцы всем дались тяжело. Они отчаянно искали странную тайну, изучили комнату Севы вдоль и поперёк, чем, кажется, изрядно потрепали нервы его родне. Даже пытались связаться с самим Севой. Но все попытки были безуспешны, что не удивительно. Его, как и Полину, уже давно не могли найти. Где они, что с ними. Никто не знал. А потом Анисья просто сказала: всё. Нет никакой тайны. И Севы с Полиной больше нет. Как они смогут спасти Полину, зачем ищут решение, если спасать просто некого? Конечно, она так не думала. Сказала сгоряча, в силу своего неукротимого нрава и жёсткого характера. Марго и Василиса поняли это. Митя крупно поссорился с сестрой и не разговаривал с ней уже которую неделю. Он был измотан сильно. Глубокие тени под глазами, бледный вид. Он будто похудел и сдулся. Уже не казался таким мощным и сильным. И былым весельем от него и не пахло. Но кому сейчас легко? Василиса усмиряла себя тем, что выглядела она ничуть не лучше, и поднимающаяся из груди жалость быстро угасала. Гасла и нежность. Василиса никогда не думала, что будет бунтовать, возникать, злиться. Она не считала себя сильно проблемным человеком и всегда переваривала все свои обиды тихо, про себя. Многое изменилось с тех пор. С тех давних пор, когда всё было хорошо. Или хотя бы существовала качественная иллюзия того, что всё хорошо. Колдунья не знала даже, в какой момент её лёгкая обида переросла в настоящую злость. Она понимала совершенно ясно и точно, что Мите не нужны лишние слухи и разговоры, лишние статьи в газетах, ему не нужно лишнее. А потом она почувствовала лишней себя. Раньше, когда они не были так близки, а Митя был связан по рукам и ногам Марьяной, он оказывал ей внимание. Ненавязчивое, доброе, нежное. Простые знаки, взгляды, улыбки. Они могли считаться друзьями и спокойно обняться на людях, если обнимались и остальные в их компании, например, всегда открытая для контакта Маргарита. Теперь же всё изменилось. Наверное, Митя думал, что распад их компании служит ему оправданием, но это было совсем не так. То, что Полины и Севы больше не было рядом с ними, а Анисья дулась на Митю, ещё вовсе не означало, что Василиса позволит так обращаться с собой. Что он делал? Он действительно избегал её. Случайно пересекутся взглядами на общей встрече с Велес? Бежать. Во время обрядов столкнутся в пустом и одиноком лесу? Бежать. Сядут за один столик в столовой? Какой ужас. Бежать. Василиса и сама начала чувствовать себя ужасно одинокой. Обиженной. Брошенной. Как тот лес. Возможно, она слишком драматизировала. Может, всё это лишь казалось ей, но она чувствовала изменение в отношениях между ними. Поэтому перестала ходить к реке на их тайные встречи. Поэтому не стала принимать очередной маленький презент, принесённый рано утром домовёнком. Она просто попросила его отнести красивую коробочку хозяину. Хватит. Она не игрушка. И либо Митя начнёт относиться к их связи действительно серьёзно, либо это конец. Широкая ладонь накрыла её руку, заставляя выпустить кружку. Как давно он не держал её за руку. Наверное, с тех самых пор, как они виделись с ним в последний раз. Тёмный фиолетовый вечер, старые коричневые качели, горячие пунцовые щёки и мягкие светлые кудряшки меж пальцев. Закололо где-то под сердцем, и она поспешила убрать руку. Ни за что она не позволит себе смягчаться сейчас. Никакой нежности, никакой любви, как бы она не рвалась из груди. Василиса под столом потирала пальцами руку, которую он только что держал, и смотрела на него жестким, колючим взглядом, который она не позволяла себе никогда и ни для кого. А для него позволила. Надо же. — Скажи честно, как ты ко мне относишься? — она смотрела прямо, желая только правды и одновременно страшась её. Он, наоборот, отвёл взгляд, скрывая эмоции, и поджал губы. Они сидели так долго, долго молчали, долго он не решался посмотреть на неё, а она долго ждала, когда он сделает это. А потом просто поднялся со стула, как-то тяжело и неповоротливо, зацепив край стола ногой и тихонько чертыхнувшись. Она бы хихикнула, но серьёзность момента не позволяла ей этого сделать. Ей казалось, что он уйдёт, вот прямо сейчас, просто возьмёт и бросит её, но он не стал этого делать. Митя медленно-медленно, словно во сне, подошёл к ней, опустился на пол перед ней и обнял за ноги, положив голову на её коленки. Этого хватило, чтобы понять всё без слов. Ему тоже тяжело, его что-то коробит, но он не может рассказать ей это. И ему безумно жаль. Но он любит её. — Я люблю тебя, — эхом откликаясь на её мысли, тихонько произнёс Митя. А она так же тихонько плакала от облегчения, зарываясь пальцами в любимые кудряшки и чувствуя, как огромный груз падает с плеч. Лёгкость в душе не отменяла тревоги. На секунду показалось, что Митя тоже плачет. Его плечи вздрогнули, но, когда она коснулась пальцами его лица, оно было совершенно сухо. Мало того, это послужило ему поводом поднять голову и уставиться на неё немигающим кошачьим взглядом. Совсем скоро и щёки Василисы были сухи, потому что Митя заставил её подняться вслед за ним и сам вытер каждую слезинку нежными прикосновениями, а потом ещё очень долго целовал её щёки, будто желал стереть с них слёзы-раны.***
Даниил Георгиевич сидел за своим столом и пытался вникнуть в суть того, что творилось сейчас в его маленьком крепком мирке, который совершенно точно не мог быть разрушен. Только вот все его дела, всё то, что он выстраивал столько лет вокруг себя, всё это летело сейчас ко всем чертям, вызывая стойкое желание рвать волосы на затылке. Пропал сын. Пропала Водяная колдунья. И он совсем не знал, что из этого для него хуже. Маленькая сероглазая девочка, для которой он никак не мог найти лекарство? А ведь он искал. Искал так, как не искал никогда. Он ведь действительно старался. А теперь, если она погибнет не потому, что её не нашли, а потому что он не смог для неё ничего сделать? Он был уверен, что решение где-то рядом. Более того пропавший сын знал что-то, наверняка знал, но не мог сказать ему. Старший Овражкин имел прекрасное представление о том, какие чувства испытывает сын к Водяной. Только он мог подозревать, что Сева вовсе не пропал, а исчез специально, да ещё и прихватил за собой свою подругу. Но Даниил вовсе не хотел подозревать, поэтому отодвинул эту мысль как можно дальше, отгородился от неё стойкой каменной стеной и теперь сосредоточился только лишь на том, что вскоре кому-то понадобится помощь. Колдунья умирала, а сын его был совсем без контроля, где-то далеко, и искал непонятно что. Если бы Сева дал ему знак, попросил о помощи, он бы обязательно смог что-нибудь для него сделать. Он бы откликнулся. Ярило, наверное, он был слишком холоден с ним. Но что он мог с собой поделать, когда видел её в этих глазах, веснушках, даже в маленькой родинке у него на мизинце? Да ничего он не мог. Вот совсем. Боль и чувство вины заставляли отводить взгляд, а голос становиться ледяным. Таким, что аж самому было противно. Всё, что он мог, просто не пересекаться. Так и старший Овражкин и упустил тот момент, когда сын что-то задумал. А ведь он и сам может в любой момент сорваться. Даниил никогда не считал Севу чудовищем, но он боялся, что случай из его детства вновь повторится. Вдруг Сева забудет обо всём, вдруг монстр вырвется прямо из его тощего тела наружу? Страшнее этого было только то, что Сева может остаться таким навсегда. А Даниил так никогда и не скажет ему, как ему жаль и что на самом деле он безумно любил его мать и совсем не виноват в том, что она умерла. Он всего лишь переборщил как-то с дозой своего зелья, а потом стал употреблять больше и больше. Стал наркоманом. А она вдруг как-то резко умерла. Он даже не успел опомниться. Даниил встал со своего места и с помощью специальной мерной ложки насыпал себе в кружку порошок. Теперь он ни в коем случае не сделает ошибки. Всё просчитано максимально и сделано идеально. После смерти жены он не мог позволить себе сделать что-то не так. Широкий глоток из кружки, горьковатый привкус на губах. Он буквально почувствовал, как панические мысли отступают назад, за стену отчуждения и холодности. Вот так. Оно всегда спасало его. А теперь его ждёт тяжёлый пациент, время работать.***
Она сидела в какой-то маленькой комнатушке без окон и дверей и думала только о том, как она может выбраться. Красивое, роскошное платье из самой дорогой, наверное, во всём мире парчи плотно облегало тело, словно вторая кожа. Обычно даже самое простое и дешёвое, неудобное или даже уродливое платье не доставляло неудобств. Потому что она знала, что в любом наряде выглядит потрясающе. Это же она. Но с этим платьем явно что-то было не так. Ей казалось, что нежная, почти невесомая ткань душит её, хотя горло было свободно и открыто. Наряд словно желал выдавить из неё все соки, сжимая тело с каждым её движением всё сильнее. Именно поэтому она сидела, размышляя о том, что тюрьма — вовсе не эта странная комната. Тюрьма — это дорогущее платье, навязанное её положением. Кто дал его ей? Мать или отец… Она не помнила точно. Но зачем? К чему? У кого-то праздник? Она опустила голову, пытаясь рассмотреть узор на рукаве, но смогла разглядеть лишь, что жуткое платье — ярко-красное, а где-то на талии сильнее сжался какой-то массивный пояс, заставив судорожно хватать ртом воздух. Она выходит замуж? За кого? Что происходит? Вопросы загрязняли голову, заставив руку метнуться ко лбу. Рукав сжался, из-под каймы тонкой струйкой скользнула кровь. Такая же алая, как её платье. Но она не заметила. Массировала пальцами висок и напряжённо размышляла. Неужели её мечта сбудется? Неужели она выйдет замуж за него?! За того самого человека, так горячо любимого ею. Тогда почему она сидит здесь, прикованная к ледяному полу собственной красотой, а он где-то там, за пределами этой комнаты и совсем не пытается её спасти? И, что самое главное. Кто такой этот он и кем являетсяона сама? Она не могла этого вспомнить. От заполнивших голову вопросов хотелось кричать. Участившееся дыхание и быстро вздымающаяся грудь заставили платье сжаться ещё сильнее. Но она вдруг подумала, что никогда не выберется из этих оков, если не будет ничего делать. Руки потянулись к груди, чтобы разорвать тяжёлую ткань, но всё это было совершенно бессмысленно. Только новые кровавые следы появились на полу, и, ещё немного, и она бы вовсе осталась без рук. Борьба продолжалась. Дикое усилие, тяжёлое дыхание и всего один миг, а она уже стоит, прижимаясь спиной к стене. Крик рвётся наружу, но она молчит, зная, что так она не сможет себе помочь. Шаг, второй, третий, и она падает. Переворачивается на спину, облизывая солёные губы. Что-то ярко-оранжевое расцветает в ногах, какой-то цветок, но его трудно разглядеть сквозь пелену, застилающую глаза. Она вдруг вспоминает, что может призвать на помощь свою родную стихию и напрягается. Когда жар касается ног, обжигая кожу, всё становится понятно. Огненные лепестки, появившиеся неизвестно откуда, будто пожирают её, вытягивая силы и заставляя крик всё-таки вырваться из горла. Страшный, нечеловеческий, полный боли. Огонь. Огонь в её душе. И снаружи. Повсюду, везде. Руки, платье. Всё горит. ГОРИТ. Огонь вытягивает из неё что-то родное, частичку души. Что-то, что опустошает её и причиняет боль, которая перекрывает всё: ожоги, впивающееся в неё сотнями иголок платье. Она бьётся в конвульсиях не потому, что её тело горит и кровоточит. Она распадается на части, вот причина. Анисья просыпается и, чувствуя дикое опустошение, ничего не видя перед собой, бежит вперёд. Она знает, что где-то там есть источник живительной силы, которая обязательно поможет ей, спасёт, вернёт силы. А ещё там — холод, что залечит лихорадочно горящую кожу.***
Когда он открыл глаза, память полностью вернулась к нему. Он не знал, сколько пролежал здесь, вот так, абсолютно недвижимый и потерянный. Но запылённая коричневая мантия говорила о том, что очень даже долго. Теперь он знал цель своего пребывания здесь, но всё ещё не представлял, что ему нужно делать. Никто не возвращался отсюда обычно, только вести могли передать путники в свой реальный мир. Александр поднялся. Перед глазами всё ещё стояло бледное лицо Маргариты, её изогнутые в немой мольбе брови, поцелуй, который она оставила на его губах перед тем, как он скрылся. Никого не стесняясь, не думая о последствиях, вот так просто. В этом была вся Маргарита. Он легонько взмахнул рукой, будто бы в досаде. Никто не удосужился предупредить её о том, то отсюда не возвращаются, даже он сам не решился сказать ей это в тот последний момент. Но он будет стараться. Любовь — самое настоящее чувство в мире, оно может сделать многое. И никакая магия не сможет этой любви помешать. Пришло время оглядеться. Македонов глубоко вздохнул и поднял, наконец, глаза, чтобы увидеть…нечто необычное. Казалось, несколько источников силы сплелись в одном месте. Здесь была и вода и земля, и даже воздух, только вот огня нигде не было видно. Может, он не мог разглядеть его, потому что огонь был источником его силы? Словно бы кто-то спрятал от него родную стихию, чтобы он не мог ничего сделать. Что ж, он прибыл сюда не ради драки, а скорее с дипломатическим визитом. Александр совсем не удивился представшему перед ним зрелищу, но, несомненно, залюбовался. Из песка росло красивое, потрясающее своей величиной дерево. Его ветки врастали прямо в стены и служили оплотом башни. Прямо из середины этого дерева, впрочем, не касаясь его коры, тёк чудесный ручеёк, слабенький, но разрастающийся и уходящий в землю. Можно было подумать, что именно он питает дерево, но это было не так. Дерево само себе помогало, уходя могучими корнями глубоко в песок. Там, внизу, наверняка хранились огромные запасы живительной влаги. Возле дерева вились маленькие смерчики, а по периметру башни гулял ветер. Около ручейка, что примечательно, настойчиво крутился один миниатюрный смерч, чуть ли не ныряя в воду. Колдун, заметив это, едва заметно ухмыльнулся. Он без опаски подошёл к фонтану, пощекотал один из сгустков воздуха, а потом отпил из ручья. Вода была приятная на вкус и потрясающе чистая, однако в ней светились и отголоски горечи. На миг перед глазами предстала тёмная комната где-то совсем далеко, в другом мире. А ещё странная статуя тоненькой девушки с неестественно выгнутой спиной. Он вздохнул и подошёл к одной из ветвей дерева, бесцеремонно ухватился за какой-то сучок и полез наверх. Дерево, впрочем, совсем не обиделось, а даже будто подталкивало его вверх своими могучими ветвями. Пока Александр лез, он видел много грибов и мха на древе, а ещё углядел прогнившие кусочки коры и отвалившиеся ветви. Он не придал этому значения, хотя надо было бы. Ему предстоял ещё очень долгий путь наверх. Маленький ручеёк, будто бы помогая, поднимался вместе с ним. Пару раз Александр останавливался, чтобы попить воды. Он сидел на толстых ветвях и раскачивал ногами, пытаясь сбросить с них напряжение. Вот так, усилие за усилием, рывок за рывком, он и добрался до вершины. Мир перевернулся. Несколько секунд ему ещё казалось, что могучее древо упирается своей самой тонкой и нежной ветвью в плоский купол башни, что ручеёк течёт прямо из потолка, а смерчи всё ещё вьются возле его рук, упираясь устьем воронки вниз. А потом в одно мгновение всё поменялось, и оказалось, что это уже он висит головой вниз, волосы неприятно лезут в лицо, закрывая обзор, ручей вновь расширяется, а не сужается, смерчи летят широкими воронками к его рукам, теперь напоминая маленькие конусы, а тоненькие веточки, тянущиеся к потолку, теперь стали толстыми корнями. Александр хотел уже крепко выругаться, совсем не страшась опорочить это поистине святое место бранными выражениями. Чёрт, всё было напрасно, столько усилий ради какой-то обманки! — Слова уже готовы были сорваться с его языка, когда послышался насмешливый голос. — Ты долго ещё собираешься так висеть? Или, может быть, слезешь, и мы поговорим? Если честно, от испуга он действительно слез бы. Головой вниз. Разжав трясущиеся руки. Только изумительная сила воли и тёплый кулон, сейчас прижимающийся к его лбу, смогли остановить его. — Знаешь, пока ты так висишь, твои внуки успеют состариться, хотя мне вобщем-то всё равно, это же не твои проблемы. И да, я знаю, что у тебя нет внуков и даже детей, но, может, проблема в том, чего не знаешь ты? Александр вновь чуть не свалился с ветки, повисел ещё секунду и аккуратно спустился вниз. Над этими словами он подумает чуть позже. Он стоял на коленях и смотрел на человека в тяжёлой тёмной мантии, который стоял перед ним. Сложно было сказать, кто это. Коротковолосая женщина или молодой симпатичный мужчина? А может вовсе и не мужчина, а мальчишка? Или всё-таки маленькая скукожившаяся старушонка? По голосу тоже было трудно сказать, поэтому Александр старательно впитывал в себя картинку. — Ты хоть знаешь, что каждая секунда здесь равна дню в твоём мире? Неужели ты не хочешь взглянуть в такие любимые глаза, — что вообще за издёвка? Александр даже опешил. — Знал бы ты, что вытворяет там твоя девка. Македонов поднялся, легонько отряхнул колени. Ему совершенно не нужно было нарываться, а тем более спорить с этим существом, даже если оно само пытается пойти на конфликт. Тем более, что оно явно читает его мысли. — Ага, — невпопад ответил человек, будто подтверждая его идею. — Ну, так что, тебе интересно, где источник твоей силы? Знаешь, на самом деле он тут есть, его не увидел бы любой другой маг, как и ты. Просто Огонь, о, этот гордец… Он предпочёл иметь совсем другую, более…брутальную форму. Ты удивишься, когда увидишь. — Человек противно захихикал. — Ты тянешь время, — Александр недовольно прищурился. — О, зачем мне тянуть самого себя, мой друг? Знаешь, многие так удивляются, когда узнают очередную из стихий. Вода, Воздух, Земля, Огонь… Это ведь я слежу за всеми ними, я разрешаю им существовать вечно, чего не могу позволить всем вам, людям. А ведь есть и другие стихии. Например, ваши Чувства — тоже стихия. Забавно, да? — он тараторил бы ещё вечность, но вдруг резко замолчал. Позже Александр ещё очень много раз задавался вопросом, этот человек, называющий себя временем, замолчал специально, чтобы дать ему вставить слово, или ему просто нужно было перевести дыхание? — Я пришёл задать один важный вопрос, точнее, несколько важных вопросов. Я знаю, что ты сможешь мне помочь. — О да-а. Я понимаю, о чём ты говоришь. Только вот первое слово дороже второго. Не бери с меня пример, говори всегда кратко и чётко. Ты ведь понимаешь, что я специально говорю так много, чтобы оставить тебя здесь, с собой? — мужчина нервно дёрнулся, но промолчал. — Что ж, хорошо. Но за вопросы нужно платить, ты знаешь? Тебе придётся заплатить мне своим временем. Я так ненасытен, о-хо-хо. Время странно засмеялся. Как-то многоголосо. Стало жутко, мурашки поползли по плечам. Наверняка это простой ополоумевший старик, ушедший к Истокам стихий только для того, чтобы прожить ещё немного, подпитываясь их энергией. Александр напряжённо кивнул, соглашаясь, и Время тут же подскочил к нему, шепча что-то на ухо. Колдун запоминал каждое его слово, честно стараясь впечатать ответ в память. Так же резко человек и отпрянул от него, и Александр напряжённо спросил: — А как же второй вопрос? Неужели ты не смог прочитать в моих мыслях и его? Вновь безумно хохотнув, Время отошёл дальше к стене, в которой странным образом примостилось окно. Более странным было то, что из окна был виден горизонт и далёкие пески. Они совсем не были внизу, как сначала решил колдун, а находились у верхушки башни. Александр решил не думать. Иначе он точно свихнётся, и они вместе со Временем будут сидеть здесь вдвоём, странно хохоча и обсуждая всякую чепуху. — Твои дни начинаются, твоё время пошло, бедный-бедный Сашенька. Хи-хи-хи, — Александр брезгливо поморщился, а потом будто отключился. Он больше не мог думать или испытывать эмоций, просто слушал то, что нёс ему противный старик-мальчишка-женщина, или кто там это был. — «Время вечно». Они всегда так говорили, всегда, всегда. Знаешь, они были подлыми обманщиками. Да-а-а! — разные голоса наполняли комнату, объединяясь в один, совершенно жуткий и противный. — О, никогда не верь людям, Сашенька, никогда. Время существует только здесь и сейчас. Раньше оно было бездушно, но я захотел покорить его. И я смог, Ярило, смог стать Им. Тогда я думал, что стану жить вечно, гулять по улицам, кутить, издеваться над людьми, что смогу отомстить подлой изменщице и её новому муженьку, смогу поделиться кусочком себя с умирающей матерью и дать времени отцу, чтобы он нашёл лекарство. — Время выглядел всё более безумным. В его зрачках плескалось что-то странное, не похожее на сознание. — Ничего из этого не произошло, я остался здесь. Здесь, понимаешь? Я живу здесь уже много, очень много лет и имею разные личины. Всё, что я могу — это отпускать слухи, кричать из этой башни, доноситься шёпотом разным идиотам, чтобы они начали пускать байки обо мне и заманивать сюда таких же идиотов. — Он подозрительно загоготал. — Я научился развлекаться со Стихиями, научился приказывать Смерти, кого и когда нужно забрать, но всё это слишком быстро наскучило мне, да-а-а. И я пустил всё на самотёк. Знаешь, наблюдать из башни за тем, что творится в том мире гораздо интереснее, чем за этим дурацкими песчинками, которые постоянно залетают в мой дом через это чёртово окно и попадают мне прямо в рот! — Мужчина отвернулся, глядя на окно задумчивым взглядом. — Но я совсем не могу заколотить его, иначе действительно помру здесь от скуки. Мне слишком интересно, что за интриги вы плетёте, и именно поэтому я знаю ответы на все вопросы, которые заполняют твою тупую голову. Да, ты совершенно, непроходимо туп, Сашенька. По сравнению со мной так точно. Ты ведь, как и все остальные поверил в мои глупые легенды о добром умном старце, что раздаёт добрые советы кому ни попадя. Глупо, глупо, глупо с твоей стороны. Как же глупо. Ваш Ирвинг прекрасно знал, что ко мне нельзя идти, но всё же согласился… Когда-то его отец точно так же пропал в моей башне. — На месте старого морщинистого мужчины вдруг возник молодой, совсем ещё парень. Впрочем, на лбу его тоже уже пролегла тяжёлая морщина, а руки были покрыты старыми мозолями. Этот человек много работал. — Видишь меня? Видишь? Это он, мальчишка, именно так и выглядел когда-то. А вот ещё дамочка. Интересная личность, между прочим. — Образ померк, чтобы тут же смениться другим. Гордая коротковолосая женщина вновь смотрела на него страшным взглядом. — Мне нравится пересматривать её память. Бывает… Весело? О, мой дорогой друг, знал бы ты, как тут бывает весело. Скучно, неимоверно скучнооооо. А потом веселовеселовеселовеселовеселовесело! — вновь появился старик и захохотал нечеловеческим, жутким смехом. — Вот так. Каждый, кто приходит сюда, узнаёт ответ на свой вопрос или вопросы, несомненно. Зависит от того, насколько сильно умён человек и насколько сильно я его обману. Знал бы ты, как я тебя обманываю. Сейчас мне будет весело! Но теперь-то ты точно будешь знать, что каждый, кто приходит сюда, получает не только ответы, но ещё и вечную жизнь! Бинго, да? Ты получил свой счастливый билет, так почему ты не радуешься? Какой ты хмурый, зайчик. Бедняжка, не сможешь вернуться к своей милой ученице, да? — Что-то больно кольнуло Александра в грудь, заставляя очнуться. Он вновь мог думать и чувствовать, и сейчас мог назвать блаженным даже то чувство холодящего страха, что заполняло всё его тело. Он постарался думать как можно незаметнее, если можно так сказать. Только бы этот безумец не смог уловить его мыслей. Дракончик на шее приятно согревал кожу, будто помогая ему. Старец продолжал: — Ну не расстраивайся. Зато теперь ты получишь честь стать моей новой внешностью, хотя ты и староват немного, но до следующего путника мне точно хватит! Знаешь ли, одна из моих личин уже померла. Та, самая первая, мне так жаль. Именно поэтому мне нужно как можно больше, чтобы навсегда оставаться Временем и править этим миром! Это же так прекрасно, да, зайчик? Жаль только, Боги так и не приняли меня в свою компанию. Они всё ещё думают, что я аферист. Интересно, если я накоплю больше личин, они встретят меня с распростёртыми объятиями? Ну что же, иди ко мне, мой сладенький, можешь передать весточку напоследок. Я бы на твоём месте не слал всяких любовных писем, это всё равно бред. Любовь иногда бывает такой лживой, да, мой мальчик? Ну не волнуйся, скоро сам всё увидишь и узнаешь, а в твоей голове больше не будет этих вопросов. Видишь, какой я хороший? Ну, отправляй же своего голубя, или чем ты там переписку ведёшь, быстрее. И мы, наконец, начнём. Можешь не спешить. У нас, конечно, очень много времени, но мало ли! Александр остекленевшими глазами смотрел в одну точку. Он знал, что ему нужно делать. Поднялся. Подошёл к окну. Тут-то всё и началось.***
It's ok — Tom Rosenthal Полине с самого утра казалось, что что-то не так. Гнетущее чувство беспокойства заставляло постоянно оглядываться и теребить подол короткого домашнего платья. Утром она решила немного попрактиковаться в почти забытом колдовстве. Она редко прибегала к магии, но тут будто кто-то прошептал ей на ухо: «Надо». И она села за стол, силой мысли пытаясь наполнить стакан водой, охлаждая её, потом снова остужая. Колдовство не доставляло прежнего удовольствия. Мало того, ей казалось, что что-то засело в груди и настойчиво мешает, злобно при этом хихикая. Но это только заставляло её снова и снова делать настойчивые пассы руками, хмуриться и кривить губы. Сева не советовал ей прибегать к магии, но в ней была какая-то острая необходимость сейчас. Было плохо. Она чувствовала себя отвратительно, всё время хотелось спать, пить, а ещё больше — почувствовать тёплые объятия и рассказать, что её так беспокоит весь день. Мутило. Полина выпила, наверное, целый чайник чая, а то и два. Бухнулась на кровать и пролежала так почти весь день. Потом — бросилась в туалет, протошнила всё той же водой, а после снова без сил упала на мягкие подушки и заснула. К вечеру стало нестерпимо жарко. Настолько, что любая одежда причиняла сильнейший дискомфорт. Полина немного подумала и решила — Сева всё равно не скоро придёт домой, она немного посидит прямо так, пока странный зуд не пройдёт, а потом сразу же оденется обратно. Обжигающий воздух заставил содрать лёгкую, почти невесомую ночную рубашку с тела и долго сидеть на холодном полу абсолютно обнажённой. Она знала, что может простудиться, но ничего не могла с собой поделать. В воду, как ни странно, не хотелось, хотя сейчас было бы совсем не плохо окунуться в озеро или хотя бы постоять под прохладными струями воды в душе. Но от подобных мыслей становилось только хуже. Полина решилась пересесть на кровать только глубокой ночью. Она пребывала будто бы в трансе, и когда прохладная ткань коснулась уже остывшего тела, вздрогнула. Неприятных ощущений не было. Колдунья опустилась на колени, оборачивая себя тонким одеялом, прижимая его к груди. И что это с ней было? Нужно будет обязательно рассказать Севе. И как это она скажет ему? Невольно ей представился разговор: «Сначала из меня вылилось два литра воды, а потом мне стало ужасно жарко, пришлось полностью раздеться.» На щеках появился невольный румянец, а сама девушка даже хмыкнула. Нет, нужно будет придумать что-нибудь получше. Размышляя, она просидела в таком положении ещё очень долго. Полный диск луны заглядывал в окна, освещая тёмную тонкую фигурку с безвольно опущенными руками. Серые глаза слабо поблёскивали в темноте, а одеяло уже давно слетело с груди. Тело её выглядело истощённым, но всё ещё не было так плохо, как могло бы быть. Если бы в комнату кто-нибудь вошёл, он бы сказал, что застывшая на кровати статуя вся просвечивает, а то и отражает от себя лунный свет. И лишь слабое шевеление — движение обнажённой груди — могло доказать, что вовсе это и не статуя, что настоящая девушка сидит на кровати, высоко подняв голову и пытаясь вдыхать как можно меньше воздуха. Она старалась не раздражать вновь горевшую лютым огнём кожу лишними движениями. Теперь горели ещё и лёгкие, будто воздух в квартире был накалён её лихорадкой. Только кончики пальцев и волосы оставались пугающе холодными. Полина специально высоко поднимала голову, чтобы хоть немного облегчить боль на спине, а руками проводила по животу и плечам, вызывая потоки мурашек. Но когда в комнату зашёл он, ей уже не нужно было касаться себя, мурашки и так поползли по коже от одного лишь его взгляда, а всё тело будто бы опустили в холодную воду. Спасительный был холод, надо сказать. Он смотрел внимательно, отчего хотелось ёрзать на месте, прикрываться одеялом и отчаянно краснеть, но она совершенно не могла сделать хотя бы одно движение, будто бы приросла к месту. Руки были безвольно опущены, грудь вздымалась всё чаще. И Полина уже почти совсем не понимала, что происходит. Что творится с её телом? Вызвано ли это его присутствием или же странной лихорадкой, что атаковала её с самого утра? Сева тоже ничего не понимал. Он разглядывал хрупкие плечи, выступающие ключицы, маленькую грудь и проглядывающую сквозь кожу цепочку рёбер, совсем не чувствуя смущения и, что самое интересное, какой-либо животной ярости. Он давно научился подавлять в себе зверя, но тот всегда был рядом, при нём, сидя злым комком с рыком где-то в горле, притаившись острыми когтями под пальцами, спрятавшись злым огнём за тёмной радужкой глаз. Но сейчас зверя не было? Почему? Феншо не возбуждала его? Он настолько привык к заботе о ней, что перестал воспринимать её как самостоятельного человека, живую девушку? Или он слишком долго отказывал себе в удовольствии. Нет. Дело было совсем не в этом. Где-то на подкорке сознания он уже знал ответ, только совсем не хотел в него верить. Ему страшно хотелось подбежать к ней, обнять, поцеловать, сделатьчтоугодно. Но он знал, что сейчас совсем не время. Потому что её восхитительные серые глаза заволокла та самая пелена. Потому что в движениях не было той грации, что была присуща Феншо в последнее время. Потому что в какой-то момент она замерла, чтобы тут же забыться, разнестись по дому страшным криком, широко раскрыв рот, стать призраком, бьющимся в конвульсиях. Она затихла ещё не скоро, а Сева едва успел применить колдовство для того, чтобы никто не услышал этого. И вовсе не потому, что люди станут задавать вопросы. Это было слишком личное, слишком наболевшее, словно загноившаяся рана, с виду зажившая, но на деле только ухудшающая состояние. Её крик никто не должен был слышать, потому что только он, Сева, имел право на то, чтобы чертить над ней руны, снова и снова начинать шептать заговор, сбиваться с темпа и вновь повторять. Только он мог всю ночь после этого держать её тело на руках, забываясь мыслями, раскачиваясь из стороны в сторону, а потом, наутро, никуда не пойти. Только он был ей нужен.